Наследники Скорби - Алёна Харитонова

Вот оттого и не любили креффы туда ездить. Тянули на щепках жребий, и в тот раз Хранители отвернулись от Бьерги, выпала ей тяжкая доля там выучей искать.

Она приехала в последнюю почепскую весь после полудня, злая, как упырь. Почти седмицу потратила впусте. По ее приезде всех несговоренных девок прятали, словно и в помине их не было. Приходилось колдунье идти на угрозы. Лишь после этого выводили из клетей да погребов дочерей, укутанных в глухие покровы. А отцы и братья с такой лютой злобой смотрели на посланницу Цитадели, что руки тянулись убить каждого. И при этом от души не понимали – на что девок глупых смотреть? Что толку в них? Какой еще дар в бабах! Эдак и скотину крефф попросит показать, ну как в ней тоже колдовская искра теплится?

Эти «смотрины» вымотали Бьерге всю душу. Но вот, наконец, последняя почепская деревня – и можно возвращаться в Крепость.

Спешившись у дома старосты, странница привязала коня к тыну и вошла на двор.

– Мира в дому, Одиней, – припомнила имя старшого колдунья.

– Мира, – отозвался худощавый желчного вида мужик, что вышел на звук открываемых ворот. – Чай, опять детей наших в срам вводить приехала?

– Приехала я выучей искать, – обрубила крефф. – Потому собирай всех. Глядеть буду.

Староста дернул уголком рта и хотел было что-то возразить, но в этот миг хлопнула дверь хлева, и на белый свет вышла тоненькая невысокая девушка, упрятанная едва не до пят под тканое покрывало. Только глаза и видны, да и те опущены долу, а голова склонена так низко, словно ее обладательница живет с неискупаемой виной на душе. Еще бы не вина! Девкой уродилась.

Кто там скрывался под покрывалом, Бьерга не знала. Диво было, что дуреха на улицу при чужинке сунулась. Видать, убиралась в хлеву и не слышала, как странница приехала. А еще диковиннее оказалось то, что от вышедшей повеяло Силой. Недюжинной, чистой, как солнечный луч.

– Кто это? – кивнула колдунья на замершую в нерешительности девку.

– Дочь моя средняя, – сощурился староста. – Аль понравилась?

Бьерга кивнула:

– Скажи жене, чтоб кузов ей собрала да еды в дорогу. Через оборот тронемся. Я ее забираю. Осененная она. А пока других созывай, погляжу.

Мужик опешил.

– Ты… – яростно выдохнул он, но вовремя осекся и продолжил: – Майрико не отдам. Выучей ищешь – так парней гляди. Девку не пущу.

– Она сговоренная? Или мужняя? – Колдунья вперила в мужика взор пронзительных темных глаз, ожидая ответа.

Староста снова дернул уголком рта, собрался было обмануть, но сам себя осадил, понял, что креффа не проведешь.

– Нет, – только и ответил, а потом прибавил: – Но все одно – из дома о́тчего за порог не пущу. Нет на то моей воли.

– Ты не забылся, Одиней? – вкрадчиво спросила стоящая напротив него беззаконная баба. – Воля тут одна – моя. Собирай заплечник ей. Не гневи Благиев своих. Не то ведь донесу в Цитадель весть, что отказали вы Крепости. К вам с той поры ни колдун, ни целитель, ни ратоборец не приедет. Не будет тебе ни круга обережного, ни буевища спокойного.

– Ты меня не стращай! – возвысил голос староста, которому сделалось досадно, что его – мужика! – как щенка глупого баба треплет при родной дочери. – А ты – в избу пшла! – шикнул он на замершую, окаменевшую от ужаса девушку, и та метнулась тенью в дом.

Староста тем временем повернулся к наузнице:

– Среди парней ищи. А она – девка. Ее дело – рожать, щи варить да мужа почитать! А ты хочешь над ней непотребство учинить? Покров сдернуть, косы отмахнуть да порты вздеть?

Он сплюнул под ноги.

