Сила слова (сборник) - Наталья Горская

В благословенное время от двух часов пополудни в движении поездов образуется так называемое «окно». Вокзалы пусты, и вряд ли вы встретите на них хоть кого-то. Разве что какого-нибудь заезжего чудака, которому все часы равны и которому самое здание вокзала кажется дворцом.

Но как только часы начнут показывать пятый час вечера, тогда начинается некое оживление и шевеление. Никто пока никуда не едет, но пассажиры уже маются и накапливаются в невиданном количестве на вокзалах и прилежащих территориях. Тут уж происходит полное смешение всех и вся. Тут уж и бомжи уезжают с промысла среди дам в дорогих одеждах, и цыганки шныряют меж господ с барсетками и портфелями, и оголодавшие с раннего утра студенты грызут чипсы, сухарики и прочие язвообразователи рядом с пенсионерами, обвешанными рюкзаками и садовым инвентарём. Всё это напоминает самую полную выставку всех существующих образцов россиянина конца XX – начала XXI века.

Но бьёт пять часов, и выставка редеет. В это время чувствуется некая цель или хочется, чтобы кто-то поскорее задал эту цель – что-то чрезвычайно безотчётное. Цель объявлена, и часть толпы устремляется на перрон, другая бежит куда-то, где отправляются поезда дальнего следования, а их электричка стоит там вторым составом. Третья часть с завистью смотрит вслед и тем, и другим, так как нет ничего хуже неопределённости. Через секунду вы и их увидите бегущими, словно они вовсе не сидели перед этим восемь часов в присутствии или аудитории, словно они и не тащат на себе рюкзаки и тюки с разным имуществом, дабы расположиться по возможности удобно в поданном составе, который унесёт их в родные пенаты, что притягивают к себе сильнее сил всемирного тяготения по каким-то не найденным ещё законам. Этот бег напоминает детей, которые сорвались с места навстречу маме, что вернулась с работы или зашла в школу за чадом, когда чадо закончило уроки. Так что ничего не остаётся, как радоваться, что и ты скоро побежишь навстречу своему счастью в виде тёплого вагона, в котором лампы всему придают какой-то заманчивый, чудесный свет. Кто-то что-то обязательно уронит или рассыплет, кому-то на что-то непременно наступят и раздавит, кого-то за это чем-то приложат, чаще крепким словцом. Шаги ускорятся и сделаются неровными. Длинные тени замелькают по стенам и турникетам, пересекутся друг с другом в самых причудливых проекциях и скроются за своими хозяевами в чреве удивительного творения под названием электропоезд.

Поезд ждут, поезд боготворят. На перронах следующих станций народ нервно топчется на месте и жадно высматривает, вытягивает всем ветрам под удар шею из ворота, когда же вдали загорится маленький огонь прожектора, как первая робкая звёздочка, которая будет быстро расти, приближаясь. Какой праздник, когда этот пыльный луч разрезает темноту и видно, как в нём пляшут снежинки или капли мороси! Люди в этот момент одновременно любят и ненавидят друг друга. Ненавидят, потому что им сейчас придётся биться за место, распихивать друг друга локтями, перепрыгивать через чьи-то головы, а любят от избытка счастья, что поезд наконец-таки пришёл, невзирая на солидное опоздание.

И снова всё повторяется в обратном порядке. Сначала уезжают самые шумные и живые, у которых ещё есть силы подробно обсудить события минувшего дня. Уже как-то вяло голосят осипшие за день торговцы, слёзно или даже с угрозой убеждая вас купить у них носки или носовые платки, бельевые резинки или прищепки, воздушные шары с препротивнейшей пищалкой или без неё, настойки каких-то трав ото всех существующих болезней или даже очки для любых нарушений зрения, отвёртки или игральные карты, потому что на рынках города это стоит с ума сойти сколько, в магазинах и того больше, а уж про бутики Парижа лучше не говорить. Продавцы газет и журналов сбывают продукцию оптом: то три журнала по цене двух, то пару газет вкупе с расписанием движения поездов, где на одну страничку собственно расписания приходится три страницы рекламы. Студенты и школьники пытаются сделать домашние задания, дабы потратить вечер на веселье юности, но у них это плохо получается при повышенном шумовом фоне и тряске при движении. Большинство пассажиров хоть что-нибудь жуют, с превеликим удовольствием покупая всё, что ни предложит им транспортная торговля. Измученные контролёры ещё находят в себе силы мучиться самим и мучить других, но за пятьдесят километров от Питера их брат уже практически не встречается.

