Ангел в петле - Дмитрий Агалаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Заболел, если не хуже, — пристально поглядев на него, затем на девушек, проговорил Петька. — Вы лучше, девочки, подумайте, куда мы сегодня поедем? После ресторана.
Людмилы переглянулись.
— А у вас есть хата? — спросила брюнетка.
— У нас-то есть, — сказал Тимошин. — Правда, однокомнатная. Но кровати — две. В смысле, кровать и диван. Вы его не бойтесь, — Тимошин кивнул на Савинова, — он не кусается.
— Хотелось бы верить, — покачала головой брюнетка.
Но Савинов уже потеплел, повеселел, подмигнул приятелю:
— Точно, не кусаюсь, — и перевел внимание на девушек, — разве что чуть-чуть. За хвостик.
9
— Вот и молодец, — несколькими днями позже, вставая из-за просторного полированного стола, проговорил упитанный комсомольский вожак Евгений Платонович Кузин. — Я знал, Дмитрий, что голова у тебя работает правильно… Тут такое дело: ничего сверхъестественного я пока предложить не смогу. Уж извиняй. Но одна должность у меня есть. Хлопотная, правда. Будешь инструктором по дальним районам. У меня было еще пару человек на это местечко, но я выбираю тебя. Считай, что успел. Полгодика покантуешься, покажешь себя, а потом поглядим… Идет?
Савинов тоже поднялся:
— О лучшем я не мог и мечтать, Евгений Платонович.
— Э нет, так не пойдет. Просто Женя. Мы теперь — одна команда.
«Комсомол так комсомол, — дома сказала ему мать. — Все лучше, чем твое бродяжничество».
А вот Петьку Тимошина так и перевернуло!
— Да ты рехнулся?! — завопил он в летнем кафе.
Все оглянулись как один. Точно бомба взорвалась! А потом, выпив коньяку, рассмеялся:
— Ты всегда умнее меня был. И хитрее. Только прикидывался: учитель, мол. Вот и сейчас свою игру придумал. Скажешь, нет? Корочками решил обзавестись, легализоваться. Что я, не знаю, как комсюки по заграницам шастают и шмотки оттуда возят? А я-то простак — призраки Савинова! Хитрец ты, Дима, ой, хитрец! А мне про подстреленную собаку лепил. Про «Греческую смоковницу». Про массажные салоны. Зачем? — Тимошин пожал плечами. — Даже обидно…
И пока Савинов, улыбаясь, подбирал слова, добавил:
— Знаешь, Дима… Мне-то ведь не стыдно в глаза людям смотреть. Хошь — покупай джинсы, хошь — проходи мимо. Я — продавец. Никакого лукавства. Головы не засоряю людям. А с тобой теперь все иначе будет…
— Что значит, иначе? — спросил Савинов.
Петька, не скрывая презрительной улыбки, взглянул в глаза приятелю:
— Другой формат, Дима.
Сидя перед телевизором, Савинов смотрел на мямлящего, в ряду других старцев, Черненко. А рядом с ним улыбался в камеру другой — помоложе, с пятном на полголовы. Неожиданно Савинов быстро встал с дивана, прошелся по комнате. Отправился в кухню. Залез в буфет, налил рюмку коньяку. Глядя в темное окно, выпил. Вот бы оказаться рядом с Горби! В нужную-то минуту! Тут за один год в министры можно попасть. А то и покруче. Чем черт не шутит, а может быть, рискнуть?..
И тотчас вздрогнул. Это было похоже на легкий порыв ветра, предшествующий грозе. Савинов прислушался. Голос! Очень знакомый. От такого голоса никуда не деться. Не заткнуть уши. Не убежать. Как и раньше, он шел изнутри его самого. «Еще один уговор, Дмитрий Павлович, — услышал он. — Чур, на чужую территорию не залазить. У каждого человека есть своя мечта. Вашу я знаю…»
А так ли опасно было предостережение Принца? Или это только пустая угроза — так, для острастки? Вот бы проверить…
10
Завернувшись в простыни, они сидели за столом в деревенской баньке. Савинов; напротив — лысеющий бугай, Григорий Тимофеевич Жадов, местный комсомольский вожак. И две девушки: черноглазая Катя — длинноногая, боевая, веселая, и застенчивая белокожая Маша, ее подруга. Пили водку, пиво; мужчины терзали уже не первого леща. Смеялись.
— Вы бы почаще к нам приезжали, Дмитрий Павлович, — сказала черноглазая.
— Будешь с Дмитрием Палычем ласковая, он тебя не забудет, — ободрил ее Григорий Тимофеевич. — А заодно и всех нас.
— А я всегда ласковая, — покосившись на гостя, гордо сказала девушка.
— Озорница ты, Катюха, — наливая всем водку, покачал головой бугай. — За что все тебя и любят. — Подмигнул второй девушке. — Тебе, Машенька, есть чему у подруги-то поучиться!
Вторая девушка, порозовев, опустила глаза.
