40 лет среди грабителей и убийц - Иван Путилин

Я вспомнил об этом маскараде и потребовал дальнейших объяснений.

— Да, правду говорить, ваше благородие, не хотелось нам напрасно кровь проливать. Нам бы только запужать насмерть, чтоб потом в полицию не доносили. Ведь на нечистую силу не пойдешь квартальному заявлять! Ну вот для этого самого и комедь играли.

— И доигрались до арестантских рот! Эх вы… Бедные черти!

Меня заинтересовал еще один вопрос.

— Но ведь со мной-то вы не комедь играли? Ведь действительно убить собирались?

Митрич почесал за ухом.

— Да оно, того… Сумнительно нам стало… — проговорил он нерешительно.

— Какие такие сомнения?

— Да, видите, перво-наперво, ваше благородие, у вас много денег было, не то что чухна копеечная. А потом часы значит, цепочка. Человек, видно, богатый, и распознал, что не черти, а просто…

— Разбойники! — докончил я за него, видя его затруднение. — Значит, если бы не праздник, то капут?

Митрич отвел глаза в сторону и замолчал.

Благодаря показаниям Митрича дело разъяснилось быстро. Личности задержанных были установлены. В тот же день был арестован и четвертый из «чертей».

Это были уволенные в запас. По окончании службы они, промотав бывшие у них на дорогу деньги, решили попытать счастья на большой дороге и вернуться на родину с «капиталами». Не попадись они на последнем деле, их нелегко было бы разыскать, так как они уже решили не откладывать более отъезда. На долю каждого приходилось по шестьдесят рублей, и они решили этой суммой удовольствоваться.

Из вещей, отобранных у меня «чертями», удалось все же разыскать часы с цепочкой, перешедшие чуть ли не в шестые руки… Знакомые, видя эти часы, смеялись и говорили, что я достал их из ада, куда утащили их было «парголовские черти».

Что ж, каковы черти, таков и ад!

Как видите, представление о том, что такое физический, животный страх, после этого случая я имею. Но этот страх я испытал не при исполнении обязанностей…

В заключение же скажу одно. Не дай Бог никому испытать такой страх. Скверное состояние!

Беглый солдат-убийца

Октябрьская ночь. У подножья старой царскосельской этапной тюрьмы мерно шагает часовой. Осенний ветер свистит между постройками, перебрасывается на стоящий почти рядом с тюрьмой лес и гуляет по его шелестящим верхушкам. Темень такая, что даже привыкший уже к ней глаз часового еле-еле разбирает невысокий деревянный забор, которым окружена тюрьма.

Вдруг сквозь шум и завывание ветра послышался какой-то шорох и удар, как будто из окна тюрьмы свалился на землю мешок с песком. Затем раздался шум и треск у ограды. Часовой напряженно всматривался в темноту и вдруг увидел, как над забором поднялась темная фигура, готовясь перепрыгнуть через нее. «Побег!» Часовой вскинул ружье и выстрелил.

Тюрьма оживилась, забили тревогу.

— Арестант сбежал! — отчаянно прокричал часовой.

Дежурный офицер немедленно снарядил отряд из десяти человек для поимки арестанта, скрывшегося в лесу, до которого было от тюрьмы всего-то сажень двести. Темнота ночи покровительствовала беглецу. Солдаты вернулись обратно и доложили начальству, что поиски их успехом не увенчались…

Я в то время был приставом и о побеге узнал из официальной бумаги, где было сказано, что в ночь с такого-то на такое-то из такой-то тюрьмы бежал опасный преступник Яков Григорьев, дезертир. Мне предписывалось его разыскать и арестовать.

Обстоятельства бегства свидетельствовали, что преступник — человек сильный, смелый и к тому же отчаянный. Действительно, когда я ознакомился с историей его жизни, оказалось, что он незаурядный мошенник. Яков Григорьев, крестьянин по происхождению, но грамотный — редкость по тем временам — был уже унтером лейб-гвардии Измайловского полка. Но этот чин ему пришлось носить недолго.

Увлечение женщинами и пьянство довели его до воровства. Он попался на мелкой краже в доме терпимости и был разжалован в рядовые. Это его обидело. Не желая нести службу рядового, он задумал лечь в госпиталь, но времена были строгие, и доктор, найдя его совершенно здоровым, отказал ему. Григорьев, недолго думая, схватил первую попавшуюся доску и замахнулся ею на доктора. Если бы не подоспел дежурный по караулу, доктору пришлось бы плохо. За такой поступок Григорьев, и то «по снисхождению», был наказан розгами. После этого он решил во что бы то ни стало бежать из полка, и свое решение немедленно осуществил.

