Епитимья - Рик Рид

Скоро тело под простынями задрожало, послышалось сопенье и сдавленные всхлипы, — мальчик изо всех сил старался скрыть свои слезы.

Дотронуться до него? Как дать ему понять, что я здесь ради него? О Боже, могу ли я доверять себе?

— Эй, Джимми, если ты хочешь плакать, то все в порядке. Я старый человек, а все еще иногда плачу.

Тело под одеялом оцепенело.

— Я не плачу.

— Давай поговорим, Джимми. Поговорим?

Священник подождал минут десять, но так и не дождался ответа. Он положил руку на плечо Джимми.

— Что бы ни случилось с тобой, теперь ты в безопасности, Джимми. Сны не могут тебе повредить, и я позабочусь о том, чтобы никто не причинил тебе зла.

Ричард сжал плечо Джимми.

— Я смогу тебе помочь, если ты мне позволишь.

Ричард старался придать своему голосу мягкость и доверительность, продолжая тем временем сжимать плечо Джимми.

Джимми пошевелился и, высунув руку из-под одеяла, откинул его верхний край и повернулся лицом к священнику.

Ричард даже в полутьме разглядел, как покраснели его глаза, увидел и светлые дорожки на щеках там, где слезы омыли его покрытое грязью лицо.

— Джимми, так что с тобой случилось?

— Это сделал один псих, клиент. Он сделал мне больно.

Джимми внезапно превратился в маленького мальчика. Он плакал горькими слезами.

— Он сделал мне очень больно. По-настоящему больно.

Потом он сказал, правда не очень уверенно:

— Но я... я справлюсь с этим. Это ничего. Я видел... с другими ребятами случалось и худшее. Я просто вел себя как дурак. Понимаешь, старик?

— Понимаю.

Ричард вытянулся на кровати рядом с мальчиком и обнял его. Он крепко прижимал Джимми к себе, пытаясь этим как бы отменить причиненное ему зло, чтобы мальчик забыл о том, что с ним случилось, и больше никогда не вспоминал. Гладя его волосы, он шептал Джимми на ухо:

— Теперь все в порядке. Ты в безопасности. В безопасности.

Мальчик плакал все громче, все отчаяннее; он обхватил руками спину Ричарда, крепко сжимая ее, прижимаясь к его груди. Он плакал безудержно, навзрыд и не мог остановиться, хотя прекрасно понимал, что слезы разрушают тот образ, который он для себя избрал. Все это время Ричард гладил его по спине, надеясь, что ласка умерит его боль, позволит мальчику раскрыться перед ним — тогда бы он смог ему помочь. Ричард чувствовал, каким хрупким и нежным было это юное нагое тело. Он гладил его под простынями, и мальчик доверчиво прижимался к нему. И, будь все проклято, он сознавал, что возбуждается, что желание его растет. Но чем больше усилий он прилагал, чтобы подавить свои чувства, загнать их внутрь, задушить, тем сильнее они становились. Сознание его раздваивалось, распадалось на части. Одна половина кричала: «Отодвинься, отодвинься!» Другая же -убеждала: «Останься, мальчик в тебе нуждается, он нуждается в твоей любви».

Он чувствовал, как твердеет под халатом его мужская плоть, а мальчик все прижимался к нему.

«Пожалуйста, перестань, Джимми, пожалуйста», — мысленно взывал священник.

Может быть, еще одну минутку... Может быть, вреда не будет, если всего только несколько секунд...

Внезапно тело мальчика одеревенело в его объятиях. Он шмыгнул носом и, казалось, взял себя в руки. Он сел, отодвинувшись от священника, и с минуту Ричард Гребб сидел неподвижно. И вдруг Джимми, криво усмехнувшись, запустил руку ему под халат.

Мальчик сжал его член.

— Ты, ублюдок! Я слышал о тебе. Мне надо было вести себя умнее.

Джимми говорил медленно, глядя в глаза священнику все с той же усмешкой.

— Мне лучше на вонючих улицах, чем с тобой.

Ричард молча наблюдал, как мальчик подошел к платяному шкафу, затем начал одеваться и направился к двери. А он все сидел, глядя в одну точку, пока не услыхал, как хлопнула внизу входная дверь. Тогда он уткнулся лицом в подушку, и его слезы прибавились к тем, что уже были га нее пролиты.

Глава 7

Джули скорчилась под приборной доской «тойоты». Ее била дрожь. До этого она все же пыталась что-то предпринять, — подавала знаки прохожим на углу улицы, но этот подонок вытащил откуда-то револьвер и ударил ее рукояткой по голове.

— Грязная потаскушка! — заорал он. — Ты как все остальные... неблагодарные маленькие твари. — Он спихнул ее на пол, заставив принять положение зародыша. Он шептал: — Искалечили, поганцы, мою жизнь...

Теперь револьвер покоился между его ногами, дулом вверх, — чтобы побыстрее, если понадобится, им воспользоваться. Сейчас Джули думала лишь об одном: она думала о своей Нане и о том, как она, Джули, по ней тоскует, отдала бы все на свете, только бы оказаться сейчас дома.

Этот тип — наверняка сумасшедший. Что ему нужно? Он хочет ее изнасиловать? Или убить?

Джули зашептала:

— Пожалуйста, Господи, спаси меня. Пожалуйста, Господи. Я буду хорошей. Больше не будет марихуаны. Больше не будет секса. Каждое воскресенье буду ходить в церковь. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, оставь меня в живых.

Она снова и снова повторяла эту незамысловатую молитву, до тех пор пока человек за рулем не услышал ее и снова не ударил по затылку.

— Заткнись. Сейчас же заткнись.

Мотор вибрировал; «тойота» мчалась на предельной скорости; колеса с пронзительным визгом выписывали кривые. Вдруг — скрежет тормозов.

— Паршивые старики! Всех бы перестрелять! Машину водить не научились. Будь моя воля, я бы вообще запретил им ездить. Сморчки безмозглые... Из-за таких и нормальному человеку ездить опасно.

Он еще долго что-то бубнил себе под нос, хотя «тойота», набрав прежнюю скорость, находилась уже довольно далеко от места несостоявшейся аварии.

Девочка, съежившаяся на полу, напоминала ему его дочь Бекки. Такая же капризная. Примерно такого же роста. Только эта не была умственно отсталой. Тетя Адель говорила ему, когда родилась Бекки:

— Кто-то наказан, сынок. Я знаю, что не ты. Возможно, эта ужасная женщина, с которой ты несмотря ни на что связал свою жизнь.

Он вспоминал, как давным-давно жена говорила ему:

— Дуайт, ты должен уделять ей больше внимания. Она тебя любит. Действительно любит. А тебя никогда нет рядом, чтобы заняться с нею. Никогда.

Жена тогда убежала от него в слезах.

Его никогда не было рядом, чтобы заняться с дочерью. Не было из-за такого вот отребья... вроде этой бродяжки, что сидит сейчас на полу в кабине. Они всегда его привлекали, всегда интересовали. Они выманивали его из студенческого общежития, дразнили и искушали до тех пор, пока он не понял, что надо что-то делать. Он просто должен был что-нибудь сделать. В этом не было его вины. Он не мог поступить иначе.

Но теперь он собирался расчистить этот район Чикаго. Так сказать, убрать мусор и начать жизнь сначала. И, кроме того, он будет помогать детям. Если Дуайт Моррис что-нибудь усвоил за свою жизнь, так это то, что наказание исцеляет, что оно делает человека цельной личностью.

«Молись со мной, мой мальчик», — говорила тетя Адель.

Десятилетний Дуайт пытался подавить слезы. Стоя в углу ее спальни, он мечтал вжаться в стену, слиться с ней, исчезнуть... Она заставила его снять с себя одежду; казалось, что тело до сих пор чувствует боль побоев.

Он представлял, как выглядели красные рубцы, следы бешеной злобы и ярости — из-за них он не мог по-человечески ни присесть, ни прилечь. Он хорошо знал эту боль.

«Мальчик, если ты не придешь и не получишь свое лекарство, ты никогда не будешь чувствовать себя хорошо».

Она закурила сигарету, но это простое действие заставило Дуайта съежиться. Раздувая ноздри, яростно выпустила дым. «А теперь сюда, черт возьми!» Она указала на пол, справа от себя.,

Дуайт судорожно сглотнул и двинулся к тетке. Что такого он сделал, в конце концов? Что плохого было в том, что он разглядывал дам в нижнем белье в каталоге Сирса?

— Я... Я не хотел ничего плохого, тетя!

— Иди сюда.

Дуайт медленно подошел, руки его дрожали, колени подгибались.

— Тетя Адель, у меня там болит с прошлого раза.

— Отлично! Боль сделает тебя сильнее, мальчик.

— Но мои колени...

— Что за кошачьи концерты!

Тетя свирепо воззрилась на него.

— Не заставляй меня вставать с места, чтобы дотянуться до тебя.

Она с такой яростью затянулась сигаретой, что ее щеки запали. Потом вынула ее изо рта и тщательно осмотрела оранжевый огонек на конце сигареты.

Дуайт поспешно занял место рядом с теткой. Она называла его «молитвенным местом». Это была возвышавшаяся над полом деревянная платформа, покрытая крупнозернистой бумагой.

Колени Дуайта были стерты до крови от предыдущих «молитвенных сеансов». Жгучая боль в коленях не давала ему сосредоточиться, и он никак не мог вспомнить слова молитвы.

Он осторожно опустился на наждачную бумагу. Тетка, стоявшая над ним, подтолкнула его.