Измерение “Ф” - Александр Сидорович

— Да, — кивнул я.

— Какой? — спросила она.

— Сейчас посмотрю, — ответил я и пошел в ванную; кран едва функционировал, я шире раскрыл ему рот, предоставляя живой рыбе максимум возможностей. Что могут значить двадцать-тридцать литров воды — один-два лишних глотка свободы? Имеют они столь уж принципиальное значение? Ведь свобода не спирт, ее не разбавишь, она либо есть, либо ее нет вовсе. “Философ хренов”, - съязвил внутренний голос. Но рыбки-таки повеселели, закружились хороводом: пескари, караси, окуни, плотва, карпы, даже несколько аквариумных гуппи и золотых рыбок.

— Принц мой нежный, друг мой ласковый, — позвала Мара, голос ее задрожал, предвещая слезы. — Иди ко мне…

Я вернулся, встал на колени возле кровати.

— Девочка моя радостная… — я уткнулся головой в покрывало, в том месте, где живот ее…

— Да, котик, ты прав — я еще девочка, но я знаю, как помочь и тебе, и себе… — она говорила тихо, ее колотило ознобом нервного порыва, — …я поняла, я еще не человек, не женщина, я… я еще…

— Нет! — закричал я. — Не говори так! Это мы, все вокруг нелюди, мы-ы, — зарычал, завыл я — слов не хватало, слов не было, они исчезли, как исчезла плоть, именуемая “Я КОТИК”, отказываясь, как во все предыдущие дождливые и пасмурные дни, плыть по течению, покачиваясь и воняя…

— Остановись, не спорь, не перебивай, послушай меня, — Мара лохматила мои волосы, трепала уши. — Я люблю тебя, и, надеюсь, ты… тоже меня любишь. — Я завертел головой, крепко сжал ее ладони, прошептал:

— Мара, любимая.

— Спасибо, я… окончательно уверена. Я приняла решение: стать настоящей женщиной, — она глубоко вздохнула. — Отнеси меня в ванную, — и спросила, подхваченная и прижатая: — Там много рыбы?

— Да, почти пятьдесят килограммов.

— Спасибо, — повторила она. — Неси меня скорее, опусти в воду и оставь одну на трое суток, хорошо? Нет! — она закрыла ладонями мой рот, сомкнула губы. — Молчи, мой принц! Молчи, мой мальчик! Я сама должна! И сделаю все, на что способна: либо стану настоящей женщиной, либо обращусь безмозглой рыбой…

— Нет! — я вытряхнул из себя слово, и еще одно: — Не-ет!

— Неси меня… — приказала Мара, впившись в меня темными, как омут, глазами, — неси. Иного выхода нет. Выхода нет. Нет…

И я отнес ее, отнес в кипящую рыбой воду, опустил, убрал руки.

— Спасибо, котик, — сказала она. — А теперь — иди.

— Может, разбавить теплой? — предложил я, кисло улыбаясь.

— Ты же знаешь, что моя вода — ледяная. Но я стану теплой, я стану горячей, я сделаю тебя богатым и счастливым! Ты… ты только дождись меня, хорошо?

— Что ты говоришь такое?

— Нет, ничего. Ничего страшного. А теперь уходи и возвращайся через трое суток, возвращайся и ничему не удивляйся, ничего без меня не предпринимай… поцелуй меня… — я коснулся холодных губ, почти ледяных. — Чао! — выкрикнула Мара, нырнув. Ее волосы разбежались по воде; я, загипнотизированный, покинул квартиру.

IV

Ветер лениво потянулся, распрямив спину, нехотя поднялся, зашелестел умиротворенными сухими листьями ночного парка. Разогнав демонстрацию туч, он включил месяц-ночник, осветив мне путь, которого я не искал.

“Зачем я оставил ее одну? Как я смог? Бросил? Да, фактически бросил. Ну и что, если у нее нет ног! Нет и не надо! Зато есть хвост и… тьфу, тьфу… ну о чем ты думаешь, а, скотина? Неужели в душе нет ничего святого и светлого? Неужели даже мысли о любви и красоте не способны смыть с тебя грязь?”

“Ты — мазохист, — растолковал внутренний голос. — Ты не понял главного: от полного падения нас защищает именно чистота русалок”.

Кто ж тебе скажет — вздохнул я, вспоминая, как носил Мару на руках, как целовал в розовое ушко, как опускал ее в воду, а она, шалунья, резвилась в айсбергах взбитого шампуня. И еще я вспоминал, вздыхая, как русалка любила смотреть стереовизор, особенно передачу “В мире животных”, пока он не отрубился.

Заснеженные аллеи парка подсвечивали мой сумрачный путь, наткнувшись на укромную скамейку, я уселся на нее с ногами, тут же, на ней, употребил еще двести пятьдесят граммов водки — веселее не стало. Очередной колпачок слетел с очередной посудины: горло и желудок воспламенились, а из глаз потекли слезы. Я приподнялся и, чувствуя, как холод подбирается к костям, несмотря на выпитое, приступил к поисковой программе “Видеофон”. Только в третьей кабинке аппарат не был изуродован, но и он, включившись в линию связи, скрипел, мигал слепым глазом, покашливал: контактный экран не срабатывал.

— Толька, ты?! — заорал я.

— Так точно.

— Узнаешь?

— А-а! — обрадовался Толик. — Конечно, пропащая твоя душа! Откуда ты?

— Я возле Катькиного садика.

— Тебя подобрать?

— А твой эмоб исправен?

— Как никогда прежде. И дома — пусто. Все уехали смотреть участок.

— Далеко? — зачем-то поинтересовался я.

— Где-то в районе Сясьских Рядков. Сам знаешь: ближе теперь не дают, даже ветеранам. Вернутся через неделю.

— Неделя отменяется. Приютишь на три дня? Идет?

— Договорились…

Через пятнадцать минут я уже оттаивал внутри коврово-музыкальной шкатулки эмоба.

— Выпивка есть? — спросил Толик, поворачивая голову.

Я показал убогость последнего “малька”.

— Не густо, — засопел рулевой, выпятив нижнюю губу.

Я причмокнул, достав из кармана две сотенные бумажки.

— Откуда? — удивился Толик. — Неужели, как все нормальные люди, начал воровать? — “пошутил” хозяин эмоба. — Идет, — порадовался он за нас обоих, от себя прибавил еще две бумажки, точно такие же. — Давай заглянем к одному барыге, возьмем у него пару ящиков сла-авной барма-тухи, согласен?

Я махнул рукой, соглашаясь на любые варианты.

Круто мы запили, как никогда: добровольное принятие алкоголя сменялось насильственным появлением бредовых сновидений. Моя душа, плача и сморкаясь, рассказывала собутыльнику о русалке, о чувстве, которое она возродила во мне, о любви и нежности… Толик, плача в ответ еще горше, твердил, что не верит ни единому моему слову, но рад за меня, рад за Мару, рад за себя, рад за девушку по имени Лиззи — я так и не понял, кто она есть такая… — рад за всех влюбленных на планете Земля, рад за всех существ в обозримом секторе Галактики… Какое-то время мы нелицеприятно обсуждали его жену, его тещу, а потом, как? перешли к деловым разговорам о работе.

— Дурак ты! — сказал Толик.

— Дурак… — согласился я.

— Бросить работу в НИИ Робототехники! Столько возможностей: выноси — не хочу!

— Дурак, да не совсем, — я попытался покачать указательным пальцем перед носом своего друга, но он, мой палец, наотрез отказывался принимать вертикальное положение. Я схватил нож, замахнулся: палец, предвидя неладное, спрятался под стол.