— Ну, за нас. — Бугай выпил стопарь, зацепил квашеной капустки. Пережевывая, добавил: — Преданность комсомолу — это самое главное!
Уже полгода Савинов занимался делами, которые, кроме тошноты, у него ничего не вызывали. Но и в них были свои прелести. Товарищи по союзу из окраин, как Григорий Тимофеевич Жадов, поили его водкой, парили в бане, девушки из глухоманей липли к нему, выглядевшему настоящим повесой. Особенно самые целеустремленные. Успел повидать он таких вот Катюх — кареглазых, смелых, доступных. Все это его забавляло. Савинов успокаивал себя тем, что он играет на сцене, а режиссер не всегда предлагает ту роль, которую бы хотелось сыграть тебе самому. Не дают Гамлета — соглашайся на старшего могильщика. Иногда приходится играть, чтобы заработать на кусок хлеба. А этот кусок, что там лукавить, был хоть и не самый жирный, но получше, чем предложенный ему директором в общеобразовательной школе.
— По водочке, Дмитрий Павлович? — уже занося над рюмками бутылку, спросил Жадов.
— По водочке, Григорий Тимофеевич. По ней, родимой.
«Что ни говори, — ломая леща, размышлял Савинов, — а комсомол — настоящая путевка в жизнь! Разве не так? Не соврали, нет. В новую капиталистическую жизнь. Пусть со звериным оскалом. Все равно ничего не изменить. Главное — никаких сомнений, никаких угрызений совести. Иначе вновь обманут и выкинут на обочину…» Конечно, не любил он всю эту идеологическую братию и презирал ее: серые костюмчики, аккуратненькие стрижки, одинаковые физиономии. Стеклянные глаза. Презренный народец! Презренный, потому что — циничный, хваткий, расчетливый. И при этом ленивый. Именно такие туда и шли. Но в середине девяностых это он, Савинов, будет выглядеть идиотом. А Кузин и компания, рьяно боровшиеся за социалистические идеалы, вдруг совсем неожиданно сядут на джипы и «мерседесы» и обдадут борцов за свободу, читателей «свободных» журналов, грязью с головы до ног. На белом коне въедет Женя Кузин в новую, демократическую, будь она неладна, жизнь. Но в этой жизни он, Дмитрий Савинов, крепко вцепится в стремя своего широко шагающего шефа. А то и сзади запрыгнет, обнимет цепко его пухлую талию! Мертвой хваткой обнимет. Савинов улыбался — эка он разошелся!
Это в нем водка с пивом говорили…
— Отломите мне от спинки, — следя за ним, промурлыкала Катя. — Я сама не умею рыбу чистить…
— С удовольствием, — улыбнулся девушке Савинов. И взглянул на ее молчаливую подружку. — А вам, Машенька?
— А ей — ребрышки и перышки, — ревниво бросила Катя.
Маша промолчала.
— Я вам обеим по самой жирной спинке дам, — наставническим тоном сказал Савинов, — чтобы никому не обидно было. А сам ребрышками и перышками побалуюсь.
Жадов понимающе кивнул:
— Глупые вы, барышни, в лещовых ребрышках — самый смак! И в перышках тоже. — Он подмигнул коллеге. — Дмитрий Павлович знает…
Что ж, если он и поступится своими идеалами, то лишь чуть-чуть. А потом, после 85-го года, будет не покладая рук радеть на ниве свободного рынка, который непременно должен повести страну по пути процветания. Так, кажется, говорили «великие» экономисты тех лет? Ему дано предугадать, заранее выбрать для себя место. Добротную ячейку с итальянским санузлом в родном городе. Удобную раковину с шумом прибоя где-нибудь на Канарских островах, — хотя бы раз в году, — или, в худшем случае, на Кипре. Да и его матери с ним, преуспевающим, будет куда лучше. Зачем обрекать женщину на нищую старость? Разве она не заслужила большего? Всю жизнь прогорбатилась на эту страну — жестокую, неблагодарную. Главное, не тянуть время. У него впереди еще несколько лет, он успеет сойтись поближе с Кузиным, подружиться, уйти вместе с ним в обком комсомола. А где-нибудь к началу перестройки стать правой рукой, или левой, что тоже неплохо. Ах, мечты…
— Мы в парную, — сказала Катя и кивнула подруге, — пошли.
Придерживая полотенца, девушки поднялись. Бугай Григорий Тимофеевич проявил прыткость. Прицелился к обтянутому полотенцем Катиному задку, занес пятерню. Та хотела было увернуться, да не успела. Шлепок получился хлестким, с оттяжкой.
— Э-ээх! — проревел лысеющий бугай.
Катюха только ойкнула.
— Прибьете так когда-нибудь!
— Не прибью. Такого кадра лишиться! — Когда дверь за девушками закрылась, он сказал: — Катюха у нас самая целеустремленная. Наше светлое настоящее.
— А как же будущее?
— А будущее — оно подрастает, Дмитрий Павлович, — засмеялся Жадов. — На то оно и будущее!
