Потрясающая красота - Даниэла Стил

Здесь толпились люди, мало походившие на публику у отеля «Ритц». Одетые в какие-то обноски, они отличались от нее, как небо от земли. Одни еще находились под воздействием наркотиков, другие перепугались насмерть. Среди разбитого стекла на земле валялись пьяные, стайка проституток держалась в сторонке. Эверетт с любопытством отметил, что здесь почти все знали Мэгги. Та, остановившись, стала расспрашивать о пострадавших, интересоваться, прибыла ли помощь и какова ситуация в квартале после землетрясения. Все с готовностью ей отвечали. Наконец Мэгги с Эвереттом присели на крыльцо одного из домов. Время близилось к пяти утра, а женщина выглядела по-прежнему бодрой и энергичной.

— Кто вы? — спросил покоренный ею Эверетт. — У меня такое ощущение, будто я смотрю какой-то странный фильм, где вы ангел, слетевший на землю, но никто, кроме меня, вас не видит.

Нарисованный Эвереттом образ рассмешил Мэгги, и она напомнила ему, что ее все прекрасно видят. Она человек из плоти и крови, любая проститутка на улице это подтвердит.

— Вас, вероятно, интересует не кто я такая, а чем занимаюсь, — невозмутимо проговорила Мэгги, жалея, что не может сбросить с себя монашескую одежду и натянуть джинсы. Всматриваясь издали в свой дом, она не заметила особых разрушений, хоть его и тряхнуло, а потому ничто не помешает ей войти внутрь. Ни пожарным, ни полиции здесь ни до кого нет дела, их не заботило, отправятся люди в убежище или нет.

— Что вы хотите этим сказать? — Эверетт устал. Ночь у обоих выдалась длинная, но Мэгги была свежа, как роза, и выглядела гораздо бодрее, чем на благотворительном вечере.

— Я монахиня, — просто сказала она. — А эти люди — мои подопечные. Помогать им — моя работа. Почти вся моя жизнь проходит на улице. Да собственно вся. Я здесь уже около десяти лет.

— Так вы монахиня? — изумился Эверетт. — Что ж вы сразу не сказали?

— Не знаю. — Мэгги пожала плечами. В ее поведении Эверетт не заметил ни капли смущения — здесь, на улице, она была дома. Здесь она чувствовала себя более комфортно, чем в бальном зале. — Как-то в голову не пришло. Да какая, в сущности, разница?

— Большая, черт возьми… то есть нет, — поправился Эверетт. — То есть разница, конечно, есть. Это весьма существенная подробность. Вы очень любопытная личность, при том, что живете здесь. Разве вы не должны жить в монастыре?

— Наш монастырь давно распустили: монахинь было слишком мало, и содержание монастыря себя не оправдывало. Из него сделали школу. Епархия выплачивает всем нам содержание, и на эти деньги мы снимаем жилье. Некоторые монахини живут по двое и по трое, но ни одна из них не пожелала поселиться здесь со мной. — Мэгги улыбнулась. — Они выбрали более благополучные районы. А мое место здесь. Это моя миссия.

— Каково ваше полное имя? — спросил Эверетт, теперь уже окончательно заинтригованный. — Я имею в виду в монашестве.

— Сестра Мэри Магдален, — кротко ответила Мэгги.

— Вы меня просто огорошили, — признался Эверетт, вынимая из кармана сигарету — первую за всю ночь. Мэгги это, по-видимому, ничуть не смутило. В миру она держалась так же естественно, как и в монастыре. Давно Эверетту не приходилось сталкиваться с монахами, и никогда ни с одним из них он не чувствовал себя так свободно. Пережитое сблизило их, заставив воспринимать друг друга как боевых товарищей, что в некотором роде так и было. — И нравится вам быть монахиней?

Минуту подумав, Мэгги кивнула, после чего повернулась к нему:

— Нравится. Уход в монастырь — самый важный поступок в моей жизни. Я всегда, с самого детства, хотела стать монахиней. Так же как некоторые хотят стать врачами, юристами или балеринами. Это называется рано осознанным призванием.

— Вам приходилось когда-нибудь жалеть о своем поступке?

— Никогда, — улыбнулась Мэгги. — Лучшей жизни и желать нельзя. Я стала монахиней сразу после окончания школы медсестер. Я из Чикаго и самая старшая в многодетной семье, где семеро детей. Я давно выбрала себе этот путь.

— У вас когда-нибудь был друг? — Эверетт незаметно увлекся ее рассказом.

— Один, — без смущения призналась Мэгги. Об этом эпизоде своей жизни она давно уже и думать забыла. — Когда я училась в школе медсестер.

— И что же случилось? — Эверетт не сомневался, что в монастырь ее привела какая-то любовная драма. Никаких иных причин для подобного шага ему не приходило в голову — так далек он был от всего этого. Воспитанный в лютеранской вере, он, пока жил с родителями, ни разу даже не видел монахинь. И никогда не понимал, в чем смысл ухода от мира. И вот теперь перед ним сидит эта маленькая женщина, счастливая и довольная жизнью, и с благостным умиротворением рассказывает о своей помощи проституткам и наркоманам. Это стало для него настоящим потрясением.

— Он погиб в автокатастрофе. Я тогда училась на втором курсе. Но даже если б этого не случилось, я не изменила бы своего решения. Он с самого начала знал о моем намерении уйти в монастырь, хотя, наверное, вряд ли верил. Больше у меня никого не было. К тому времени я окончательно утвердилась в своем решении. Так что я и с ним перестала бы встречаться. Мы были молоды, и у нас все было чисто и невинно. По нынешним понятиям, разумеется.

Иными словами, уходя в монастырь, Мэгги была девственницей и оставалась ею до сих пор. У Эверетта это в голове не укладывалось. Такая хорошенькая жизнерадостная женщина…

— Удивительно.

— Да нет тут ничего удивительного. Просто есть люди, которые выбирают эту стезю. — Мэгги считала это нормальным, а Эверетт нет. — А вы? Женаты, разведены? Дети есть?

Мэгги тоже чувствовала, что у Эверетта есть своя история и что он готов рассказать о себе. Ему было легко и приятно в ее обществе. Теперь он знал: почему на ней не было вечернего наряда, как на всех присутствующих в зале. Оказывается, аскетичное черное платье — монашеское облачение.

— Когда мне было восемнадцать, от меня забеременела одна девушка, — стал рассказывать Эверетт. — Ее отец пригрозил меня убить, если я не женюсь. И пришлось. А в следующем году мы разбежались. Семейная жизнь не по мне, по крайней мере это было так тогда, в молодости. Жена подала на развод и, наверное, снова вышла замуж. Сына после развода я видел всего раз, в трехлетнем возрасте. Отца из меня, конечно, никакого не вышло. И когда мы разошлись, я очень переживал из-за этого. Но для зеленого юнца отцовство — слишком большая ответственность. Поэтому я ушел. Не знал, что можно сделать. Сын рос, а я в это время колесил по свету — готовил репортажи для Ассошиэйтед Пресс. Это была сумасшедшая жизнь, но мне она нравилась. Теперь я повзрослел, сын тоже. И я ему больше не нужен, — тихо закончил Эверетт, ощущая на себе взгляд Мэгги.