Миграции - Игорь Клех

Занятным образом иллюстрирует ее желанность и невозможность судьба русско-американского актера Юлия Бринера. Во Владивостоке вам охотно покажут солидное здание на улице Алеутской, принадлежавшее до революции торговому дому Бринеров, где родился создатель «Великолепной семерки». Лучший вестерн всех времен, который Юл спродюсировал и где сыграл главную роль, являлся ремейком фильма «Семь самураев» японца Акиры Куросавы, который позже экранизировал книгу русского путешественника и писателя Арсеньева, сумевшего создать базовый дальневосточный миф, давно затмивший соцреалистическую классику Фадеева (романы «Разгром» и «Последний из удэге»). Три символических героя этого мифа: русский офицер, нанайский проводник и уссурийский тигр (но о тиграх чуть ниже). Такие вот причудливые переплетения судеб и переклички через океан и поверх исторических барьеров. В музее имени Арсеньева мне довелось принять участие в обсуждении темы будущей международной конференции, которая привлекла бы японцев, китайцев и американцев: что-то о «материковом» и «островном» сознании в Тихоокеанском регионе.

Почему действительно у нас машины уже японские, а дороги по-прежнему русские?

Диссонанс между красотой природы и неухоженностью городской среды в наших традициях. На улицах Владивостока сегодня уже не встретишь общественный транспорт с заваренными жестью окнами и бесплатным проездом, так поразивший меня восемь лет назад «эндемик» и реликт «военного коммунизма». В еще оставшихся трамваях и троллейбусах почти некому ездить — чуть не половина взрослого населения Владивостока пересела в очень приличные автомобили с правым рулем. Автомобиль отечественного производства в Приморье теперь не меньшая редкость, чем в советское время иномарка. Почему бы и нет, если слегка подержанную машину можно приобрести в Японии буквально за несколько сот американских долларов? Не можешь сам приобрести, придется приобретать на городском автомобильном рынке уже подороже — по цене от полутора до шестидесяти тысяч у. е. Десятки тысяч машин дожидаются под открытым небом своего покупателя уже на нашем берегу. В часы пик заторы на узких и крутых улочках Владивостока почти не уступают московским, но рассасываются, в отличие от московских, как-то мягко, без ругани и нервов.

Вообще, в характере местных жителей, как мне показалось, отсутствует специфическая российская, сухая, континентальная злость. Открытый все же город — одних только консульств в нем два десятка, еще больше представительств иностранных компаний. Здешние люди предприимчивы и не чувствуют себя, вопреки обстоятельствам, загнанными в угол, в тупик. В советское время в море ходили и сорили деньгами в кабаках — теперь все иначе, но люди и сегодня не сидят на месте, рук не опускают. В 26 институтах Дальневосточного госуниверситета, несмотря на платное образование по многим специальностям, обучается 22 тысячи студентов. Огромное множество юных красавиц встречается в аудиториях и на городских улицах, невзирая на экспорт невест. Местами красив и город, особенно в своей старой части. Улицы Светланская и Алеутская с многоэтажной застройкой конца XIX — начала XX века сделали бы честь любому западноевропейскому городу (подобным образом русскими был застроен и Харбин, этот «маленький Париж» посреди Китая, где никого из русских давно уж не осталось). Странноватые названия многих владивостокских улиц и бухт объясняются просто: их называли именами прибывавших сюда русских кораблей, чьи экипажи принимали участие в строительстве пристаней, складов и казарм. Удивительно, но даже типовые постройки советской поры иногда выглядят на живописном рельефе вполне привлекательно. Часть из них возводилась по индивидуальным проектам приморских и столичных архитекторов. Пару раз, в 30-х и 60–70-х годах прошлого века, предпринимались даже попытки превратить Владивосток в «советский Сан-Франциско» (рельеф там довольно похож, а береговая линия намного скучнее), но «как в Америке» не получилось, да и не могло получиться. Только сегодня, благодаря беспрецедентной автомобилизации края, Приморье стало приобретать отчасти «американский» вид. Дело за малым: все остальное подтянуть до уровня автомобилей. С несколькими автострадами и развязками под Владивостоком это уже получается. Нельзя только больше позволять китайцам возводить остекленные здания-«карамельки» в своем вкусе, как на Океанском проспекте, где расположена мэрия.

