Домработница царя Давида - Ирина Волчок

— А чего я сказал? — искренне не понял Коля. Глаза у него стали совсем недоверчивые. — Ты чего, сестрёнка? Я ж тебе не в укор. В жизни всякое бывает. И ничего, везде люди живут. В крытке хоть кормить будут.

Аня опять ничего не поняла. Лев Борисович это заметил, с некоторой неловкостью объяснил:

— Коля думает, что тебя в тюрьму хотят… Крытка — это, насколько я помню, тюрьма… Коля, я не ошибаюсь? Пойти к хозяину — значит сесть в тюрьму. Но ведь ты же не… Аннушка, ведь это ошибка какая-то, правда?

— Какая тюрьма? — Аня удивилась. — Разве я что-то такое говорила? Наверное, я неясно выразилась, извините. Я хотела сказать, что буду жить в другом доме. Меня приняли домработницей. А что дом за железной оградой — это потому, что там не простые люди живут… Хотя я почти никого еще не видела. И хозяина квартиры, где буду жить, тоже не видела. Может быть, он нормальный человек. Может быть, он не будет против того, чтобы я вам помогала. Да если даже против будет… Ладно, я что-нибудь придумаю.

— А если не придумаешь? — озабоченно спросил Лёня-Лёня. — Чего нам тогда делать?

Лариса Васильевна из четвертого подъезда на такой вопрос ответила бы: «Бросайте пить, идите работать». Аня знала, что эти люди и так работают. И работа у них тяжелая, грязная и низкооплачиваемая. Заработков хватает как раз на бутылку, на жильё не хватает. Потому большинство из них и живут прямо на своём рабочем месте — на загородной свалке, на помойках возле жилых домов, в заброшенных парках, в пустующих аварийных домах, которые ещё не успели снести. Она тоже собиралась жить на своём рабочем месте. И советовать им не пить она тоже не имеет права. Ещё не известно, не спилась бы она сама при такой жизни. За последний год ей несколько раз хотелось напиться так, чтобы вообще ни о чём не думать, ничего не чувствовать, ни о чём не помнить и ничего не бояться. Вообще-то она никогда не пила, алкоголь для неё ядом пах. Но несколько раз напиться хотела. Может быть, и напилась бы, но каждый раз что-нибудь мешало: то работа срочная, то к Алине в больницу опять надо было ходить, то совсем денег не было — всё уходило на непредвиденные расходы Вадика… Что она могла посоветовать этим людям? А они, кажется, действительно ждали от неё какого-то совета.

Аня вспомнила бабушкины слова, которые та повторяла в особо тяжёлые времена, и сказала:

— Когда вам плохо, найдите того, кому хуже, — и помогите ему.

Лев Борисович качнул головой и опечалился. Уголовник Коля коротко и зло рассмеялся. Лёня-Лёня сильно удивился, похлопал слезящимися глазками и серьёзно спросил:

— А это чего такое может быть? А? Чтобы хуже, чем у нас?

— Что угодно может быть, — уверенно ответила Аня. — Я точно знаю: всегда можно найти людей, которые нуждаются в помощи. У меня есть одна подруга… Она… В общем, она очень больна. И в материальном плане там не очень… В общем, совсем туго. Знаете, скольким людям она помогает? Да всем помогает, до кого дотянулась… И говорит, что от этого ей жить легче.

— Тоже блажная, — с непонятной интонацией пробормотал уголовник Коля. — Нищая, больная — а туда же… Чокнутая. Лучше бы о себе думала.

Лев Борисович и Лёня-Лёня оглянулись на Колю неодобрительно, но промолчали. Ладно, бог с ними. Коля моложе и сильнее, зачем им с ним ссориться? И вообще никому ни с кем ссориться незачем.

— Прощайте, — сказала Аня. — Нет, всё-таки до свидания. Может быть, всё-таки встретимся когда-нибудь. Я не могу ничего обещать, но постараюсь… Желаю вам здоровья и… и… не знаю… и удачи, вот чего.

— Спасибо, Аннушка, — тихо сказал Лев Борисович. — И тебе того же.

— Бывай, — сказал Лёня-Лёня. — Ты это…Ты уж с хозяевами там договорись как-нибудь. Может, хоть не каждый день приносить будешь, а как получится, — и то проживём.

— А подруга твоя где живёт? — спросил уголовник Коля. — Как её зовут-то?

— Подруга сейчас в больнице, — помолчав и какое-то время поглядев на Колю, ответила Аня. — Долго ещё в больнице будет, наверное, целый месяц.

Повернулась и пошла к дому. Услышала, как Коля с досадой матюгнулся, а Лев Борисович и Лёня-Лёня что-то тихо начали говорить ему, но тут же и замолчали. Ну да, Коля ведь моложе и сильнее. Заберёт себе то, что она сегодня принесла и что они не успели съесть, — и всё, завтра они голодные. И вряд ли кто-нибудь ещё будет их кормить здесь каждый день. Они не единственные такие, бомжей много, всех не прокормишь… Ужасно жалко людей. Всех.

…А Вадика не жалко. В ресторане кушает. Не пропадёт. Надо на всякий случай оставить в доме хлеб, яйца, кетчуп и подсолнечное масло. Всё это и без холодильника какое-то время проживёт. А Вадик, может быть, утром есть захочет. Догадается сам себе яичницу пожарить. А мясо и сливочное масло нужно отнести к кому-нибудь из соседей, у кого есть холодильник. У всех есть холодильник. Только у неё нет холодильника. Хотя при чём здесь она? У Вадика нет холодильника. У него уже почти ничего в доме нет. И дома уже почти нет. И жены уже почти нет. Зато есть серьёзный бизнес. И новый костюм. И новый портфель, новые часы, новый мобильник, новый бумажник, а в бумажнике — её зарплата…

Ну всё, хватит уже. Об этом думать нельзя. Стыдно. К тому же — каждый сам кузнец своих несчастий. И опять же — что такое несчастья? Сегодня — последний день, последний вечер, последняя ночь… Не так уж много осталось, вполне можно потерпеть. Тем более что у Вадика деловая встреча. Повезло. Может быть, повезёт так, что он придёт совсем поздно, а завтра утром, когда она будет уходить, он ещё будет спать… Ой, сколько раз она себе говорила: не надо мечтать о слишком многом…

Но всё получилось так, как она намечтала. Вадик пришёл почти под утро. В этот раз даже и шумел не очень. Но она по привычке всё равно проснулась, лежала потихоньку, с опаской прислушивалась к тому, как он топает туда-сюда, звенит чем-то в кухне, роняет что-то в ванной, скрипит ключом в ящике своего письменного стола — деньги прячет. Он всегда прятал деньги в ящике письменного стола, закрывал ящик на ключ, а ключ вешал на цепочке на шею. Подумать только, когда-то эта его привычка казалась ей забавной. Потому что он прятал под замок даже сто рублей. И даже двадцать рублей прятал. И десять… Злой Кощей над златом чахнет.

Сегодня Вадик, кажется, не был расположен будить её, чтобы выяснить, где лежит то, что ему вот прямо сейчас понадобилось, или куда положить то, что он с себя снял. Вадик все время забывал, что шкафы он сам продал, и очень раздражался, когда Аня вешала его одежду на верёвку, натянутую вдоль стены. Сегодня он сам всё на веревку повесил, шипя и чертыхаясь сквозь зубы. Наконец свалился на свой диван и почти сразу с присвистом захрапел. Повезло.

Утром Аня встала пораньше, сняла своё постельное бельё, свернула и запихнула в пакет с распечатками. Подумала — и запихнула туда же халат. Ничего, донесёт как-нибудь. Без домашней одежды всё-таки неудобно, даже и в чужом доме. Застелила раскладушку покрывалом. Отнесла пакет и коробку в прихожую, поближе к входной двери. Написала записку: «Сырое мясо и сливочное масло — в кв. 42, у Надежды Васильевны в холодильнике. Яйца — в коробке на подоконнике, остальное — на нижней полке подвесного шкафа. Сковорода — в духовке. Если будут вопросы — звони в типографию до 12.00. Потом я пойду на новую работу. Скорее всего — уже не вернусь. Если соберусь зайти за своими вещами — предупрежу заранее. Желаю всего хорошего. А.» Перечитала записку, заметила, что опять много тире. На Вадика тире производили неприятное впечатление. Вадик когда-то серьёзно интересовался пунктуацией. Предполагалось, что по знакам препинания он способен точно определить характер человека, который эти знаки ставит. Анины тире неопровержимо свидетельствовали о её упрямстве и высокомерии. Однажды Аня неосторожно заметила, что знаки препинания свидетельствуют только о грамотности или безграмотности автора текста. Вадик торжествующе закричал: «Споришь! Вот видишь? Это упрямство, я прав! И высокомерие тоже! Потому что обвиняешь других в безграмотности!» Аня сроду никого в безграмотности не обвиняла, она просто ошибки исправляла, а это ведь совсем другое дело. Она тогда даже попыталась объяснить это Вадику. Не понимала еще, что этого делать нельзя. Совсем глупая была.

Ай, ладно. Всё уже кончилось. Кончается. Еще несколько минут — и… И хоть бы Вадик не проснулся до её ухода.

Вадик не проснулся. Повезло. Аня немножко постояла в прихожей, вспоминая, не оставила ли она здесь чего-нибудь нужного. Вспомнила: зубная щетка. И паста. И мыло. На всякий случай, мало ли… Торопливо нырнула в ванную, схватила с полочки щётку и пасту, полезла в шкафчик над зеркалом — мыла не было. Странно. Только вчера вечером она положила сюда новый, еще не распакованный, кусок мыла… А, вот он, уже распакованный, раскисает в луже воды на дне ванны. Вот что Вадик здесь ночью ронял. Ладно, что ж теперь. Она сунула зубную щетку и пасту прямо так, ни во что не заворачивая, в пакет с распечаткой, постельным бельем и халатом, осторожно открыла дверь, вынесла на лестничную площадку всё свое имущество, вставила ключ в замок снаружи, повернула так, чтобы язычок замка спрятался, тихо закрыла дверь и медленно повернула ключ в обратную сторону. Замок даже не щёлкнул. Опять повезло. Она с облегчением перевела дух, спрятала ключи в сумку, повесила сумку через плечо, подхватила пакет и коробку и торопливо побежала вниз по лестнице. Пробежала два этажа, цепляясь коробкой и пакетом за стены и перила лестницы, а потом только сообразила, что за ней никто не гонится. Да если бы Вадик даже и проснулся — всё равно не погнался бы за ней. Разве только для того, чтобы спросить, куда она спрятала его чистые носки и новый галстук. Нет, и в этом случае не погнался бы. Скорее всего — позвонил бы ей в корректорскую, а потом с трубкой возле уха под её диктовку долго шарил бы по ящикам оставшегося не проданным старенького комода, строгим голосом через каждые десять секунд уточняя: «Второй сверху, ты уверена? Справа или слева? Слева? А конкретней?»