О нем и о бабочках - Дмитрий Липскеров

Так вот он – бас, который пропел с галерки «пидоры»! Талантище и колоритнейшее существо!

Студент консерватории стоял в наручниках лицом на камеру, и взгляд его был чист и светел.

– Пидоры! – подтвердил студент в прямой эфир, но нецензурное слово успели запикать. Но смысл, конечно, все поняли.

Я еще раз набрал такой важный для меня номер и слушал гудки как посланную с небес чудесную музыку. Надежда, как можешь успокоить ты напрасно!

Я уже не так злился на Иратова, лишь светлый образ Верушки будоражил мое воображение. Нет, она не нравилась мне в привычном смысле этого слова, у меня отсутствовало физическое влечение к ней, и, конечно, любовного чувства я не испытывал. Я просто боготворил сие отдельное создание Всевышнего, как можно боготворить истинные произведения искусства и восторгаться гениальными лаконичными математическими формулами, солнцем, в конце концов.

Я лег спать рано, отчаянно решившись открыть историю Иратова, к всеобщему интересу, где-то через месяц… Вот проснусь и расскажу…

Он чувствовал себя, но не знал, кто он. Ему было очень жарко, он пытался шевелиться, ползти, чтобы отыскать более прохладное место. Но жарко было во всей Вселенной. Он почти ничего не видел – так, мутные очертания чего-то, словно пленочкой глаза были закрыты, как у птенчика. Крошечное личико бледно-розового окраса выражало нестерпимое страдание, а на лобике выступили крошечные капли пота.

Кто я? – просыпалось сознание. Но сонное и перегретое, оно никак не отзывалось на собственный вопрос. Сознание было способно лишь шевелить его крохотные ручки и ножки. Существо рефлексивно заплакало – так новорожденный сообщает матери, что ему некомфортно, что хочется есть: мол, поторопись предоставить наполненную молоком грудь.

Но матери у него не было… У него никого не было! Оно мучилось физически и морально, так как не могло определиться, где оно, а главное – кто оно и зачем оно.

В итоге, угнетаемое жарой, существо потеряло сознание, не будучи способным цепляться за реальность, и его крошечное тельце расслабилось…

Девочка по имени Алиса, лет тринадцати, учащаяся школы номер 1 города Судогды, что во Владимирской области, возвращалась после уроков домой. Ей надо было пешком дойти до окраины городка, а потом еще десять километров до деревни Костино, в которой она жила вместе с бабушкой и коровой Глашкой в простой деревянной избе – две комнаты с большой печкой и сени. Сегодня Алисе повезло, и по пути она догнала еле плетущуюся лошадь, запряженную в сани, с пьяным рыжим пастухом Шуркой, который спал открыв рот, показывая небу отсутствие половины зубов. Девочка запрыгнула в сани, вытащила из рук спящего поводья и, усевшись поудобнее в пахучее сено, крикнула: «Ну, пошла!» Казалось, что кобыла была так же, как и ее владелец, пьяна, потому что двигалась боком, тяжело ступая по выпавшему снегу. Но это было не так, просто животина давно состарилась, всю свою жизнь скудно питалась, работала много, а радости видала мало. Она, конечно, попыталась после окрика девочки перейти на рысь, но правая передняя нога, пораженная артритом, не поспела за желанием, поехала копытом в сторону, и лошадь чуть не упала.

– У-у! – сердито проговорила Алиса. – Старая кляча!

Лошадь в ответ попыталась обернуться, но узда не позволила ей это сделать, железные мундштуки щемили язык и давили на стершиеся зубы. Она смогла лишь выпустить клубы пара на мороз и двигаться дальше в инвалидном темпе.

Примерно через километр пути проснулся рыжий Шурка. С минуту он наводил на мир резкость своих испитых глаз, а когда ему это удалось, обнаружил, что в санях не один.

– Алиска! – обрадовался возничий, присел и, дыхнув перегаром, обнял девочку, пытаясь через тулуп нащупать ее грудь.

– А ну, отвали! – грозно скомандовала девочка и дала Шурке вожжой по физиономии. К конопатому подбородку из носу потекла кровавая юшка.

– Злая ты, Алиска! – осклабился в беззубой улыбке рыжий, будто и не почувствовал удара вовсе. – Кто тебя еще обымать станет?

– Есть кому! Полшколы норовит пощупать да полапать.

– Да-а, – мечтательно согласился Шурка. – Вот и мать у тебя была такая же, грудастая не по годам. В параллельном классе мы учились с ней. Уже в седьмом у нее титьки были поболе, чем у завуча! А уж у той буфера – как два круглых аквариума… Так твоя мать давала себя лапать. А что, говорила, с меня не убудет!

– И я в седьмом классе, – кивнула девочка. – Но у нас даже в десятом все девки д-два-с.

– И мы так говорили в наше время – д-два-с. Доска два соска. – Он хлюпнул носом, но кровь уже остановилась, подморозилась холодным днем. – А чего, Алиска, пойдешь за меня замуж?

– Замуж? – сморщилась девочка. – Мне тринадцать лет!

– Я годик подожду. – Рыжий опять потянулся с объятиями.

– Да отвали ты! – грозно крикнула Алиска, так что лошадь шарахнулась в сторону и чуть не опрокинула сани. – По-настоящему врежу!

– Злая! – покачал головой Шурка. – А ну, давай с моих саней!

– Щас…

– Брысь, я сказал, а то под зад коленом ковырну!

– Никуда я не брысь! Сани не твои!

– Как не мои? – вылупил глаза возничий. – Чьи же?

– Мы за выпас Глашки платим?

– Платите летом. А при чем…

– Вот сено везешь кому?

– Вам в деревню…

– Мы пятью домами по пятьсот рублей платим за сено?

– Платите, – подтвердил Шурка, чувствуя, что ему тотчас необходимо выпить.

– Значит, сейчас, пока ты везешь наше сено для наших коров, сани и лошадь наши. Все оплачено. Это как в городе в такси. Арендовал – и машина вместе с шофером на время поездки твоя! – Девочка хлестнула вожжами по худосочному крупу кобылы. – Ну, пошла! Ишь ты, «под зад коленом»! Смотри, как бы я тебя башкой в сугроб не опрокинула!

У Шурки в голове замкнуло. Он не знал такого понятия, как логика, но чувствовал, что его разводит мелкая Алиска с не по годам развитыми женскими формами. Не найдясь, что ответить, возничий решил обидеться, полез рукой под сено, выудил бутыль самогона, а также тряпицу, в которой были завернуты чуток сала, хлеба черного четвертушка и головка репчатого лука. Мощно глотнув из горла мутного болота, мужик крякнул, затем, протяжно рыгнув, извлек из недр своего тулупа нож и порезал закуску на кусочки. Теплое от преющего сена сало, запах лука, аромат краюхи «Бородинского» насторожили острый носик Алиски, она задвигала ноздрями, затем невольно обернулась.

Ухватив пятерней бутерброд, рыжий мужик откусывал от него помногу, жевал и хитро лыбился.

– Чего скалишься? – Девочке очень хотелось есть, но, гордая, она сама попросить не могла, а потому злилась, глотая бесполезную слюну. Ехать до деревни было еще достаточно, до вечера предстояло покормить и подоить корову и только после всех домашних дел усесться с бабушкой за стол ужинать.