Петербуржский ковчег - Сергей Зайцев

— Положим...

— Так вот царевна, а готова с каждым солдатом пойти. Гулящая... И идут... Скажу по секрету, уж я перебрал этого богатства там... Н-да!... — сапожник на секунду оглянулся, он улыбался приятному воспоминанию. — С виду-то добра. А что внутрях — потемки... Хотя не мне судить... Но с другой стороны: почему бы и не посудить. А?

Сапожник Захар так увлекся разговором, что, кажется, позабыл про заболевшую дочку.

— Постой, ты о ком? — не понял Аполлон.— О хозяйке — о ком еще? О добродетельной нашей... Ведь она, скажу по секрету... По ночам, брат, принимает гостей, устраивает оргии... И довольно часто...

— Что-то ты не то говоришь, — нахмурился Аполлон; он подумал, что с его стороны недостойно обсуждать женщину, красивую и, конечно же, добродетельную, с этим пьяным человеком, который, не иначе, готов был весь мир очернить. — Я тут пару дней всего, но у меня уже сложилось мнение, что она женщина добрая и образованная.

— Вот-вот! — кивнул Захар. — Одно другому не помеха. С виду она, может быть, и ангел. Но я давно заметил: от таких ангелов беги — вместо души у них преисподняя, — он дошел до чугунной лестницы и остановился. — Вы, молодой господин, еще не видели теней в ее окнах. Поэтому не понимаете, о чем я толкую. А как увидите — вспомните Захара... Часто в непогоду... Тени в окнах мельтешат, а в апартаментах хозяйки тихо — ни музыки, ни голосов...

Аполлон пожал плечами:

— Чего только не привидится... — он не досказал насчет зеленого змия.

— Спьяну, вы хотели сказать? — осклабился в свете лампы Захар и пыхнул табачным дымом. — Есть, конечно, грешок. Но я — старый солдат, меру знаю... И явь от бреда отличу... Коляски да кареты подкатывают к крыльцу одна за другой — не простые гости, состоятельные, с лакеями да кучерами; слуги посреди улицы зимой греются у костров... Собираются у Милодоры греховодники с гербами — титулованные, значит... Съезжаются на оргии. А при свете дня встреть их... Сидят в кабинетах, в присутственных местах, в коллегиях под портретом государя-освободителя, принимают важный благочестивый вид. Они — лицемеры титулованные... Им в Петропавловке самое место... Я знаю.

Аполлон посмотрел на Захара недоверчиво (какой-то пьяный бред, ей-Богу):

— Они, может, книги читают... Почему обязательно оргии?

Сапожник посмотрел на Аполлона как на блаженного:

— И на все замки притом закрываются... Вот и сегодня!... Прислушайтесь!...

Аполлон невольно прислушался:

— И что?

— Тихо?

— Тихо...

— А между тем у хозяйки знаете сколько господ собралось!... Десятка два: и в экипажах, и пешими явились. Спросите у Антипа, у дворника нашего...

Аполлон не нашелся, что ответить. Но после этого разговора у него возникла неприязнь к человеку, который всего минуту назад казался ему даже симпатичным. Аполлон зажег свечу от лампы Захара, сдержанно кивнул ему и направился вверх по лестнице. Лекарь Федотов уже спешил по коридору...

Поднявшись к себе в комнату, Аполлон некоторое время раздумывал над тем, что услышал сейчас. Его даже подмывало выйти в сквер и посмотреть на окна второго этажа — есть ли в них, действительно, тени. Но потом он подумал, что выйти и посмотреть — это уронит достоинство его... равно как и достоинство Милодоры, женщины, образ которой он высоко возвел и низводить который не собирался...

Впрочем к окну он подошел и глянул во двор.

Там внизу было темно. Свет свечи отражался от стекла... В разрывах меж тучами, плывущими довольно быстро, время от времени показывался тонкий серп месяца. Отчего-то стало тревожно на сердце.

А с тревожным сердцем — какая литература!...

В расстроенных чувствах и с мыслью о том, что в него плеснули некой дикой небывальщиной, окунули в пьяный бред, Аполлон лег спать. Но сон у него был неспокойный — сон не нес отдыха. Просыпаясь на мгновение, Аполлон ловил себя на том, что мозг его продолжает думать — думать во сне (как бы жить своей жизнью, отдельной от существа Аполлона), мозг ворочает тяжелые, как камни, мысли. Оттого голова словно полна дурмана... В очередной раз засыпая, Аполлон задавался вопросом: не с того ли званого вечера, не с того ли бала, на котором увидел Милодору с графом Н., полна дурманом его голова?..

Глава 9

Как ни гнал от себя Аполлон те подозрения, что возникли у него после разговора с сапожником Захаром, ничего не получалось. Они, кажется, были неистребимы. То есть он бы справился с ними, конечно, если бы... если бы они в скором времени не стали получать некоторые подтверждения. Аполлон и сам стал невольно замечать тайные появления гостей — очень поздних, ибо после десяти вечера как будто не принято у добропорядочных господ являться с визитами к даме и засиживаться у нее далеко за полночь... А господ появлялось не один и не двое, а по десять и пятнадцать. Были среди них и штатские в цилиндрах и черных плащах, подбитых светлым шелком, были и офицеры со сверкающими золотом эполетами — таких в хорошую погоду немало встретишь на дворцовой набережной, прожигающих дни, волокитствующих, поставивших лямуры, выпивку и удовольствия карточного стола далеко впереди службы...

До Аполлона стал потихоньку доходить смысл слов его приятелей, что, дескать, от этой дамы надо держаться подальше, что дурная слава идет о ней. Хотя — какая именно слава, он не слышал.

Впрочем, немного поразмыслив, Аполлон уже понял, что вряд ли о Милодоре говорят как о путане, даме полусвета (пожалуй, кроме сапожника Захара, человека очень простого, никто так и не считал). Аполлон начал подумывать о Милодоре как о масонке... Он знал, что в Петербурге есть несколько масонских лож. И слышал, что эти ложи посещают весьма высокопоставленные особы, а некоторые из этих особ даже приближены к императорской семье. Здесь — у Милодоры — не была ли одна из таких лож?..

Аполлон унимал эти домыслы трезвой мыслью: не спешить составлять мнение; Милодора — женщина умная — в этом у него уж была возможность убедиться; ужели умная женщина станет окружать себя людьми недостойными? Ужели ум не зарок порядочности?

Господи, какие в этом могут быть сомнения!...

Так подумав, Аполлон всякий раз вздыхал облегченно.

А Милодора уже несколько привыкла к новому жильцу. При случайных встречах с ним была неизменно любезна и улыбчива. Напряженность во взгляде ее исчезла. Взгляд, наоборот, теперь стал приязненный, теплый — теплый, как гнездо птицы, — такое сравнение пришло однажды на ум Аполлону. И хотя Аполлон все еще был смущен своими неистребимыми подозрениями (человеческая натура слаба) и, пребывая в растерянности, несколько дней не искал с прекрасной Милодорой встреч, думать о ее глазах, а тем более заглянуть в них, продолжало оставаться для него величайшим из удовольствий, сравнимым разве что с удовольствием поцеловать птичку, или — с удовольствием от созерцания ребенка, от созерцания игры ребенка...

Он продолжал работать над переводом, но дело шло трудно — ибо по-прежнему не было покоя на душе, и думы о Милодоре занимали в сознании слишком много места. Аполлон писал, потом рвал написанное, писал опять, зачеркивал, терзал свой текст, а что оставалось — переписывал набело. Но не было удовлетворения — значит, не было хорошо сделанной работы. И Аполлон опять рвал то, что пять минут назад с прилежанием переписывал.

Это была мука...

Побросав обрывки в корзину, Аполлон молился. У него висела маленькая иконка в углу... Он не знал, кто наслал на него в тот недобрый час искушение — прекрасную Милодору, но он знал, что это искушение давно правит им, человеком сильным, незаурядным. Аполлон все чаще в последнее время просил Господа утвердить его дух...

Аполлон много размышлял над своим состоянием в поисках средства для излечения — именно излечения от этого наваждения, захватившего и разум, и сердце, и душу. Аполлону казалось, что Милодора, поставив перед собой некую непонятную ему цель, забавляется с ним, и ее доброе отношение к нему неискренне. У Милодоры была какая-то закулисная жизнь, какая-то тайна, в которую она и не думала никого пускать, и его, Аполлона, в частности; какая же может быть при этом искренность в их отношениях — даже при самых искренних ее глазах!...

Тут он осаживал себя: какие отношения? кто он вообще Милодоре? жилец — один из жильцов... Приязненный взгляд, вежливый кивок, слово, произнесенное мимоходом, — вот и все их отношения. А он возомнил, а он принимал и принимает близко к сердцу... Почти уж ревнует... к тайным сборищам.

Господи! Что за мука: томление души, влечение сердца, уязвление разума!...

Аполлон пару раз заговаривал с лекарем Федотовым о «поздних гостях» Милодоры. Но Федотов сразу становился сумрачным и молчал. Горничная девушка Устиния тоже замолкала, едва улавливала в словах Аполлона намек на таинственных гостей хозяйки дома, хотя обычно была весьма речиста. С художником Холстицким Аполлон пару раз встречался на лестнице, но они не были еще представлены друг другу и потому лишь обменивались замечаниями о погоде...