Иероглиф - Михаил Савеличев

Максим сбавил скорость до черепашьей и осторожно вел броневичок сквозь плотный слой воды, временами разрываемый колоннами грозовых разрядов. Рев ветра теперь уже заглушал не только работу Двигателя, но и не давал говорить - самый громкий крик, до боли в горле и легких, тонул в неистовом гуле. Было страшно. Максим приложил ладонь к ветровому стеклу и ощутил его частые колебания казалось, еще немного, и стекла, металл, машина войдут в резонанс с порывами ветра, и тогда на них появятся мельчайшие трещины, и они с громким хлопком рассыплются в пыль, тотчас уносимую куда-то в бесцельную даль. И затем придет черед людей разрываться на части, подчиняясь грозовому камертону.

Такой напор стихии не мог продолжаться долго. Первым стал утихать ветер, небесный конденсатор полностью разрядился, и молнии исчезли, пелена дождя распалась на отдельные капли, и окружающий мир стал медленно проявляться.

Им осталось ехать недалеко - проползти по мосту, свернуть налево и мимо гарпий и сфинксов подобраться к неприметному, давно заброшенному дому с разбитыми мраморными ступенями и кое-где уцелевшими обрывками окислившихся цепей в зубах искалеченных львов. Максим, чтобы не привлекать внимания, завел броневичок на задний двор, представляющий колоссальную свалку из спиленных деревьев, пожелтелой скошенной травы, стропил и досок, изъеденных железными червями гвоздей и ощетинившихся умопомрачительными занозами, а также из венчавших все это развороченных остовов автобусов и троллейбусов с выбитыми стеклами и облупившейся краской, обнажающей толстую накипь многолетней ржавчины. Как на столь маленький дворик умудрились натащить столько гадости, было загадкой - узкие проходы были непригодны для мусорных машин, да и раздувшиеся трупы общественного транспорта сюда, в любом случае, через них не пролезли бы. Оставалось предположить, что мусор был доставлен по воздуху грузовыми вертолетами.

Два дня назад Максиму и Павлу Антоновичу пришлось здесь изрядно потрудиться, освобождая небольшой пятачок для машины. Вика, как дама, участия в работе не принимала, а, сидя в машине, через открытую дверь очень убедительно объясняла, почему вон то бревнышко лучше взять первым и перенести его вон к тому троллейбусу. Бревнышко оказалось не только неимоверно тяжелым, но, будучи слегка сдвинуто с насиженного места, вызвало такой обвал досок, деревьев и автобусов, что Максим был чуть не погребен под кучей мусора.

За время их отсутствия площадка опять значительно уменьшилась - сверху на нее скатились два почти целых троллейбусных колеса и одно бревно. Как показалось Максиму - то самое. Замкнутое пространство двора, окруженного высокими серыми стенами соседних домов с пыльными безжизненными окнами, не допустило сюда недавний ветер, который и мог это сотворить, и осталось предположить, что куча живет собственной внутренней жизнью, и, как африканские джунгли постепенно поглощают заброшенные города и вырубки, так и она пожирает пустое, незахламленное пространство, и если так дело пойдет и далее, то вскоре ей здесь станет тесно, и она вытянет узкие щупальца через проходные дворы в мир, где еще относительно чисто и прибрано, и станет расти, разбухать, разрастаться, захватывая улицу за улицей, квартал за кварталом, пока не погребет весь город под таинственно размножающимися автобусами и скошенной травой.

Максим приткнул машину бампером к бревну и выключил двигатель. По новой расчищать стоянку было лень - машина как-то все-таки поместилась, к тому же это было их последнее посещение данного места. Они выбрались под мелкий дождь и вошли в дом через чер ный ход, сохранившийся гораздо лучше парадного мрамора и львов здесь не уродовали ввиду их отсутст вия, поэтому ступеньки сохранили свою надежность, а скромная дверь - способность открываться и закрываться, не валясь при этом на головы людей. Внутри, на лестнице ведущей сразу на второй этаж, было очень темно - окна здесь не мыли и даже не выбили, и шедший впереди Павел Антонович включил фонарик, освещая себе путь. Максим замыкал шествие, подталкивая Вику под зад в особо задумчивых случаях, когда она не могла решить - куда поставить ногу и каким каблуком при этом пожертвовать, свет слабого фонарика до него не доходил, и он без особого разбора ломился вверх по лестнице, придерживая другой рукой очки и производя невероятный шум. Павел Антонович не обращал на это внимания и только достал из кармана пистолет, готовясь пристрелить всякого, кто примчится на эти скрипы, удары, падения, невнятные бормотания и женские повизгивания. Однако дом был давно и окончательно пуст и заброшен. Отсюда ушли не только люди, унеся с собой большую часть мебели и одежды, но сгинули и домашние животные - мыши, крысы, клопы, тараканы и блохи. Без людей дом стал стерилен и даже более-менее чист - все, что могло сгнить, сгнило, неприятные запахи выветрились через каминные проемы и дымоходы, аккуратные слои пыли осели на поцарапанных полах и деревянных панелях, скрыв дефекты и червоточины, а в отсутствие паразитов не было ни плесени, ни грибов. Но селиться сюда было больше нельзя, так как присутствие человека мигом бы нарушило сложившийся экологический баланс, потерявшие иммунитет к людям стены, ступени, мебель рассыпалась бы от его влажного нездорового дыхания, а вернувшиеся крысы, клопы и плесень докончили бы разрушение. Дом подтверждал подозрения некоторых мыслителей о том, что там, где исчезает человек, природа постепенно излечивает себя и приходит в норму.

Пройдя через большой вестибюль с огромной грязной люстрой и занавешенными газетами высокими окнами, члены Общества протиснулись в узенький низкий проход, через который, скорее всего, гуляли только кошки и собаки бывших хозяев дома, и оказались в относительно светлой комнатке, изображавшей как бы кухню.

На еще вполне приличный ломберный столик с резными ножками и инкрустацией, прямо на ветхое зеленое сукно, повидавшее не одну тысячу покерных партий, была поставлена электрическая плитка с двумя нагревателями, подключенная к стоящему на полу аккумулятору. Столик еще украшали пустые и початые банки консервированной перловой каши с микроскопическими вкраплениями тушенки, грязные тарелки, чашки, ложки и большой кофейник с засохшей на дне гущей. Все это нагнетало здесь непереносимый аромат временщичества, убогости и несварения желудка.

- Убраться надо, - пробурчал Павел Антонович, сняв с себя дождевик и развесив его на распяленной высокой деревянной вешалке, которую Максим присмотрел для того, чтобы при удобном случае уволочь ее домой.

- Сегодня последний день, - напомнила Вика, выдавая тем самым того, кому было адресовано это поручение.