Детство в Соломбале - Евгений Коковин

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ

Изо всех сил старался я скрыть свое любопытство. Утром, направляясь на работу, я внимательно рассматривал тумбы у деревянных тротуаров, словно в тумбах скрывалась какая-то загадка. Дважды даже заходил в ворота чужих домов, вслух считал свои шаги. Я делал вид, что занят чем-то особенно важным и интересным. Пусть Костя думает, что мне ровным счетом наплевать на его тайны. А на самом деле мне хотелось лишь привлечь внимание приятеля. Если он спросит, чем я занят, я тотчас потребую рассказать все без утайки. Словом, мысль о матросе не выходила из моей головы. А Костя шагал рядом и как ни в чем не бывало напевал песенку о кочегаре, который не в силах был вахту стоять. В конце концов мы рассорились. Собственно, это была не настоящая ссора, какая обычно бывает у ребят. Мы не показывали друг другу кулаков, не устрашали угрозами. Я лишь сказал, что не буду у Кости помощником и сам придумаю кое-что более интересное, чем побег. Но Костя упорно молчал. В этот день нас разъединили. Меня послали на паровую шаланду. Костя остался на "Святом Михаиле". Шаланда имела странный вид. Единственная мачта находилась на самом носу, а труба высотой с мачту - на корме. На середине у шаланды палубы не было, и подвесной горбатый мостик был перекинут с бака на корму. Все здесь было какое-то смешное и несуразное. Даже капитана на шаланде называли багермейстером. На паровой шаланде перевозили землю и песок, вычерпанные на углубляемых местах реки. Я не был в восторге, очутившись на этом грязевозе. И как это хочется команде плавать на таком судне! Меня встретил старик-механик, очень добрый на вид, с большими седыми усами. На шаланде все его называли Николаем Ивановичем. Механик вытер паклей руки и протянул их мне. - Уже трудишься, - сказал он. - Ладно. А чей будешь? - Красов. - Андрея Максимовича внук, стало быть. Давно не видел старика... Все рыбачит? - Рыбачит. - А батько где? Что-то не помню его. Он в верхней или в нижней? Старый механик разговаривал со мной, как со взрослым, и это мне нравилось. Он спрашивал, в какой команде отец - в верхней или в нижней, то есть матрос или кочегар. - В верхней был. - Значит, рогаль! - засмеялся механик. - Один дух стоит рогалей двух, а под осень - восемь. Слыхал? С давних пор матросов называют рогалями, а кочегаров и угольщиков духами. Летом, когда на море штиль, матросы на палубе отдыхают. Зато внизу, у котлов, мучаются кочегары. Нет ветра - нет тяги, плохо держится пар. Но осенью, когда на море шторм и волна за волной катятся через палубу, тяжело и опасно работать матросам. И в это время блаженствуют, как они сами говорят, кочегары. В кочегарке нет сумасшедшей жары, и пар держится хорошо. Обо всем этом я знал. Шутка механика не обидела меня. - На каком же плавает отец? - спросил он. - На "Ольге" плавал и погиб. - Вот оно как... Знаю это дело, знаю... Механик замолчал. Он вытащил большие часы-луковицу, посмотрел на небо, словно сверяя время по солнцу, и сказал: - Время идет, работать нужно. - Почему вы плаваете на шаланде? - спросил я. - А где же еще плавать? - Ну, на большом пароходе, в море. - Хватит, наплавался. Конечно, я не мог удержаться, чтобы не поговорить со старым моряком о том, как интересно плавать в море. - Мы с твоим дедом поплавали, - перебил механик, - повидали, поработали, и никто нам спасибо не сказал. Обоих нас с моря прогнали. Максимыча - за то, что он калека. Меня - за другое... - За что? Механик усмехнулся: - Будешь много знать - скоро состаришься. Пока мы стояли на палубе, Николай Иванович рассказал о работе землечерпалок. Грязные шаланды, землечерпалки и рефулеры наводили чистоту в гавани портового города. Напористая моряна и весенние разливы наносят по песчинке, по камешку целые острова. Постепенно гавань мелеет, дно поднимается. И давно большие морские транспорты перестали бы входить в порт, если бы не работали землечерпалки. - Мы, как дворники, чистим и подметаем фарватер, - сказал механик с усмешкой. Машинное отделение на шаланде было такое же, как и на морских