В годы большевисткого подполья - Петр Михайлович Никифоров

Когда мы вошли в дом, Егор захватил в — прихожей табуретку и с ней вошел в кабинет. Он ни слова не сказал хозяину, сел и прислонился спиной к стене. Купец молча наблюдал за ним и презрительно улыбался.

— Садись на диван и сиди там, — приказал он мне.

Я сел на диван. Козырева я уже перестал бояться, но перед Егором робел. Он казался мне страшнее хозяина. В нем незаметно было никакой робости и почтительности к купцу.

— Пророк, выпьешь коньяку? — спросил Козырев.

— Коньяк не пью и ничего пить у тебя не стану.

— Гордый раб. Как пес, сторожишь мое добро… Честно сторожишь, а к чему?

— Не добро твое я стерегу, а блюду свою личность.

— Личность? Ха-ха-ха! Ну, уморил. Личность! Юродивый ты, а не личность… Сторож ты добра моего, пес… вот ты кто.

— Я добра твоего не сторожу. Вижу, как приказчики твои воруют, но не мешаю им. Потому не мешаю, что они твое воруют. Ты сам вор. Все вы воры.

— Я вор? Это ты правильно сказал. А что приказчики мои воруют, так я и без тебя знаю. Нет таких приказчиков, чтобы не воровали… А ты честный дурак. Ты думаешь, твоя честность мне прибыль дает? Думаешь, ты лучше меня? Нет. Ты не воруешь потому, что глуп. Пользы своей не понимаешь. Понял?

— Нет, Витим. Я не ворую и не буду воровать потому, что не хочу быть таким, как все вы. Не хочу барахтаться с вами в мерзости… Вы, как волки, скалите клыки друг на друга. А я — человек и не хочу быть волком. У тебя вон клыки волчьи выглядывают.

Хозяин крякнул, повернулся к столу и выпил три рюмки коньяку. Егор сидел неподвижно, подняв кверху бороду, и глядел в потолок.

— Честностью своей меня удивить хочешь?.. Плюю я на нее, на честность твою!

— Плюешь? А вот меня, Егора, дворника твоего, боишься. Потому что я есть сам по себе. Потому что думки мои не такие, как у тебя. Приказчики твои думают по-твоему, потому что они тоже волки, как и ты. И воете вы все в один голос… А вот я не вою.

Егор поднялся, повернулся к двери и грузными шагами вышел из кабинета.

Хозяин долго смотрел на опустевший табурет, потом стукнул по столу кулаком.

— Врешь ты, пророк!.. Эй, Петька! Принеси холодной воды!

Я побежал во флигель. Приказчики почему-то стлали себе постели не на кроватях, а на полу. Митрей, сидя в нижнем белье на тюфяке, курил.

— Спектакля сегодня будет, — проговорил он загадочно.

Наташа налила в графин воды, дала мне граненый стакан, и я вернулся в дом. Хозяин, отпив несколько глотков, приказал мне:

— Закрывай дверь и ложись спать с той стороны!

Я развернул свой тюфячок и лег. Барсук, собака хозяина, свернулся возле меня. Козырев ходил по кабинету и что-то бормотал. Я не заметил, как уснул. Проснулся от странного стука в кабинете. Барсук сидел возле дверей и радостно повизгивал. Я приподнялся и стал прислушиваться. Из кабинета слышалось металлическое щелканье. Через некоторое время хозяин открыл дверь.

— Проснулся, Петька? Ну, иди сюда!

Я вошел в кабинет. Витим Софронович стоял, одетый в охотничий костюм, опоясанный патронташем. Барсук визжал и метался, прыгал на хозяина, стараясь лизнуть его в лицо.

— Ну, хорошо, хорошо, Барсук, мы сегодня с тобой такую охоту устроим, что всем чертям тошно будет.

Хозяин указал мне на ружья, стоявшие у стены.

— Бери эти ружья и неси за мной!

Он со свечой в руке пошел вперед, а я, с трудом неся несколько ружей, боязливо тащился за ним. Купец открыл дверь и выпустил Барсука на двор. Потом открыл кладовку, вошел в нее, поставил свечу на стол. В кладовке было только одно маленькое слуховое окно, выходившее в сторону флигеля. Витим Софронович взял у меня ружья и разложил их одно рядом с другим на столе.

— Иди принеси стул, — приказал он.

Я побежал в комнаты и принес стул. Хозяин стоял на столе и смотрел — в слуховое окно.

— Давай сюда!

Я подал ему стул. Он пристроил его у оконца, сел и стал наблюдать за флигелем.

— Ну-ка, подай мне ружье.

Я подал ему двустволку. Он стал целиться приговаривая:

— Я вас выкурю… Я покажу вам, как дрыхнуть…

На дворе было тихо, не было слышно ни единого звука. Вдруг раздался оглушительный выстрел, за ним другой. Барсук метался по двору и неистово лаял.

— Давай еще! — приказал хозяин.

Я взял у него разряженное ружье и подал другое. Так я подавал ему ружья одно за другим, а он палил по флигелю и приговаривал:

— Врете, прохвосты. Выкурю я вас!

Я подумал: «Не выкуришь, они все на полу лежат». «Спектакля сегодня будет», — вспомнил я слова Митрея.

Купец выпустил все заряды по флигелю. Подав мне последнее разряженное ружье, он еще долго смотрел в окошко, потом проговорил:

— Ну как, довольно, что ли?

— Довольно, Витим Софронович, — робко ответил я.

— Ладно. Пойдем спать. Зови Барсука.

Барсук уже нетерпеливо скреб дверь. Хозяин приласкал собаку.

Я перетащил все ружья в кабинет. Хозяин устало опустился в кресло.

— Раздень меня.

Я снял с него куртку, патронташ и сапоги.

— Теперь помоги дойти до кровати.

Я довел хозяина до кровати. Он лег и закрыл глаза. Я укрыл его одеялом, прикрутил керосиновую лампу, вышел, прикрыл дверь и улегся спать. Около меня свернулся Барсук.

Утром меня разбудила Наташа. Хозяин еще не просыпался. Наташа собрала со стола бутылки, остатки закусок, перетерла рюмки, поставила в шкаф ружья, прибрала в комнате, и мы пошли завтракать. Козырев так и не проснулся.

— Теперь он до вечера будет спать, — сказала Наташа, — а там опять за коньяк примется… Квартальный приходил. Протокол хотел составить. Павел Семенович ему пятерку сунул. Приставу банку варенья да картуз табаку послали.

— А в тюрьму хозяина не посадят?

— Ну, кто же его посадит! Полиция — что: придет, получит сколько ей надо — и все.

— А если он убьет кого-нибудь?

— Ну, кого он убьет!.. Патроны давно вместо картечи песком насыпаны. Павел Семенович за этим очень следит.

Вечером пришла хозяйка и уговаривала мужа бросить пить.

— Я знаю: ты меня не любишь, — говорила она. — Но тобой живет наше большое дело. Когда ты пьешь, оно расстраивается.

— А Павел разве плохо справляется?

— Витим, опять ты ревнуешь меня к приказчику… Разве ты не понимаешь, что ты выше его во всех отношениях. Я очень уважаю тебя, Витим, и, несмотря ни на что, люблю