В первый же вечер я оказался на полуострове Эгершельд в гостях у организатора Тихоокеанских встреч, литератора и издателя Александра. Застройка, тянущаяся от торгового порта до маяка, мягко говоря, не впечатляла — бараки, лачуги, «хрущобы». Квартиру в трехэтажном доме на берегу Александр купил ради вида, переступив ее порог, гости только ахнули. Это была просторная студия интеллектуала, как где-то в Америке или Западной Европе. Блеск отделки интерьера уравновешивался покойным видом книжных стеллажей от пола до потолка, один из которых оказался, как в переводных детективах, потайной поворотной дверью, ведущей в кабинет. Но главным украшением этого жилья являлось панорамное окно во всю стену — с видом на огни города и порта, темнеющую громаду острова Русский и поблескивающие воды трех заливов и пролива Босфор Восточный. А мрямо под окном, за каким-то сарайчиком, песчаный берег и прибой. В ненастную погоду и зимой такое окно должно влетать в копеечку.

А всего через день я оказался на вершине сопки поблизости. Вид открывался еще шикарнее на все стороны света, но при свете дня себе под ноги и на береговую линию было лучше не глядеть. Мусор, обшарпанные постройки, совершенное отсутствие потребности в благоустройстве, как в стране «третьего мира». Еще и свистопляска улица какой-то злобной мошки, мешающей глазеть и снимать. А на экране и на фотографиях все будет выглядеть привлекательно, как и подобает.

Как человек приезжий, естественно, я вправе поделиться только собственными, достаточно фрагментарными впечатлениями. Пешеходу во Владивостоке приходится временами попотеть, зато катание на машине по крутым горкам, когда только успевай переключать зрение с ближних видов на дальние и обратно, занятие восхитительное. С первого взгляда я влюбился в улицу Светланскую, с ее женским именем и вереницей живописных дореволюционных фасадов. Гостиница «Версаль», где размещался партизанский штаб Лазо, жили спасенные челюскинцы и останавливался по пути в Шанхай прототип Штирлица. На перекрестке с Алеутской богатейший краеведческий музей имени Арсеньева — через дорогу от всем известной по теленовостям высотки краевой администрации. Здесь Светланская выходит на набережную, где изначально заведено было так: солнечная, глядящая на бухту Золотой Рог сторона улицы была отведена для гражданского строительства, а теневая для казенных зданий и учреждений. Поэтому напротив монумента Борцам за власть Советов на четной стороне — на нечетной расположены бывший отель с театром «Золотой Рог» и магазин, уже сто лет зовущийся за отделку своего фасада «Зеленые кирпичики». По правую руку — мрачноватое здание Дома офицеров флота, скверы с советскими памятниками и недавно восстановленная и похожая на бисквитный торт Триумфальная арка, сооруженная в 1891 году к приезду во Владивосток цесаревича, будущего Николая Второго (в Японии наследник получил от уличного полицейского удар саблей плашмя по голове, испытал сатори и немедленно по прибытии во Владивосток заложил последнюю версту Транссибирской железнодорожной магистрали — опрокинул серебряную тачку на насыпь и забил серебряный костыль в полотно), а по левую — легкомысленный фасад в стиле «а-ля рюсс» и вычурное здание гамбургского торгового дома «Кунст и Альберс» (в советское время служившее ГУМом), а также книжный магазин торговой сети «Книжный червь» (располагающей, на столичный манер, литературным кафе) и единственный уцелевший гастроном (где цены на все существенно выше московских). Поэтому берешь водку на нечетной стороне улицы и переходишь на четную, чтобы было с чем пообедать в безалкогольном православном кафе.