пароходах. Кочегарка тоже отделялась железной стенкой - водонепроницаемой переборкой. Металлические поручни, надраенные шкуркой - наждачной бумагой, сверкали отражением света. В котле я работал старательно: мне хотелось заслужить похвалу старого механика. Вдруг они встретятся с дедушкой. "Дельный, - скажет Николай Иванович, - у тебя внук, старина". Но механик даже не зашел в кочегарку, не полез в котел. Он позвал меня задолго до окончания работы: - Беги домой, на сегодня хватит. Кланяйся Максимычу, скажи, что зайду как-нибудь, навещу старика. Обрадованный, я убежал с шаланды. Котлы надоели. Когда я работал, согнувшись между дымогарными трубками, я страшно уставал и всегда думал о нашей тихой улице. Там дул свежий ветерок и было так хорошо играть! Первым делом нужно забежать на "Михаила", к Косте. Хотя мы и поссорились утром, но обиды у меня уже не было. В самом деле, на Костю невозможно долго сердиться. Без него скучно. Я привык к нему. Взбежав по трапу на палубу "Михаила", я заглянул в вентиляторную трубу и громко позвал: - Костя! Теплая струя воздуха из кочегарки щекотала лицо. Мой голос оглушительно прогудел в листах железа. Но никто из кочегарки не ответил. - Костя, я пошел домой! Труба снова гулким ревом повторила окончания моих слов. Внезапно тяжелая рука схватила меня сзади за плечо: - Чего надо? Я обернулся и увидел над собой худое лицо кочегара, серое от угольной пыли и потное. - Костю, котлочиста, зову. - Нету здесь Кости, - нахмурившись, ответил кочегар. - Он что, братишка тебе будет? - Нет, мы с одной улицы. Товарищ мой. Кочегар опять нахмурился и отвернулся: - С ним тут нехорошая штука вышла. Ну вот, так дома твой Костя. - Дома? Какая штука вышла? - Ошпарился он, домой его увезли. Не выжить, наверно, парню. Сломя голову помчался я к Косте. Неужели он уже умер? Не может быть этого! Мигом добежал я до домика, где жили Чижовы. Мне встретился Гриша Осокин. Он куда-то бегал, запыхался и не мог говорить. - Костя... Костя... весь... весь... ошпарился. Значит, правда. Я тихонько пошел к Чижовым. Костя лежал на кровати бледный, с закрытыми глазами. У кровати сидела мать и плакала. У Кости были ошпарены руки и ноги. На "Святом Михаиле" два котла. Один котел чистил Костя, другой был под парами. Кочегар велел котлочисту заползти под площадку и перекрыть клапан. Костя отвернул штурвальчик вентиля, и в этот момент сорвало резьбу. Со страшной силой и шумом вырвался пар и опрокинул котлочиста. Я ушел от Чижовых с тревогой за своего друга. Вечером на следующий день, когда я пришел с работы, к нам прибежала мать Кости: - Димушка, тебя Костя зовет. Ему сегодня легче. Когда мы вошли в комнату Чижовых, Костя лежал с открытыми глазами. Он слабо улыбнулся мне. Обе руки у него были забинтованы. - Димка, - прошептал Костя, когда мать вышла из комнаты, - дай честное слово, что не скажешь... Я не понял, о чем говорит Костя. - Нужно одно дело сделать. Я тебе скажу. Дай честное слово, что никому... ни одному человеку... - Честное слово, Костя! Никому! Костя приподнял голову с подушки и стал говорить еще тише: - В Соломбале есть один человек, дядя Антон. Он большевик. Только об этом никто не знает. И ты молчи. Понимаешь? Я кивнул головой. - У меня письмо от него есть. Нужно в город снести. Снесешь? - И Костя рассказал мне, куда нужно отнести письмо. - Ясное дело, снесу, Костя глазами показал на подушку: - Вот тут возьми. Я вытащил из-под подушки конверт. - Спрячь подальше! - шепнул Костя. - А чего этот... дядя Антон... делает? - спросил я. - Он матрос из флотского полуэкипажа. Батькин товарищ. Он делает известно чего: работает против белогадов. Только об этом ни гу-гу. Понял? Однако еще не все было мне понятно. Но другие мысли уже захватили меня, когда я шел от Кости домой. Мой друг, который вместе со мной чистил котлы и который играл с ребятами в казаки-разбойники, мой приятель Костя помогал большевикам, был у них вроде как почтальон. Ведь за это его могли отправить на Мудьюг или даже убить. Но он ничего не боялся. Смелый парень! - Костя... Костя... - повторял я, нащупывая в кармане конверт. - Вот ты какой!

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ МЕХАНИК С ПАРОВОЙ ШАЛАНДЫ

На другой день я пошел в училище. Кончилось лето - кончились каникулы. Длинный коридор приходского училища был заполнен ребятами. Снова на переменах игра в арапки, "куча мала", плавные круговые полеты бумажных ворон и голубей. Сторожиха Уляша долго звонит маленьким ручным колокольчиком. Мы бежим в класс. Новость! В нашем классе новая учительница. А где же Яков Парамонович? - Где Яков Парамонович? Учительница смущается, мнется. Она еще совсем молодая. - Он больше у нас не будет... Он... он... уехал. - Куда уехал? Он никуда не собирался уезжать - Дети, начинаем урок. У нас сегодня арифметика. У меня возникают сомнения. Действительно, Яков Парамонович никуда не хотел уезжать. Может быть, и его... Я пугаюсь этой мысли. Яков Парамонович был хороший учитель, и мы его очень любили. Урок тянется долго и тоскливо. Впереди меня сидит Оля Лукина, дочь арестованного капитана, девочка, которая мне нравится. Ни одна девчонка в Соломбале мне не нравится. Только одна Оля. У нее красивые глаза и красивые волосы. Волосы чуть волнистые, заплетенные в косы. А чем красивы ее глаза - я и сам не знаю. Оля оборачивается и спрашивает: - Красов, ты решил задачу? - Нет, - сердито отвечаю я. Сейчас я не думаю ни об Оле, ни о задаче Я думаю о конверте, лежащем у меня в кармане. Сегодня нужно идти в город по поручению Кости. Черная доска стоит на треноге. Крупными меловыми буквами и цифрами на ней написано условие задачи: "Барышник заплатил рыбаку за 1 пуд рыбы 50 копеек. На рынке он продал рыбу по 3 копейки за фунт. Сколько он получил барыша?" Я видел перед собой трепещущую серебристую рыбу, вытаскиваемую бородатым рыбаком из садка, представлял барышника: он был похож на Орликова. Но, как я ни старался, задачу решить не мог. Каждую минуту я ощупывал в кармане конверт и пытался вдуматься в смысл задачи. Вернувшись из училища, я не мог сидеть дома. Когда ждешь - время, как назло, идет невероятно медленно. Я выходил на улицу, сидел на тумбочках, пел песни. Так я спел все песни, какие знал, но оказалось, что песен нужно знать по крайней мере в пять раз больше. Тогда я стал считать. Но это скоро надоело. Время шло удивительно медленно. Однако я помнил наказ Кости: идти можно только вечером, когда стемнеет. А вдруг меня задержат? Тогда конверт нужно незаметно уничтожить. Иначе узнают о дяде Антоне, о большевиках, которые втайне действуют в Архангельске. И маму и деда Максимыча арестуют, хотя они ничего и не знают обо всей этой истории. "Ничего, Димка, не бойся! - успокаивал я себя. - Ведь Костя не боится. Он смелый парень!" Наконец, как мне показалось, время пришло. Я старался идти не торопясь, но ноги сами несли меня вперед. Вскоре я уже был на Кузнечевском мосту. Встречались и обгоняли дрожки. Лошади с черными наглазниками легко мчали их по гладкому деревянному настилу. За устьем Кузнечнхи в далекий берег Северной Двины уткнулось заходящее солнце. Большая река, широкая, потемневшая, лежала спокойно и, казалось, застыла. Вначале я шел по набережной. Потом свернул в улицу, которая называлась Садовой. Тут действительно был сад. Он занимал целый квартал. Высокие березы роняли на тротуары желтые листья. Сад был обнесен железной решетчатой оградой. Хорошо бы поиграть в этом саду! Но увы... ребят туда не пускают. Я не заметил наступившей темноты. Нужно было торопиться, и я побежал разыскивать флигель с комнатой на чердаке. В Летнем саду играл оркестр. Но я не мог ни минуты задерживаться. Надо успеть вернуться в Соломбалу до выхода патрулей. Шагая по Поморской улице, я пересек два проспекта и скоро нашел двухэтажный дом, во дворе которого стоял приземистый пятиоконный флигель. Вместо обычного одного слухового окошка на крыше светились три окна. Я обошел флигель и поднялся по узкой чердачной лестнице. - Что скажешь, мальчик? - услышал я тихий голос из темноты. От волнения я чуть не перепутал условную фразу: - Дядя Миша... дядя Миша, я вам принес сандалии починить, Агния Ивановна послала... - Работы много, скоро не сделаю, - последовал ответ. Все шло так, как говорил Костя. - У Агнии Ивановны носить нечего. К среде будут готовы? - Давай сандалии. Заходи! Кто-то открыл дверь. Полоса тусклого света ударила по чердаку. Я вошел в комнату. Все в этой комнате было обычное: комод, покрытый кружевной дорожкой, на столе самовар, на стене - множество фотографических карточек в большой общей раме, на треножниках - глиняные горшки с геранями. - Давай сандалии... О, да мы знакомы, оказывается! Передо мной стоял усатый механик с паровой шаланды, Николай Иванович. Я оторопел. Мне уже показалось, что я ошибся и попал не в тот дом. - Давай сандалии, - повторил Николай Иванович. Я вытащил конверт, и это нисколько не удивило механика. Значит, все получается так, как надо. Николай Иванович разорвал конверт и прочитал записку. - Так, так... - сказал он. Я ждал, что еще скажет механик. Может быть, он мне даст еще другое, более опасное поручение? А он сказал: - Садись, выпей чайку! - Спасибо, Николай Иванович. Мне домой поспеть надо до патрулей. - Ах, вот что! Это верно. Патрули... Значит, ты наш, Ну, смотри, осторожнее! - Он помолчал, потом улыбнулся и сказал: - Максимычу поклон передал? Ну-ну, беги. А патрулей этих скоро опять не будет. Заживем!..