Звериное царство - Жан-Батист Дель Амо

Марселя, восстановится. Она была против вторжения в их жизнь постороннего, считала, что парень (пусть даже он дальний – седьмая вода на киселе! – родственник) станет нахлебником, ведь муж будет работать сам, пока сможет. Ей пришлось смириться с присутствием Марселя, но его появление совпадает с угасанием отца, и она считает, что чужак питается жизненной силой старика, паразитирует на нем и ни в чем себе не отказывает, осваиваясь с хозяйством, скотиной и всем прочим. Фермерша не доверяет Марселю. Общаются они без слов. Фермерша ограничивается тем, что кладет ему еду в тарелку, подогревает воду для мытья да следит краем глаза, но никогда не смотрит в лицо. Ей и в голову не приходит распространить на Марселя свое влияние, она инстинктивно чувствует, что он не дастся, защищенный, как коконом, своей молчаливостью и одиноким рвением в работе. Женщина опасается того неназываемого, что зреет в чужаке и обязательно вызреет. Давным-давно, если рождался поросенок с рыжей шерсткой, его топили как «неправильного», «порченого». Пламенеющая шевелюра Марселя и его бледная кожа кажутся женщине дурным знаком. Ничего, скоро парню стукнет девятнадцать, и она не пожалеет денег на ботинки из бычьей кожи, лишь бы призывная комиссия забрала его на военную службу.

В холодные осенние дни, отмеченные медленным и мучительным угасанием отца, Элеонора бродит в окрестностях фермы. Держится в отдалении, в компании животных. Выполняет поручения матери: доит коров, ходит к булочнику, где стоит общинная печь, водит свиней на сбор желудей и сопровождает мать на рынок продавать поздний лук-порей, яйца, кроликов или птицу. Лишившись отцовской защиты, девочка сильнее, чем раньше, опасается тесного соседства с матерью, которой вынуждена подчиняться. Фермерша молится с удвоенным рвением и принуждает к тому же дочь. Колени Элеоноры стерлись о земляной пол, покрылись мозолями, стали нечувствительными к боли. Девочка исподтишка следит за матерью, дожидаясь, когда та соберется в церковь и нехотя поручит больного ее заботам. Элеонора ничем не выдает своего нетерпения, но, оставшись одна, бежит к отцу, обхватывает его длинные узловатые пальцы, гладит ладошкой вздувшиеся вены, потом откидывает льняные простыни, одеяло, берется за худющие ноги (бедра и лодыжки превратились в болтающиеся кожаные мешочки) и помогает фермеру подняться и сесть рядом. Она обнимает отца, чувствуя, как вздымаются от тяжелого дыхания ребра под ночной рубашкой. Если отец решается сделать несколько шагов, не отходя далеко от стола, девочка поддерживает его, и больной волочит за собой голые ноги, как мертвый груз. Элеонора снова усаживает отца на край кровати, набивает грелку крупными углями, кладет ее под простыни, чтобы согреть шерстяной матрас, достает из шкафа старый кожаный кисет и протягивает ему. Фермер нетерпеливо развязывает тесемки, набирает щепоть табаку, закладывает под нижнюю губу, ложится, вытягивает руки вдоль тела, закрывает глаза и наслаждается темной терпкой слюной, потом сплевывает в ладонь Элеоноре, а та бросает жвачку в огонь. Когда отцу хочется облегчиться, она послушно отворачивается, потом накрывает ночной горшок, подтыкает одеяло и ложится рядом, прижавшись к длинному исхудавшему телу. Его бьет дрожь, он смотрит на дочь огромными глазами, не отводя взгляда. К возвращению матери Элеонора сидит за столом, поглощенная чтением молитвенника. Крестьянка молча развязывает платок, обводит комнату подозрительным взглядом, щупает лоб задремавшего мужа, спрашивает «он сходил?». И, услышав тихое «да, мама», внимательно исследует цвет и плотность испражнений, иногда разгребает их длинной палочкой, как древние предсказательницы судьбы, и под любым предлогом отсылает дочь из комнаты. Элеонора идет к Марселю – он в каком-то смысле заменяет девочке отца и проявляет к ней искреннюю привязанность. Она сопровождает Марселя в поле, иногда помогает, чаще играет неподалеку. Они не разговаривают. Элеонора роется в земле, собирает червей для домашней птицы или бросает поноску Альфонсу. Взгляд Марселя, его улыбка утешают девочку, развеивают сердечную печаль. Элеоноре нравится работа Марселя, она следует за ним по пятам, когда он пашет и тяжело отдувается, крякая от натуги. Она вдыхает запах пота, идущий от свитера. Наверное, все дело в его белой коже и тайных складках тела… – решает она. Весной Элеонора видела, как в слоистых трещинах скал совокупляются гадюки: аспидовые переплетались, вибрировали, сливались в клубок. Марсель кажется ей таким же клубком, незнакомой силой, рождающей отклик у нее в животе.

По вечерам Марсель подтаскивает скамейку к изголовью кровати отца и во всех подробностях описывает, как прошел день. Говорит тихо, особым – почтительным – тоном. Объясняет, что, по его мнению, сейчас выгоднее выращивать скот: денег можно выручить больше, а рабочих рук нужно меньше. Иногда отец кивает, соглашаясь, но в обсуждение не вступает, как будто дела фермы его больше не волнуют. Патриарх больше не может самостоятельно совершить туалет, и Марсель помогает ему помыться.

Женщины отстранены от ритуала омовения. Марсель осторожно, даже нежно, раздевает отца, сажает его на табурет у очага, мочит в лохани с горячей водой мочалку и осторожно намыливает болезненно-бледную кожу, массирует одной рукой ослабевшие мускулы, другой растирает плечи, руки, лодыжки. Рукава его рубахи закатаны до локтя, по рукам течет серая пена. Отец отдается на волю молодого человека, забыв о стыдливости. Элеонора может лишь воображать себе творящееся действо, но аура ритуала окутывает Марселя тайной и возвышает его. Тело отца подобно кораблю-призраку, он едва дышит. Заботы членов семьи, каждый торжественный жест освящают умирающего, пародируя литургические обряды. Когда мать моет мужу ноги, чтобы взбодрить его, она на мгновение воображает себя грешницей, которая в доме фарисея омыла слезами ноги Сына Божия и умастила их благовониями. А Элеонора мысленно вкладывает в уста отца слова Спасителя: «Она сделала, что могла: заранее подготовила тело мое к погребению».

В свинарнике, в тесном выгороженном загоне, куда не проникает свет дня, содержится животное, предназначенное для откорма. Низкая дверь из толстых дубовых досок обеспечивает людям доступ к кормушке. Каждое утро и каждый вечер Элеонора выливает туда темную воду из-под вареной картошки, смешанную с остатками еды и черствым хлебом. Животное подрастает в полной темноте. Иногда в щель между досками проникают лучи света, и хряк забивается в угол. Элеонора поднимает щеколду, приоткрывает дверь и чувствует его горячее едкое дыхание, видит налившийся кровью глаз, рыло в пене и грязный, в коричневых корках, волосатый бок. Девочка торопливо выливает ведро, захлопывает и запирает дверцу, а животное накидывается на еду, чавкая и судорожно сглатывая. Элеонора хорошо знает свиней – лучше, чем любую другую домашнюю скотину (подсознание хранит память о том, как мать подложила ее к соску свиноматки), и никогда не забывает об их уме и коварстве, ненасытном аппетите и огромной силе.