Крузо - Лутц Зайлер

Словно обнаружив ее только сейчас, Крузо пристально посмотрел на подставку.

– Надо бы сделать еще несколько, побольше и получше. – Голос звучал устало и вместе с тем решительно. – Приходится самим о себе заботиться. О себе и о пилигримах, для себя и для них обеспечивать работу всего предприятия, ведь это наш насущный хлеб.

Эд бы с радостью поддакнул, но не хотел показаться смешным. Он ничего не знал о подставках-сушилках и их изготовлении, а уж тем паче о том, кого Крузо подразумевал под «пилигримами».

Днем раньше на пляже Эд случайно столкнулся с Кромбахом. Набрался храбрости и спросил у директора, когда же вернется человек, от которого зависит решение о его найме. Кромбах ответил, что раз в год, именно в эти дни, Крузо обходит остров, «в том числе камышовые и болотистые участки, идет напрямик сквозь заросли, добрых три десятка километров, плевое дело для человека, который практически вырос на полосе препятствий». Эд чувствовал, что Кромбах не хочет наговорить лишнего. И все-таки директор еще немного постоял подле него, глядя на воду, возможно, просто чтобы не оборвать разговор слишком резко. «Это вроде как мемориальный поход, в честь его сестры. То есть мы никогда точно не знаем, когда он вернется».

– Вопросы есть, Эдгар? – Крузо впервые обратился к нему по имени. И Эд вновь ощутил тепло.

– Нет. Хотя… каким туалетом я могу пользоваться, в смысле, во время работы?

– Понятно, понятно, – пробормотал Крузо.

Он осторожно взял с подоконника лимонадную бутылку.

– Рене… – Крузо глубоко вздохнул. – Не принимай близко к сердцу. Мы тут все стоим друг за друга.

Он вытряхнул себе на руки немного странной смазки и оставил Эда одного.

В первые часы Эд мыл и скреб, не поднимая головы. Обрезанные полоски жира, перемешанные объедки, бумажные носовые платки, сопливые или в крови, пароходные билеты, записки, жевательная резинка, спутанные в узлы резинки для волос (из которых торчали вырванные волоски), окурки, рвота, крем для загара – всевозможный мусор, принесенный в судомойню на тарелках с террасы, был теперь частью его работы. Он разглядывал следы укусов на мясе, большие, маленькие, иные крохотные, как от грызунов, во всяком случае не человеческие. Посмотрел по сторонам – никого, он был один. Взял картофелину с окаймленными красным следами зубов какой-то женщины, подбросил ее в воздух, поймал и медленно раздавил в кулаке. При этом оскалил зубы и выплюнул в раковину окурок воображаемой сигарки Морского Волка. Следуя указаниям Крузо, он раскладывал хорошие остатки по разным мискам, остальное куском жирного картона смахивал с тарелок в контейнер с отходами.

Иногда было трудновато решить, что можно считать хорошим. По этому поводу Крузо сказал несколько непонятных фраз и конкретных примеров практически не привел. Речь опять шла о пилигримах и об их супе, вроде как священном, а может, поспешном или том и другом сразу, в пустой гулкой судомойне все превращалось в сплошной суп. Временами попадались обеденные тарелки, вернувшиеся почти нетронутыми, с целыми шницелями, голубцами, картофелем, овощами, тогда все было просто.

Скоро у Эда заболела спина. Когда наверняка знал, что никто за ним не наблюдает, он вытаскивал руки из воды и потягивался. При этом немного желтоватой жижи заливалось под мышки. Стоя на цыпочках, он мог щеткой для сковородок дотронуться до потолка судомойни. Подсобка, в подсобке – разве это не значит, что он на верном пути?

Сперва появление трех официантов прямо-таки ошарашило Эда; он мало знал о ресторанах и прямо-таки диву давался, что здесь, в судомойне, возле контейнера с отходами (Крузо называл его свинячьим), встречает мужчин в белых рубашках и черных костюмах, так сказать при полном параде. Все это казалось чем-то вроде цирка или театра абсурда, в котором он участвовал как зритель, – услышав музыку и рык львов, украдкой улизнул с работы и теперь с замиранием сердца ожидает представления. Бродяга, надеющийся по пути избавиться от своих бед, подумал Эд и на миг осознал убожество своего «наряда», пропитанного посудомоечной жижей. Незаметно почесался. Жирные испарения над раковинами заклеивали поры.

Начиная с двенадцати Эда буквально заваливали посудой. Поскольку в обеденное время тарелок всегда не хватало, ему приходилось одновременно мыть, вытирать и выставлять чистые стопки в специально предусмотренное для этого окошко на кухню. Он работал быстро, но в одиночку едва справлялся. Официанты сновали бегом, но и для них это было, в сущности, чересчур. Однако же тот, кого звали Рембо, принялся сам очищать свои тарелки, сразу отправляя их в Эдову раковину для отмачивания. Действовал он очень энергично и с поразительной ловкостью: тарелки пикировали мимо кружащих рук Эда и в сантиметре от столкновения, совершив немыслимый поворот, вертикально и послушно, точно дремлющие камбалы, ныряли на дно. Поэтому Эд мог держать обе руки в воде и таким образом достигал куда более высокого темпа. Он заметил, что и Рембо соблюдал правило насчет хороших и плохих остатков, и миски потихоньку наполнялись.

– Тарелки, крысята, мне нужны тарелки, тарелки… черт бы вас побрал! – кричал с кухни кок Мике пронзительным сиплым голосом. Когда и приборы грозили вот-вот закончиться, «римлянин» упал на грязный пол, а Эд уже не знал, за что ему хвататься, снова явился Крузо.

Целый час без перерыва он оставался рядом. Эд восхищался спокойствием и размеренностью его движений. Крузо работал иначе, Эд не нашел других слов, кроме как не по-здешнему. Все, что он делал, подчеркивало его серьезность. Причем дело не столько в выносливости и быстроте, скорее в чем-то вроде ритма и внутреннего напряжения, словно все его бытие – часть чего-то большего или словно работа в судомойне всего лишь выражение чего-то иного, личного, требующего бережного отношения.

Рембо и Крузо перебрасывались шутками, но Эд их не понимал. Маленький официант, по имени Крис, тоже набрал темп, странно прихрамывающей, неуклюжей походкой, вероятно из-за кривых ног. Его черные, курчавые, жирно блестящие волосы двигались при этом взад-вперед, как бы механически, волосы хромали заодно.

Они быстро навели порядок, и крики насчет тарелок умолкли. Рембо, стоя рядом с Крузо, что-то тихо ему говорил. Оба смотрели в книгу, на чей-то фотопортрет, насколько мог видеть Эд. Книга была обернута упаковочной бумагой, и, если Эд не ошибся, ее извлекли из миски, которую Крузо назвал «наше гнездышко», из бледно-зеленой пластиковой миски, полной посудных полотенец. Рембо перевернул страницу, начал что-то декламировать. На ухо Крузо. При этом он застыл, чуть наклонясь вперед, неподвижный, как рисунок. Когда он закончил, Крузо притянул его к себе. Посреди объятия из коридора за спиной Эда послышался крик – одним огромным прыжком Крузо метнулся мимо него, чтобы подхватить гору медленно, но неудержимо падающих тарелок; хромоногий Крис чуть не выше головы нагрузил свой правый локоть грязной посудой. Все рассмеялись. Рембо захлопнул книгу и сунул ее обратно в гнездышко, в полотенца. Эд услыхал, как Крис за спиной назвал его Луковицей, хотя, возможно, ему просто почудилось. Гулкое помещение судомойни проглатывало каждое слово. Чтобы поговорить по-настоящему, надо было подойти поближе друг к другу. Тем не менее Эд многого не понимал, словно команда говорила на чужом для него языке. Например, часто упоминалось слово «распределение» – загадка, что бы ни имелось в виду.

Ничего, разберусь, думал Эд.

Впервые после отъезда его захлестнуло ощущение безнадежности. Он соскреб в контейнер липкие остатки овощей и сунул тарелку в раковину. Мозг снова проиграл несколько строчек «Пьяного корабля», напев из книжных запасов.

Незадолго до окончания рабочего дня зашел молчун Рольф, вынес на кухню миски с хорошими остатками. Стопка кофейных блюдец выскользнула у Эда из рук и разбилась. Никто не сказал ни слова. Кок Мике открыл дверь на кухню, всучил ему веник и совок. Пар волной растекался по полу. Эд поспешно нагнулся, чтобы собрать крупные осколки. При этом он угадал за спиной очертания Крузо, потом почувствовал на затылке его руку, легкое прикосновение, как касаются ребенка, делающего уроки.

К морю

Завороженный видом топографических образов, словно бы бродивших под поверхностью воды, Эд едва не упал. Спуск к морю вел через несколько глинисто-песчаных террас, соединенных лестницами, которые, судя по конструкции, были сооружены в разные столетия и все находились в плачевном состоянии. От ступеньки к ступеньке открывались новые панорамы. Зрелище моря! Эд чувствовал его обетование. И ведь он именно сюда и стремился, к этой потусторонности, огромной, чистой, могучей.

На половине высоты открылся вид на север, на самый высокий участок побережья. Там, в густых зарослях, базировалась разведрота. «Тяжелого оружия у них нет», – так гласили материковые легенды, хотя кое-кто намекал на чрезвычайно прицельные орудия почти немыслимой дальнобойности.