Через час-два после отправления первого «послеоконного» поезда начинают формироваться вечерние партии пассажиров. Часов в шесть едут остатки интеллигенции и те, кто работает до пяти часов вечера. Тут тоже проглядывает своя каста, в которой многие друг друга более-менее знают не по имени, но в лицо. Кто-то здоровается, кто-то переспрашивает, на свой ли поезд мы сели. На лицах если и увидите улыбки, то усталые или такие, от которых можно растаять. Через некоторое время электричка трогается в путь, отчего все испытывают какое-то совершенно уж необъяснимое счастье, которое и сравнить-то не с чем по глубине чувств.

Побежали шпалы: тр-р-р. Кажется, они именно так будут звучать, если дотянуться до них какой-нибудь палкой. Так было в детстве, когда кто-то из мальчишек подсаживался на маневровую платформу, катающуюся туда-сюда по запасным путям рядом с депо, и волок по шпалам деревяшку. Тогда в этом ужасном звуке нам слышалась какая-то музыка, гармония, хотя взрослые находили в нём только раздражающий стук и отвратительный скрежет. Мы бегали по шпалам до ряби в глазах и недоумевали, почему они так неудобно положены: ровно в полтора раза меньше нашего детского шага, зато в самый раз для беготни.

– А это чтобы мелюзга всякая по железной дороге не разгуливала, – объяснял нам маневровый машинист дядя Гоша, когда снимал с задней автосцепки очередного зарёванного героя, который так и не смог на спор спрыгнуть на насыпь во время движения.

Следующая электричка уносит домой остатки студентов-дневников и тех, кто не уложился в свой восьмичасовой рабочий день или засиделся в присутствии, если там это до сих пор считается непременным атрибутом прилежного работника, а не разгильдяя, который никак не может научиться правильно организовывать рабочее время, как это стало расцениваться в последнее время некоторыми прогрессивными работодателями. Торговцев тут уже почти нет, а если они и едут со своими большими сумками, то едут домой. Их тоже все знают в лицо, как поклонники эстрады своих кумиров.

И вот наступает время, когда в путь отправляются поезда со студентами-вечерниками вроде меня, с теми, кто работает в смену, а то и каждый день до восьми вечера. Среди них ещё есть вкрапления тех, кто закончил свой день в пять часов, но по правилам хорошего тона отсидел ещё пару-тройку лишних часов на работе. Эти люди самые разговорчивые, и разговоры их посвящены тому, как их не ценит начальство, хотя они позже всех уходят. А никто не замечает, потому что все уже ушли: «Неслыханная наглость – покидать рабочее место по окончании рабочего дня!». Да и вообще, по их мнению, вся отрасль на них держится и чуть ли не процветает благодаря именно их ежевечерним посиделкам, хотя ни одна собака об этом не догадывается! То есть, если бы не они, то и мы бы тут не ехали… В основном это одинокие люди, которым просто не хочется возвращаться домой. Причём, одинокие даже не по семейному статусу, а по внутреннему состоянию. Прочие же совсем молчат, потому что или откровенно устали, или же натурально, как говорится, не вяжут лыка. Не вяжут те, кто непременным атрибутом хорошего работника считает обязательным после окончания смены «заложить за воротник».

Следующий поезд отправится после десяти вечера, но я на нём почти никогда не езжу – очень уж поздно и безлюдно, а в безлюдных вагонах ночью есть что-то угнетающее. Жутко и неприятно ехать в пустом вагоне последнего поезда. В голову постоянно лезут мысли, что все нормальные люди сейчас уютно сидят дома, а тебе ещё ехать чёрт знает сколько времени в этом казённом футляре, а потом чапать по темноте. Грустно смотреть, как на тёмных станциях выходят остатки пассажиров, словно бросают тебя.

И совершенно нет такого чувства, когда едешь утром! Утром всё не так, как вечером. Утром-то как раз радует отсутствие людей в вагоне. Так вечером совершенно не пугают падающие звёзды, потому что кажется вполне естественным, что к вечеру звёзды устали висеть в небе. Но почему-то очень пугает, когда идёшь рано утром и увидишь падающую звезду…

Я стараюсь успевать на предыдущую электричку, где всё так плотно засажено пассажирами, как на грядках с хорошим урожаем, и большинство уже мирно по-детски сопит. Шум-гам по мере удаления от крупных железнодорожных узлов утихает. Даже контролёры идут чуть ли не на цыпочках и изъясняются шёпотом с употреблением слов «будьте так любезны» или даже «мерси». Тут не увидишь, где именно садится солнце. Виден только прощальный отблеск заката на небе. А напротив заката – воспалённые глаза окон, отражают последний луч дня в себе по очереди, когда мимо него проходит поезд, словно кто-то нажимает и отпускает их как клавиши.