Ступай и не греши - Валентин Пикуль

— Гони в объезд! — велела Ольга Палем кучеру.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Довнара она отыскала у его дальних родственников. Внешне он был все такой же, встретил ее приветливо.

Совместно они нашли небольшую, но удобную квартирку на Кирочной улице, швейцар и дворник были оповещены Довнаром, что они муж и жена. Первые дни радостно отшумели, переполненные обменом новостями.

Но очень скоро после приезда Ольга Палем явственно ощутила в себе признаки той самой подпольной болезни, о которой в обществе не принято рассуждать слишком громко.

Это ошеломило ее, но она даже не заплакала.

— Получилось все как по?писаному, — жестко произнесла женщина, невидящими глазами глядя в угол комнаты. — Твоя мамочка очень боялась, чтобы какая-нибудь потаскуха не заразила тебя. Но, слава богу, все закончилось идеально. Ее милый сыночек заразил меня, и пусть мамулечка будет отныне спокойна… Наверное, я только того и достойна!

— Не понимаю, к чему эти намеки и колкости?

— Ты все прекрасно понимаешь… не притворяйся глупее, нежели ты есть на самом деле.

Довнар, растерянный и жалкий, начал бормотать, что скорее всего схватил заразу в бане, куда он ходил недавно, молол что-то об опытах врачей на себе, что полезно для развития науки, и такие «подвиги» общество оценивает очень высоко.

— Прекрати… кобель несчастный! — потребовала Ольга Палем. — Не унижай себя и меня бессовестным враньем. Так я и поверила, что ты развивал науку… лучше скажи правду.

Довнар начал валяться у нее в ногах.

— Сам не знаю, как получилось, — навзрыд каялся он. — Ну, собрались мы, будущие врачи. Выпили. Были и женщины. Вот уж не думал, что эта дама, вполне респектабельная, способна так злостно подшутить надо мною! Ну, бей…

Ольга Палем в полный мах отвесила ему оплеуху.

— Скотина! — четко выразилась она. — Как же мне верить тебе далее, если и трех месяцев не прошло после нашей разлуки, а ты уже позабыл все прежние клятвы?

— Виноват! — рыдал Довнар, ползая перед ней на коленях. — Бей меня, бей… согласен. Но что же мне теперь? Или сразу вешаться? Клянусь, первый и последний раз.

— Встань, кукла чертова! Что теперь делать?

Довнар встал и сразу сделался невозмутим:

— В таких случаях люди не психуют, а лечатся. Но покидать меня в такой ответственный момент моей биографии, когда я готовлюсь к экзаменам, ты не имеешь морального права.

Вот теперь началась истерика с Ольгой Палем.

— Но я-то в чем виновата? — кричала она. — Мне-то за что страдать? Уж если ты, негодяй, знал, что болен, так не лез бы ко мне. Или ты решил, что я такая уж безответная тварь, с которой все можно делать?

Целый день скандалили, но ближе к вечеру уже не она, а сам Довнар сделался озлобленно-агрессивен, уже не она, невинная, а именно он, виноватый, наступал с упреками:

— Не я, а ты… ты, ты, ты виновата! Надо было приезжать раньше, тогда ничего бы и не было. Почему ты всегда думаешь только о себе? А обо мне ты не подумала?..

На следующий день отправились искать частного врача, лечащего под вывеской с гарантией соблюдения тайны. Все время Довнар мучился одним важным вопросом:

— Интересно, сколько он возьмет? Ты не знаешь?

Нужного врача нашли, и, поднимаясь по крутой лестнице под самую крышу громадного дома, женщина вдруг замерла.

— Это даже смешно, — сказала она, очень далекая от смеха. — Сынок и маменька в один голос пугали меня петербургским климатом. Наверное, только климат и останется виноват… Скажи, неужели тебе не стыдно?

…Осенью 1891 года Довнар был зачислен в число «вольноприходящих» студентов Медико-хирургической академии, давшей стране и народу множество великих исцелителей.

8. НИКТО НЕ ПОВЕРИТ

Конечно, это событие, совпавшее с облегчением от болезни, незаметно примирило их, и теперь Ольга Палем хлопотала по хозяйству, время от времени впадая в шутливый тон:

— При мне всегда лучшая бабская техника — кружка Эсмарха да револьвер системы «бульдог». Прямо не знаю, с чего начинать? То ли бежать подмываться, то ли мне сразу застрелиться… Двигайся к стенке, дай и мне лечь!

Лежа на спине с открытыми глазами и вглядываясь в тревожное передвижение теней на потолке, Ольга Палем неожиданно содрогнулась всем телом от страшной мысли: что, если Сашка нарочно заразил ее, дабы она, оскорбленная, оставила его навсегда и разлюбила его, изменника?

— Спишь? — спросила она в темноту.

— Нет. Еще нет. А что?

Она безжалостно оттаскала его за волосы:

— Вот тебе, вот тебе, вот тебе… И не думай, что от меня так легко избавиться! Моя любовь к тебе такая, что даже тебе, подлецу, никогда не удастся ее загубить.

— Ты дашь мне спать сегодня? — разворчался Довнар. — У меня же завтра лекция. Очень ответственная. О кровообращении в человеке. Будут спрашивать, что мы знаем об этом?

— Ничего ты не знаешь. Ладно. Спи…

Но сама не уснула. Сначала ей было жаль только себя, а потом она стала жалеть своего беспутного Сашеньку: «Ну конечно, — размышляла она, — он еще наивный несмышленыш, его нарочно тогда подпоили, чтобы он ничего не соображал, а потом… известно ведь, какие средь женщин бывают вампиры…» И до того ей стало жалко разнесчастного Сашунчика, что она целовала его спину между лопатками, нежно гладила его по голове, отчего он и проснулся, встревоженный.

— Простила, да? — спрашивал он. — Значит, больше не сердишься? Клянусь, я люблю только тебя… одну тебя.

Закусив губу, чтобы не расплакаться от тихой радости возвращения к былому, Ольга Палем заботливо укрыла его плечи, даже зажгла свет, чтобы глянуть на часы:

— Спи давай, спи. Не забывай, что завтра тебе рано вставать. Нельзя опаздывать на лекции. Спи, миленький…

И это понятно! Пожалуй, нет такой женщины на свете, которая бы не имела в душе большого чувства материнской любви — даже к тому, кто делает ее матерью.

Тихо стало. Уснули оба. Бог с ними…

Петербург, никогда не спящий, выстраивал на потолке их жилища громоздкие и несуразные призраки ночной жизни — отблесками каретных фонарей, всполохами трамвайных дуг, столица накрывала их мрачными крыльями пролетающих дождевых туч.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Среди столичных родственников Довнара были почему-то одни вдовы, какая полковница, какая статская советница, третья просто дворянка. Делать им визиты мучительно даже для Довнара, а каково было Палем, если эти старушки смотрели мимо нее, будто не видя, а после неизбежного чаепития и нудных разговоров о падении нравственности среди молодых женщин приходилось долго кланяться в прихожей, изображая радость:

— Благодарю за гостеприимство. Очень было приятно…

Хотя приятного было мало, ибо эти старухи, помешанные на женской нравственности, целили прямо в нее. И уж совсем невдомек, ради чего Довнар в дождливый день затащил ее на Выборгскую сторону, где среди усопших на католическом кладбище показывал ей могилу своего деда Казимира.

— Холодно, — зябко ежилась Палем. — Уйдем.

— Пошли. Но ты должна знать, что мои предки, в отличие от твоих сомнительных «Гиреев», не с печки свалились, а были знатного рода… Видишь, надгробие с гербом!

— Да бог с ним. Что я в этом понимаю?

— Где уж тебе понять, симферопольской мещанке? Кстати, дворник, возвращая твой паспорт из полиции, не спрашивал ли, почему ты Палем, а я Довнар-Запольский?

— Нет, не спрашивал. Я ему рубль дала, он откланялся, и все тут. Швейцар очень любезен. Тоже кланяется.

— Нехорошо, — призадумался Довнар. — В полиции наверняка отметили нас как «незаконно сожительствующих».

— Мы такие и есть. Разве не так?

— Так-то оно так, но… Не возникнут ли неприятности в академии, если узнают об этом? Ты уж не сердись, если я стану говорить, что ты для меня просто любовница.

— Нет, так не надо. Лучше говори служанка.

— А если я женюсь на тебе? Меня же погонят отовсюду, ибо простительно ли мне, дворянину, жениться на служанке?

— Ах, боже мой! Сам запутался и меня запутал. Говори, что хочешь, только не делай из меня дурочку…

Неприятности начались совсем с иной стороны, и полиция тут не играла никакой роли. Просто молодой человек — с первых же лекций — сразу ощутил, что медицина, как и математика, требуют призвания к этим наукам, а вот призвания-то как раз и не было. Довнар день ото дня становился взвинченнее, он возвращался с занятий угрюмый и недовольный.

— Там такие требования к нашему брату-студенту, — рассказывал он, — что я теперь в дистракции и в дизеспере. А ведь это еще первый курс. С ужасом думаю, что будет, если переберусь на второй? Я попросту лопну от напряжения, не в силах постичь все эти кишки, вены, сосуды, аорты и прочую дрянь…

Подобные настроения усугублялись с каждым днем, и медицина, однажды раскрасившая карьеру врача розанчиками бешеных гонораров, вдруг обернулась для Довнара обратной и гадостной изнанкой, требуя от него того, к чему он готов не был, да и не думал готовиться. Ольга Палем даже растерялась: