Всплыть на полюсе! - Николай Михайловский

И тут Зайцев признался:

— Я принял его совет. Жалею. Своей головой надо было думать.

— Приняли? Странно. Трофимов утверждает, будто это ваше единоличное решение.

— Пусть будет так! — согласился Зайцев, а самого передернуло от досады: кому доверился!

Он вспомнил решительный тон, которым Трофимов убеждал, что здесь мины, а не подводные лодки, и стало невмоготу… Рассказать, что ли, как все было? Нет, еще подумают — Зайцев выкручивается. А он вовсе не собирается свалить вину на кого-то. Он командир корабля. Сам принял решение. Ему и ответ держать!

…Мела пурга, снежные вихри кружились, сплетались в клубки и неслись по земле. Под порывами шквального ветра скрипели мачты, железо гремело на крышах портовых зданий. Корабль, пирс и все окружающие постройки утонули в темноте, сквозь которую мерцал, раскачиваясь на гафеле, один-единственный синий огонек.

Матрос, стоявший у трапа, кутался в густую овчину полушубка. И глаза его напряженно смотрели в темноту.

Зайцев вырвался из мрака и оказался возле самого трапа. Матрос увидел неясную фигуру в снегу и хотел было крикнуть: «Стой, кто идет!», но не успел и рта раскрыть, как услышал знакомый голос:

— Смотри, как бы тебя не замело!

Матрос крикнул «Смирно… Вольно», а затем пробормотал сквозь зубы:

— Не заметет. Привычны, товарищ командир…

На палубе он встретил Трофимова.

— Здравия желаю, товарищ командир!

— Здравствуйте! — сдержанно ответил Зайцев и, не задерживаясь, быстро прошел дальше.

За ним едва поспевал Трофимов. У самой двери в каюту он смущенно спросил:

— Как у вас там, товарищ командир? Обошлось?

— Обошлось! — бросил Зайцев и перед самым носом Трофимова бесцеремонно захлопнул дверь.

И почему-то опять вспомнился вежливый, предупредительный американский капитан, его улыбка, блеск зубов и упрямые доводы: мы живем в век практицизма. Отношения между людьми строятся на взаимных выгодах. Если человек тонет — он остается один. Никто не бросится его спасать. Никто не заступится. Сам боится пострадать.

Убогая философия! И Зайцев еще раз с уважением подумал о Максимове.

Расшнуровав ботинки, он снял брюки и вытянулся на койке. Спать не хотелось. Он скрестил руки над головой и напряг весь свой разум, чтобы ответить на вопрос: почему Трофимов обманул командира базы? Побоялся ответственности или хотел все сделать, чтобы Зайцев больше сюда не вернулся?

Удивительное стечение обстоятельств: второй раз судьба его сводит с этим человеком. «Злой дух живет в Трофимове», — подумал Зайцев и тут же посмеялся над собой. Никаких злых духов не существует. Век живи, век учись… У человека, тем более военного, всегда должна быть уверенность в своих силах, своя твердая позиция. Если ты рохля, другим в рот смотришь и ждешь, что они подскажут, — грош тебе цена! Ты не заслуживаешь уважения. Тебе нельзя доверить корабль и человеческие жизни, потому что в минуту, когда нужно принять решение, ты засомневаешься в самом себе и погубишь задуманное дело. Не легкой ценой пришел Зайцев к пониманию этой, быть может и не сложной, житейской истины…

И все же ему не давала покоя другая мысль: зачем Трофимов подсказал решение уйти — по незнанию обстановки или со злым умыслом?..

Утро не принесло облегчения. Болела голова, покалывало сердце.

В каюту явился инженер-механик, протянул руку и со свойственной ему доброжелательностью поздравил командира с окончанием всех неприятностей.

— Спасибо. Пришлось там попотеть…

— Да, нехорошо получилось, — подтвердил Анисимов. — Мы ведь могли сбросить глубинные бомбы, если не потопить, то хоть как следует шугануть немцев, а тем временем оказать помощь Максимову.

— Кто же знал, что там были лодки?! Ведь не я один, Трофимов тоже принял их за мины.

— Ну что Трофимов! Ему не отвечать. Он скользкий как налим. Сегодня говорит одно, завтра другое.

Зайцев пристально посмотрел в глаза Анисимову:

— Вы думаете, он ошибся?

— Конечно. Зачем же ему вас путать… Урок, товарищ командир, на всю жизнь.

Зайцев задумался: «Урок! И к сожалению, не первый!»

— Теперь какие планы, товарищ командир? — осведомился Анисимов.

