Сохрани мою речь навсегда… Стихотворения. Проза (сборник) - Осип Мандельштам
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Люблю под сводами седыя тишины…»
Люблю под сводами седыя тишиныМолебнов, панихид блужданьеИ трогательный чин – ему же все должны –У Исаака отпеванье.
Люблю священника неторопливый шаг,Широкий вынос плащаницыИ в ветхом неводе генисаретский мракВеликопостныя седмицы.
Ветхозаветный дым на теплых алтаряхИ иерея возглас сирый,Смиренник царственный – снег чистый на плечахИ одичалые порфиры.
Соборы вечные Софии и Петра,Амбары воздуха и света,Зернохранилища вселенского добраИ риги Нового Завета.
Не к вам влечется дух в годины тяжких бед,Сюда влачится по ступенямШирокопасмурным несчастья волчий след,Ему ж вовеки не изменим.
Зане свободен раб, преодолевший страх,И сохранилось свыше мерыВ прохладных житницах, в глубоких закромахЗерно глубокой, полной веры.
Весна 1921, весна 1922Стихи (1921–1925)
Концерт на вокзале
Нельзя дышать, и твердь кишит червями,И ни одна звезда не говорит,Но, видит Бог, есть музыка над нами, –Дрожит вокзал от пенья Аонид,И снова, паровозными свисткамиРазорванный, скрипичный воздух слит.
Огромный парк. Вокзала шар стеклянный.Железный мир опять заворожен.На звучный пир в элизиум туманныйТоржественно уносится вагон.Павлиний крик и рокот фортепьянный.Я опоздал. Мне страшно. Это сон.
И я вхожу в стеклянный лес вокзала,Скрипичный строй в смятеньи и слезах.Ночного хора дикое началоИ запах роз в гниющих парниках,Где под стеклянным небом ночевалаРодная тень в кочующих толпах…
И мнится мне: весь в музыке и пенеЖелезный мир так нищенски дрожит.В стеклянные я упираюсь сени.Куда же ты? На тризне милой тениВ последний раз нам музыка звучит!
1921«Умывался ночью на дворе…»
Умывался ночью на дворе –Твердь сияла грубыми звездами.Звездный луч – как соль на топоре,Стынет бочка с полными краями.
На замок закрыты ворота,И земля по совести сурова, –Чище правды свежего холстаВряд ли где отыщется основа.
Тает в бочке, словно соль, звезда,И вода студеная чернее,Чище смерть, соленее беда,И земля правдивей и страшнее.
1921«Кому зима – арак и пунш голубоглазый…»
Кому зима – арак и пунш голубоглазый,Кому – душистое с корицею вино,Кому – жестоких звезд соленые приказыВ избушку дымную перенести дано.
Немного теплого куриного пометаИ бестолкового овечьего тепла;Я всё отдам за жизнь – мне так нужна забота, –И спичка серная меня б согреть могла.
Взгляни: в моей руке лишь глиняная крынка,И верещанье звезд щекочет слабый слух,Но желтизну травы и теплоту суглинкаНельзя не полюбить сквозь этот жалкий пух.
Тихонько гладить шерсть и ворошить солому,Как яблоня зимой, в рогоже голодать,Тянуться с нежностью бессмысленно к чужому,И шарить в пустоте, и терпеливо ждать.
Пусть заговорщики торопятся по снегуОтарою овец и хрупкий наст скрипит,Кому зима – полынь и горький дым к ночлегу,Кому – крутая соль торжественных обид.
О, если бы поднять фонарь на длинной палке,С собакой впереди идти под солью звезд,И с петухом в горшке прийти на двор к гадалке.А белый, белый снег до боли очи ест.
1922«С розовой пеной усталости у мягких губ…»
С розовой пеной усталости у мягких губЯростно волны зеленые роет бык,Фыркает, гребли не любит – женолюб,Ноша хребту непривычна, и труд велик.
Изредка выскочит дельфина колесоДа повстречается морской колючий еж.Нежные руки Европы, берите всё!Где ты для выи желанней ярмо найдешь?
Горько внимает Европа могучий плеск,Тучное море кругом закипает в ключ,Видно, страшит ее вод маслянистый блескИ соскользнуть бы хотелось с шершавых круч.
О, сколько раз ей милее уключин скрип,Лоном широкая палуба, гурт овецИ за высокой кормою мельканье рыб!С нею безвёсельный дальше плывет гребец.
1922«Холодок щекочет темя…»
Холодок щекочет темя,И нельзя признаться вдруг –И меня срезает время,Как скосило твой каблук.
Жизнь себя перемогает;Понемногу тает звук;Всё чего-то не хватает,Что-то вспомнить недосуг.
А ведь раньше лучше было,И, пожалуй, не сравнишь,Как ты прежде шелестила,Кровь, как нынче шелестишь.
Видно, даром не проходитШевеленье этих губ,И вершина колобродит,Обреченная на сруб.
1922«Как растет хлебов опара…»
Как растет хлебов опара,Поначалу хороша,И беснуется от жаруДомовитая душа.
Словно хлебные СофииС херувимского столаКруглым жаром налитыеПодымают купола.
Чтобы силой или ласкойЧудный выманить припек,Время – царственный подпасок –Ловит слово-колобок.
И свое находит местоЧерствый пасынок веков –Усыхающий довесокПрежде вынутых хлебов.
1922«Я не знаю, с каких пор…»
Я не знаю, с каких порЭта песенка началась –Не по ней ли шуршит вор,Комариный звенит князь?
Я хотел бы ни о чемЕще раз поговорить,Прошуршать спичкой, плечомРастолкать ночь – разбудить.
Раскидать бы за стогом стог –Шапку воздуха, что томит;Распороть, разорвать мешок,В котором тмин зашит.
Чтобы розовой крови связь,Этих сухоньких трав звон,Уворованная, нашласьЧерез век, сеновал, сон.
1922«Я по лесенке приставной…»
Я по лесенке приставнойЛез на всклоченный сеновал, –Я дышал звезд млечных трухой,Колтуном пространства дышал.
И подумал: зачем будитьУдлиненных звучаний рой,В этой вечной склоке ловитьЭолийский чудесный строй?
Звезд в ковше Медведицы семь.Добрых чувств на земле пять.Набухает, звенит темь,И растет, и звенит опять.
Распряженный огромный возПоперек вселенной торчит.Сеновала древний хаосЗащекочет, запорошит…
Не своей чешуей шуршим,Против шерсти мира поем,Лиру строим, словно спешимОбрасти косматым руном.
Из гнезда упавших щегловКосари приносят назад –Из горящих вырвусь рядовИ вернусь в родной звукоряд.
Чтобы розовой крови связьИ травы сухорукий звонРаспростились: одна – скрепясь,А другая – в заумный сон.
1922«Ветер нам утешенье принес…»
Ветер нам утешенье принес,И в лазури почуяли мыАссирийские крылья стрекоз,Переборы коленчатой тьмы.
И военной грозой потемнелНижний слой помраченных небес,Шестируких летающих телСлюдяной перепончатый лес.
Есть в лазури слепой уголок,И в блаженные полдни всегда,Как сгустившейся ночи намек,Роковая трепещет звезда.
И, с трудом пробиваясь вперед,В чешуе искалеченных крыл,Под высокую руку беретПобежденную твердь Азраил.
1922Московский дождик
Он подает куда как скупоСвой воробьиный холодок –Немного нам, немного купам,Немного вишням на лоток.
И в темноте растет кипенье –Чаинок легкая возня, –Как бы воздушный муравейникПирует в темных зеленях;
И свежих капель виноградникЗашевелился в мураве, –Как будто холода рассадникОткрылся в лапчатой Москве!
1922Век
Век мой, зверь мой, кто сумеетЗаглянуть в твои зрачкиИ своею кровью склеитДвух столетий позвонки?Кровь-строительница хлещетГорлом из земных вещей,Захребетник лишь трепещетНа пороге новых дней.
Тварь, покуда жизнь хватает,Донести хребет должна,И невидимым играетПозвоночником волна.Словно нежный хрящ ребенкаВек младенческий земли.Снова в жертву, как ягненка,Темя жизни принесли.
Чтобы вырвать век из плена,Чтобы новый мир начать,Узловатых дней коленаНужно флейтою связать.Это век волну колышетЧеловеческой тоской,И в траве гадюка дышитМерой века золотой.
И еще набухнут почки,Брызнет зелени побег,Но разбит твой позвоночник,Мой прекрасный жалкий век!И с бессмысленной улыбкойВспять глядишь, жесток и слаб,Словно зверь, когда-то гибкий,На следы своих же лап.
Кровь-строительница хлещетГорлом из земных вещейИ горящей рыбой мещетВ берег теплый хрящ морей.И с высокой сетки птичьей,От лазурных влажных глыбЛьется, льется безразличьеНа смертельный твой ушиб.
1922Нашедший подкову
