Завтра будет среда - Елена Травкина

Снеговенок пристально смотрел на мамины плавающие руки, но, казалось, не слышал ее. Откуда-то издалека снова звучал голос - испуганный и слегка писклявый: «Все будет хорошо. Успокойся». И снова: «Все будет хорошо».

- Как же, - проворчал Снеговенок и закрыл глаза.

Василиса всегда выполняла свои обещания.

Вернувшись на камбуз, она закрыла дверь на ключ и лишь затем приклеилась к иллюминатору: с одной стороны расплющенные нос и щека, с другой – кусок ледяной целины, трап и смайл спасательного круга.

Мертво было за стеклом. Мертво и тихо.

Время тикало. Щеке становилось все холоднее, а стекло запотевало от дыхания. Василиса отлепилась, вытерла мокрую щеку и нарисовала медведя. А рядом себя со сковородкой -  Василису Микулишну.

- Все будет хорошо. Успокойся.

Собственный голос в тишине показался чужим. Василиса повторила и прислушалась: ничего так, бодренько. Только в конце почему-то голос давал петуха.

Медведи никогда не отступали от однажды выбранной тактики. Цеплялись крюками за штормовые леера и карабкались наверх по лестницам. За свою жизнь не боялись: насчет Красной книги капитан не шутил.

- Ничего, наши сильнее, - повариха с силой оттолкнулась от иллюминатора. - Ну, и что, что маленькие. Сибиряки же. Они этих медведей и на палубу не пустят. Из пугача по носу – блямс. Как клопы отвалятся.

Василиса прошлась до холодильника. От холодильника к мойке. От мойки к духовке. По кругу, как цирковая лошадь. Раз-два-три, раз-два-три. Потом перестала считать – просто молчала, представляя.

… Белая волна накатывала медленно, неотвратимо.

Свистели под тяжестью стальные нити в лестницах: первые медведи, прикрывая глаза и нос, уже лезли с факелами вверх. Новые крюки, один за другим, с лязгом бились о палубу, с омерзительным скрежетом ползли, поднимаясь, к краю борта – и на лестницы, как на конвейер, забирались следующие пираты.

От медвежьего рева закладывало уши. И совсем не было слышно, как рвут воздух резиновые пули.

Василиса прижалась затылком к холодильнику и потерла глаза, чтобы отступила зелень.

- И даже если на борт заберутся… Все равно у наших преимущество. Медведям не до них будет. Им главное надстройку поджечь. А наши….

Голос Василисы задрожал: что будут делать безоружные сибиряки с медведями весом в полтонны каждый, она не знала.

- Придумают что-нибудь. Андрейка придумает. У него голова варит. Вон на Новый год…

На трапе что-то мелькнуло, и повариха снова очутилась у иллюминатора. Криков и рева слышно не было - лишь проклятый спасательный круг насмешливо кривился в улыбке. Василиса прикусила костяшку. Зачем обещала? Зачем? Никогда в жизни больше ничего обещать не будет…

Нарисованный медведь уже давно расплылся кляксой. Да и Микулишна перекосилась и странно потемнела. Какое-то время Василиса вглядывалась в нее, не понимая, почему уже вечер, и вдруг резко втянула носом воздух. Над палубой, словно трубу свалили, потянулся черный дым. И в нем, как в страшном кино, закружились тени, представляя последние новости.

… Мефодий Никитич лежал с развороченным животом в луже крови, а осатаневшие медведи маршировали ку-клукс-кланом, переступали через него, бряцая о палубу когтями-стилетами. Иногда не переступали - и тело вздрагивало. Как от удара током. Видно было, что капитан еще силится встать, тянет пальцы, будто снова ищет потерянный платок. Но видно было и то, что силы его на исходе…

Василиса бросилась к двери. Дернула на себя. Еще, еще. Потом ухватилась двумя руками и затрясла. Дверь ходила ходуном, Василиса кричала, снова дергала, ударяла всем телом. Наконец, сообразив, бросилась искать, куда положила ключ. И когда нашарила его на холодильнике – раз-два-три, раз-два-три - иллюминатор разлетелся стеклянными брызгами, а туда, где светлым морозным утром сидел, кривя носочки, радист Андрейка, влезла белая ухмыляющаяся башка. Рявкнула что-то нечленораздельное, скосила глаза в сторону – и Василиса увидела кровь.

Она и сама не поняла, как оказалась возле. Только запомнила, что больно было кулаку: то ли от зажатого в руке ключа, то ли оттого, что, пытаясь попасть по носу, почему-то все время била в жесткое. Медведь ревел, стараясь выбраться из стеклянного ошейника. Но осколки, так легко выгнувшиеся поначалу, не пускали обратно, глубоко впиваясь в богатую шкуру. Капля за каплей - кровь рисовала на полу затейливый узор, а Василиса все била и била  по ненавистной морде. И кричала: «За Мефодия! За Андрейку!» Пока сибиряки не вышибли дверь и не оттащили ее в сторону.