— Задание есть. Пойдем к Мысу Желания. Там немецкая подводная лодка орудует, обстреляла и сожгла продовольственный склад. Мы должны доставить продовольствие и боеприпасы…

— Ледокол будет? Или как?

— Наивный человек! Какой ледокол? Откуда он возьмется? Должны пробиваться своими силами.

— Как можно самим, если там плавучий лед!

— Должны, понимаете — должны! — упрямо повторил он.

Анисимов стоял озадаченный, он знал, как трудно и опасно плавать в эту пору на Крайнем Севере. Чем ближе к полюсу, тем больше туманов, толще и плотнее льды. Однако нельзя было не понять Зайцева: у него нет выбора, он не может возражать, если комдив принял такое решение и сам идет вместе с ними.

Глава девятая

От большой пузатой цистерны на берегу протянулись шланги: корабль заправляли соляром. Подходили машины со снарядами и продовольствием. Матросы проворно подхватывали на спину ящики, мешки и нескончаемой чередой шагали по трапу туда и обратно, туда и обратно…

В разгар аврала на пирсе показался Максимов вместе с Шуваловым. Матросы, работавшие на погрузке, остановились, застыли руки по швам. Они стояли молча, и только улыбки на лице могли передать их радость.

После команды «Вольно» все бросились к комдиву, образовался живой забор, сквозь который не мог пробраться даже Зайцев.

Справлялись о самочувствии, вспоминали каждый свое, и никто не решился спросить о гибели корабля. Максимов сам начал рассказывать. Матросы слушали опустив голову, точно отдавали дань уважения погибшим товарищам. А Максимов смотрел на молодые лица и думал: «Люди всегда должны друг другу, знакомым и незнакомым. Если человек живет честно, правильно, значит, он живет для всех и для общего дела, а иначе его жизнь ничтожная, дрянная. Никто о нем не вспомнит, никому он не нужен».

После всего, что довелось пережить, Максимов еще больше в это поверил, и единственное, что владело всем его существом, — не остаться в долгу перед погибшими друзьями. «Если суждено уцелеть, то только так, чтобы жить, отдавая себя людям и делу, которому ты служишь. А если погибать, то тоже, как они, в битве за людей…»

Корабль снимался со швартовов в десять ноль-ноль. В этих краях еще только наметился рассвет, небо светлело, а вода казалась черной как смола. К счастью, стихли бушевавшие всю неделю колючие северные ветры и островная земля, покрывшаяся глубоким снегом, лежала в полном покое.

Зайцев стоял на мостике в валенках, кожаном пальто на меху, ушанке и смотрел вниз на палубу, на боцмана, покрикивавшего на своих молодцов, поглощенных работой.

С берега отдали концы, между кораблем и пирсом пролегла узкая полоса воды.

Удаляется, остается позади бухта и домики, раскинувшиеся на побережье. Где-то там кабинет сурового командира базы. Накануне вечером, когда Максимов и Зайцев явились к нему осведомиться насчет обстановки и получить последние указания, контр-адмирал Назаров был вежлив, предупредителен, сообщил все данные о противнике и, пожав руку Зайцеву, в качестве напутствия сказал:

— Мне хочется, чтобы на этот раз вы оправдали наши надежды. Помните — только победителей не судят…

«Только победителей» — так сказано не зря. Значит, хотят посмотреть, на что он способен. В бою проверяются люди. А как сложится обстановка — трудно заранее предвидеть. «Хорошо хоть я не один, рядом Михаил, в случае чего поможет…»

Пока Максимов отдыхал, Зайцев один находился на мостике, обдуваемый холодным колючим ветром, со всего размаха набрасывавшимся на мостик и готовым сорвать парусину обвесов и свалить с ног людей, пытающихся с ним спорить…

Издалека катились пенистые валы, тральщик прыгал с волны на волну, раскачивался, как скорлупка: то зарывался носом в пучину, то снова взмывал на высокий гребень. В такие минуты палуба казалась крутой горкой. Зайцев опасливо глядел на ящики со снарядами и продукты, укрытые брезентом, принайтовленные жестким тросом, словно приросшие к палубе. Что ждет впереди…

Шувалов заступил на вахту. Он сменял своего напарника Серегу Голубкова, робкого большеголового парня, с глазами навыкате и испугом, застывшим на лице. Поначалу парнишка был заражен болезнью, которую Шувалов метко называл «перископоманией»: ему все чудились перископы, за гребешком каждой волны, ему казалось, таится перископ немецкой подводной лодки, а пустые бочки он неоднократно принимал за вражеские мины. Шувалов терпеливо учил своего напарника отличать «где бог, а где черепаха».

— Ну как, друже? — обратился он к съежившемуся Сереге.