После бегства Григорьев, проживая в Петербурге с фальшивым паспортом на имя московского мещанина Ивана Ивановича Соловьева, занялся воровством и мошенничеством. Жил он обыкновенно за Нарвской заставой вблизи железнодорожной станции у содержателя харчевни Федора Васильева. Тот, как оказалось, принимал у него краденые вещи и сбывал их. Несколько раз Григорьева даже забирали в полицию, но каждый раз его личность как мещанина Соловьева удостоверял этот содержатель харчевни. Григорьева, именующего себя Соловьевым, за неимением существенных улик освобождали. Так тянулось несколько лет.

Но вот вздумалось как-то Григорьеву-Соловьеву съездить в Новгород, где он начинал свою службу, и там, «на родине», попробовать счастья. Тут-то ему и не повезло. Ночью через открытое окно он забрался в квартиру чиновника Лубова и начал шарить на письменном столе. На беду вора чиновнику в эту ночь не спалось. Заметив в соседней комнате незнакомца, открывавшего письменный стол, чиновник неслышно прокрался на черный ход, запер за собой дверь и, разбудив двух дворников, поймал вора. Арест Григорьева позволил полиции установить его подлинное имя.

Преступника препроводили в Царскосельскую этапную тюрьму. Из всех арестованных он считался самым беспокойным и постоянно подвергался за разные проступки дисциплинарным наказаниям. Два раза он пытался бежать, но безуспешно. Наконец третья попытка ему удалась. Он раздобыл пилку и, подпилив оконные перекладины, спустился по трубе и благополучно бежал.

Прошло месяца три, а то и все четыре.

Светало, когда по одному из глухих переулков Выборгской стороны мирно шествовал домой ночной «страж» и потрескивал трещоткой, которая в то время составляла необходимую принадлежность ночных охранителей столичных окраин. Вдруг показалась маленькая фигурка, со всех ног бежавшая к сторожу. Это был мальчуган лет двенадцати с перепуганным лицом, еле дышавший от волнения и бега.

— Дяденька, дяденька! — кричал он, запыхавшись. — На заборе удавленник висит!

Явилась полиция.

На одном из бесконечных заборов, которых так много в этой части города, висело тело человека в очень странном положении. Туловище находилось за забором, а со стороны улицы виднелась только голова, опущенная книзу с туго затянутым у шеи небольшим ремнем, привязанным к громадному гвоздю, вбитому посередине забора.

Личность удавленника удалось установить, он оказался чухонцем из Второго Парголова, крестьянином Лехтоненом. Вечером накануне он ушел из дома. Где был в течение целого дня, что делал — установить не удалось.

Освидетельствование тела показало, однако, что здесь имело место убийство, которое убийца, очевидно, хотел выдать за самоубийство. Лехтонен жил во Втором Парголове с женой и приемным сыном. Мужчина он был здоровый.

Первое время я не мог обнаружить ничего. И только после долгих розысков удалось узнать следующее. У Лехтонена была сестра, некая Ахлестова, приезжавшая из Финляндии на несколько дней в Петербург и бывшая с ним в день убийства, в послеобеденное время, в одном из трактиров в Измайловском полку.

Сестра эта показала следующее. Когда они вышли уже сильно навеселе из трактира, брат ее Лехтонен держал в руках две двадцатипятирублевки, которые получил за проданную лошадь. В эту минуту к ним подошел какой-то человек высокого роста, широкоплечий, с маленькими темными усиками и родимым пятном на левой щеке. Человек этот спросил у Лехтонена, который час, затем разговорился с ним и, узнав, что они идут на Выборгскую сторону, сказал, что и ему надо туда же.

Когда они дошли до Выборгской, уже стемнело. Незнакомец предложил им зайти в известную ему сторожку на огороде и выпить водки. Получив согласие, он сбегал за водкой. В сторожке они пили, по словам Ахлестовой, так много, что она допилась до бесчувствия и очнулась только ночью на огороде, но, как впоследствии сообразила, совсем на другом конце его. Думая, что в пьяном виде она сама забрела сюда, Ахлестова не пошла искать брата, а вернулась на постоялый двор, где переночевала, а на следующее утро уехала к себе домой, в Финляндию.

Как ни странно было поведение сестры убитого, уехавшей, не повидав брата, и пьянствовавшей с ним в компании незнакомого мужчины, но самое тщательное расследование показало, что она говорит правду.