Снеговенок был страшно недоволен. Спать не хотелось. Хотелось есть. Но мама запретила об этом думать, и он старался думать о другом. Куда, например, деваются льдинки, если сбросить их с края полюса? И почему снежинки не похожи друг на друга? И кто живет на маяке и зажигает по ночам вторую луну?

Снеговенок вздохнул и стал рисовать себя: раз - кружок и два – бочонок, получился Снеговенок. Потом маму: бочонок побольше и два кружка. Потом подумал и нарисовал коробочку, которая привезет им морковку. А потом стер все одним движением и долго смотрел, как оседают снежные искры.

Василиса сидела, привалившись к борту, и глядела на пожар.

Дым был уже не черным, а белым. Снизу - как кисейная занавесь, и в нем, будто в театре теней, бегали смешные маленькие фигурки. Сверху стоял дым погуще. Словно кто-то очень большой - больше Василисы – старательно дышал на морозе. Но не вдох-выдох, а выдох-выдох-выдох.

Огоньки весело мелькали то там, то здесь - заигрывали. И сибиряки охаживали их из брандспойтов белой водой, будто сражались джедайскими мечами.

Где-то на задворках бродила мысль, что надо бы встать, помочь. Но сил хватило только на то, чтобы, ухватившись, подтянуться и выглянуть за борт. Видно, прав был Мефодий Никитич: лучше сидеть ей среди кастрюль и не воображать себя Микулишной.

Кремовые пятна двигались обратно к горизонту. Последние медведи трусливо бежали за торосы, потрюхивая жирными боками и оглядываясь. Смотреть на это было противно, и Василиса снова опустилась на палубу.

Подскочил Андрейка - чумазый, всклокоченный, в дырявой тельняшке, словно балтийский матрос революции - подмигнул весело:

- Ну, что, сильно испугалась? Медведика?

Василиса закрыла глаза, вспоминая. И тут же открыла.

- Я за вас испугалась. Он в крови был.

Андрейка улыбнулся и, как маленькую, погладил ее по голове. От руки резко пахнуло гарью.

- Да это он в своей крови был. Порезался.

- А на камбуз зачем лез?

- Так камбуз же. Пирог твой, наверное, учуял. С вишнями.

Поймав ее недоверчивый взгляд, Андрейка свел глаза к переносице, а потом сделал вид, что поправляет невидимое пенсне. Василиса прыснула и вдруг захохотала заливисто, до слез.

А, отсмеявшись, спросила как можно равнодушнее:

- С капитаном все нормально?

- Он у себя, - как-то сразу погрустнел радист и, поежившись, обнял себя за плечи. – Брр… Холодно тут…

- А чего ты раздетый? Простынешь.

Василиса размотала с шеи шарфик и подала Андрейке. Тот помедлил, протянул руку не сразу, и ветер, на радостях, рванул так, что и дым отнесло в сторону, и Андрейка покачнулся, и шарфик, как пестрая чайка, взмыл и понесся над белым полем. Он поднимался все выше и выше, распластав расшитые красным крестиком крылья, а над ним вставало что-то непонятно-молочно-белое. Словно льдам стало тесно внизу, и кто-то медленно выдавливал их горбом из океана. Белое растеклось по-голубому, и в эту арку вместе с шарфиком влетел Василисин голос:

- Радуга! Андрейка, радуга!!!

Снеговики снова толпились у края полюса, что-то взволнованно обсуждая. На всякий случай Снеговенок позвал:

- Мама?

- Я тут, маленький.

- Что там?

- Там радуга.

Радуга стояла прямо над горизонтом, и Снеговенок поднялся, чтобы рассмотреть получше.

Радуга ему понравилась. Словно две горки соединили вместе: хочешь – с этой стороны катись, хочешь – с другой. Можно и соревнование устроить. Только выдержит ли радуга взрослых снеговиков?

- А зачем радуга?

- Чтобы радоваться.

- А это кто?

Высоко в небе летела странная разноцветная птица. Не летела даже, планировала - отдыхая, набираясь сил. На секунду Снеговенку захотелось, чтобы она присела на сугроб. Он бы расспросил, где была, что видела. Но птица только крылом качнула: некогда, малыш, нужно догонять стаю - и он помахал ей на прощание.

Василиса поправила прическу и, выдохнув, постучала в дверь капитанской каюты.

- Мефодий Никитич, я тут пирог вам. С вишнями. Может, откушаете?

Капитан оторвался от карты на столе. Не узнавая, прошелся взглядом по синему праздничному платью, по тщательно завитым локонам: