Книга жалоб. Часть 1 - Момо Капор

Сегодня, спустя столько лет, мой сказочный замок отличается той же недолговечностью. Его построил человек, который и на пятом десятке упрямо отказывается повзрослеть и принять освященный веками порядок вещей, согласно которому книги должны стоять в шкафу, а не лежать на полу. Эту игру может прервать любой взрослый, которому она придется не по нутру; ещё удивительно, как это мне удалось играть в неё целых три года и только теперь быть разоблаченным этой анемичной, тумбообразной женщиной, ответственной за примерное поведение людей и вещей. Вот опять, как и всегда, кто-то другой, обязательно кто-то другой, оказывается хозяином прекрасной игрушки, как две капли воды похожей на ту давнюю крепость из книг. Я, кажется, с раннего детства готовил себя к профессии наивного беглеца — в мою лавку приходят такие же испуганные люди, как и я сам, чтобы хоть на время найти прибежище в безнадежно угрюмом и неинтересном городе. Кто-то другой, всегда кто-то другой, обладает драгоценностями, истинной цены которых не знает. Ровным счётом ничего не сделав для того, чтобы этот маленький, наполненный теплым светом оазис среди всеобщей серости ожил, кто-то другой предъявляет на него неоспоримые права точно так же, как предъявляет свои права неизвестный мне Ленин муж, который, думаю, так никогда и не узнает до конца свою законную супругу, бывшую темноволосую беглянку, тоже упрямо отказывающуюся взрослеть. Мир, видимо, с давних пор разделён на два вида людей — тех, кто имеет, и тех, кого любовь заставляет красть. Я обречён на эту игру, в которой проигрываю в тот же миг, как только разбужу спящую красоту чьего-то лица, предмета, места… И снова вечное бегство в полутьму детской крепости, защищенной от врага одной только скатертью; гулливеровские ноги вторгаются в моё укрытие, разрушая последнюю надежду построить неприступное укрепление. Вот-вот меня вытянут за ухо на свет божий, и я опять, как когда-то, буду виновато стоять посреди комнаты перед гостями, щурясь от сильного света, под укоризненными взорами законных владельцев.

«Верни вcё на свои места!»

17

Чувство вины — моя вторая натура. Это моя профессия, моё призвание. Мне никогда не удавалось быть счастливым хотя бы полчаса, не чувствуя себя при этом виноватым. Я с малых лет усвоил, что человек создан для страдания, а не для счастья, которое мы всегда считаем неожиданным и незаслуженным подарком судьбы, доставшимся нам по чистому недоразумению. Это, вероятно, потому, что я всю жизнь непрестанно был перед кем-то виноват. Сначала перед родителями, учителями, соседями и родственниками, лотом перед преподавателями гимназии и института (который мне так и не удалось закончить), перед старшими по чину в армии, перед друзьями; я виноват в том, что из-за своего легкомыслия не оправдал возлагавшихся на меня надежд, виноват перед Леной в том, что… Сам не знаю, в чём! Кроме того, я вечно виноват перед государством и политиками, не пропускавшими ни одной возможности в очередной раз подчеркнуть, что мы тратили больше, чем зарабатывали, что мы плохо работали, что у нас ослабла бдительность, и при этом смотревшими с телевизионных экранов прямо мне в глаза, как будто я один во всем виноват. Теперь я само собой виноват в том, что в одиночку вернул к жизни этот магазин, который сейчас работает лучше, чем когда-либо!

Чего я всё это время хотел? Только одного — затаиться, чтобы меня все оставили в покое. Не отступал ли я с завоёванных позиций, лишь бы никому не мешать? Пожалуйста! Только после вас! Я уступаю дорогу! Это началось давно, ещё во времена моих литературных занятий. Почувствовав вокруг зависть и злобу, я уступил свое место тем, кто считал, что я занимаю его незаслуженно. Хорошо! Я не буду больше публиковать свои эссе! Дарю вам свои страницы в журналах, будущие ненаписанные книги, премии, всё… Я сохранил только зеленую папку с материалами о Шломовиче, продолжая по привычке вкладывать в неё новые газетные вырезки и свои, сделанные мимоходом заметки, потому что мне по-прежнему не давала покоя трагическая судьба человека, который тоже всю жизнь уступал дорогу, вечно оставаясь наедине со своими чувствами и переживаниями. Исследование об Эрихе Шломовиче, которое я уже сколько лет не решаюсь закончить… Что бы я после с ним делал?

Потом я отступил еще раз. Я отдал им Лену! Не думайте обо мне, спокойно женитесь на ней! Я отказываюсь от борьбы! Я выберу самую неблагодарную работу из всех возможных, в самом захудалом книжном магазине из всех существующих в городе. Довольны теперь? Хватит вам этого? Не это ли наконец то место, где вы меня оставите в покое, место, которое я заслуживаю как гражданин второго сорта, где никому не буду мешать, где мне никто не станет завидовать, где я наконец-то стану тем, кем вы хотите, чтобы я стал, то есть никем? Однако я переоценил окружающих, думая, что они примут моё добровольное отступление, надеясь втайне, что им будет по крайней мере неприятно видеть, как я унижаюсь без вины виноватый. Возможно, кто-то и заметил, что я делаю, но очень скоро забыл и обо мне, и о том, что со мной произошло. Действительно, почему я постоянно ощущаю себя гражданином второго сорта — заключённым, выпущенным под расписку за примерное поведение после того, как отсидел энное количество лет за преступления, не поддающиеся определению? Почему, к примеру, я должен работать по крайней мере в два, если не в пять раз лучше всех остальных, занимающихся тем же делом, если хочу удержаться на своём месте? Я продаю больше всех книг в этом городе, который по любви к печатному слову находится далеко не на первом месте в Европе, но даже и этого, оказывается, недостаточно, чтобы внушить к себе доверие! Кого интересует, что книги хорошо продаются, что магазин всегда полон покупателей, что в него захаживают известнейшие писатели города? Во всем этом видят лишь хитрый ход ловкача интеллигента, которому, однако, никого не удастся обмануть притворным смирением и якобы скромной ролью обыкновенного книготорговца. Нет никакого сомнения, что он при этом готовит какую-то диверсию, состоящую уже в том, что, соглашаясь на столь незначительную должность и коварно пользуясь своим положением, он явно хочет продемонстрировать невежество своих начальников, редакторов и таким образом чуть ли не возводит хулу на весь общественный порядок, при котором люди, по его мнению, занимают чужие места! Самое же подозрительное то, что я не проявляю ни малейшего желания подниматься по служебной лестнице, хотя мне не единожды любезнейшим образом делались соответствующие предложения. Я, разумеется, сам виноват, что всегда отказывался, в том числе и от места начальника торгового отдела, а потом и от должности завотделом пропаганды — от предложений, за которые бы многие ухватились и были благодарны по гроб жизни! Я не хочу быть никем другим, кроме как обыкновенным книготорговцем, но у них не укладывается в голове, что кто-то может всю жизнь довольствоваться столь незавидным положением, ведь они-то всю свою жизнь подчинили продвижению по службе, снизу вверх. Я их прекрасно понимаю. Выходцы из деревенских и провинциальных многодетных семей, испытывающие генетический страх перед голодом и нуждой, они, после того как наконец досыта наелись и приоделись, «обставили» свои квартиры в новых районах, смотрят на жизнь как на непрерывное восхождение по крутому косогору власти: от сельских школ, общежитий, снятых углов в чужих квартирах к ответственным постам, заслуженным преданностью и серьезностью. Однако эти посты для них отнюдь не предел мечтаний. Что им какое-то издательство! Это лишь трамплин, с которого, если повезёт, они взлетят куда выше, на первые должности и посты, где решаются судьбы людей, где привилегии, деньги, власть, а не какие-то книги, которые их, кстати сказать, не очень-то и занимают. Что такое вообще книги? И кто эти не внушающие доверия, подозрительные личности, которые их пишут, а что еще хуже, предлагают печатать; смотрят своими странными горящими глазищами, неизвестно что там думая про себя и создавая лишнюю работу редакторам, которые куда охотнее занялись бы чем-нибудь полезным, а не туманными грёзами, непроверенными теориями и сомнительными описаниями того, что уже давным-давно и не раз описано. К тому же от иных книг одни убытки. Другое дело — умершие писатели. Мёртвые не требуют гонораров. Или книги, которые хочешь не хочешь, а приходится покупать: учебники, финансовые справочники, новые сборники инструкций, изменения и дополнения, формуляры… А я к тому же вместо того, чтобы сидеть да помалкивать в тряпочку там, у себя в магазине, если уж избрал себе такую судьбу, ещё даю интервью для газет и радио! Они раз десять видели меня по телевизору в передаче «Поговорим о книгах», и я ни разу не упомянул не только их самих, но даже и название издательства, которому принадлежит магазин! Согласно их понятиям о субординации, за сведениями о том, какие книги пользуются наибольшим спросом, журналисты должны обращаться в дирекцию, если уж принято сомнительное прозападное нововведение каждую неделю печатать списки бестселлеров. Ведь не важно же в самом деле, что там пользуется спросом, важно, что должно им пользоваться! А тут я, конечно, некомпетентен. Совершенно случайно я нарушил их систему ценностей, и они почувствовали себя в опасности. Из-за меня у них появился «комплекс Золушки». К тому же, когда им случается заглянуть в свой магазин, никто не выказывает им должного почтения, на которое они как руководящие работники имеют полное право. Музыка не приглушается, Весна не надевает туфель, по-прежнему разгуливает босиком с зелеными ногтями, Чубчик не убирает ног со стола, я делано вид, что их не замечаю… Они себя ужасно глупо чувствуют в своих серых костюмах при галстуках среди покупателей и постоянных посетителей, словно нарочно одевающихся как можно экстравагантнее. Возможно, они испытывают что-то вроде зависти, оттого что не принадлежат к этому узкому и чертовски интересному кругу, где всегда встретишь красивых девушек и умных, знаменитых мужчин (некоторых они вчера видели по телевизору!), где бутылка вина гуляет вкруговую и где говорят на каком-то, им непонятном, полушифрованном языке о вещах, о которых они не имеют представления, о книгах, которых не читали, хотя и являются их законными хозяевами, так же, впрочем, как и самого возрождённого магазина, для которого арендуют помещение, платят не только налоги, но и за электричество, воду и даже за мытьё витрин! Сознавая, что жизнь магазина, находящегося в их ведении, течёт помимо них и их контроля, они наконец замечают, что и книги уже не стоят в застеклённых шкафах, а лежат под обеденным столом, где вдруг стало так уютно, что и взрослые гости начали забираться под скатерть, чтобы почитать при свете свечей в уворованных подсвечниках.