– К мужикам ее увезти хочешь? Чтоб всякая собака лик ее видела? Не бывать такому! Дочь на позорище не отдам! У меня без нее их еще две, да трое сыновей. Какой дом их примет опосля срама этакого? И думать забудь. Парня любого отдам. Про Майрико не вспоминай даже. Удавлю лучше своими руками, чем позволю род опоганить.

Бьерга потемнела лицом и шагнула к мужику, зашипев:

– Да вы тут совсем ополоумели? Нам любой Осененный дороже самоцвета, а ты дитя родное извести собрался?

– У нас своя правда, – отрезал староста, – а тебя, коли в Почепках не любо, я не держу.

– Ах, правда у вас… – протянула колдунья. – Ну что ж, раз правда… Только гляди, как бы завтра, едва солнце встанет, не пришлось у меня в ногах валяться. Ежели что, у Горюч-ключа ищи. До полудня пожду. Не явишься – уеду.

– Не явлюсь. Не жди, – сказал Одиней и ушел в дом.

– На то мы посмотрим поутру. – Бьерга взяла под уздцы лошадь и направилась прочь из веси. Потому не увидела, как Одиней вынес из конюшни вожжи и отходил дочь так, что мать с сестрами на руках у него висли, лишь бы не засек до смерти.

А ночью… разом встал весь почепский жальник. И обережный круг от вурдалаков не спас. Люди тряслись по домам, слыша рык и глухое топанье мертвых ног. Нечисть не смогла войти в избы и выманить Зовом людей. Спасли заговоренные ладанки. Но мертвяки перегрызли, передавили и распугали всю скотину. Испуганно ржали лошади, мычали коровы, визжали псы. Люди в избах плакали и молились, но Благии не слышали причитаний. И вурдалаки скреблись под окнами, стучались в двери, шептали, рычали, звали живых глухими, скрежещущими голосами, перебирая каждого поименно.

Лишь когда звезды стали бледнеть, нечисть, пьяная от крови, подалась прочь, перерыкиваясь, огрызаясь друг на друга…

С восходом солнца, оглохшие от ужаса и навалившейся беды, люди вышли на разоренные дворы…

Плакали хозяйки, скорбно и зло молчали мужчины, испуганно жались к взрослым дети. На залитых кровью улицах валялись разодранные обглоданные туши. Женщины причитали, узнавая в бесформенных кучах падали вчерашних кормилиц – Пеструшек и Нарядок. Как теперь жить?

Ни одной коровы не осталось, ни одной лошади! Кур, и тех не сыскать! А ворота стоят распахнутыми и, ежели не затворить черту́, завтра снова подымутся вурдалаки, снова придут бродить под окнами, пугать людей, громыхать на подворьях, в бессильной голодной злобе грызть пороги домов, бить мертвыми руками в двери…

Одиней растерянно озирался, не зная, как теперь совладать с бедой. Бабы тихонько выли. Мужики, парни, старики ходили бледные, как навьи, все надеялись сыскать кто лошадь, кто пса, кто хоть козу заблудшую. И каждый понимал: они хотя сегодня и живы, но все равно что мертвые. Чем семьи кормить? Все сгибло. А туши надо закопать, пока не начали смердеть. Есть опоганенное, тронутое Ходящими мясо никто не станет. И страшно билась в головах единая мысль: «Голод…»

Как от него спастись? Уйти к единоверцам – в соседние деревни? Бросить дома? Но кто ж приютит столько лишних ртов? Ну, день, другой, ну, седмицу, вторую, а рано или поздно придется уходить. Да и кто захочет из своего дома хозяином уйти, а в чужой войти приживалой? А куда еще податься? Черта обережная нарушена. Креффу Одиней отказал и теперь сторожевика звать – дело зряшное. Не пойдут обережники спасать тех, кто презрел правду и волю Цитадели.

Пока еще люди не сгибли – спасали ладанки на шеях, да и то вон у Гремяча в семье двое молодших чуть из кожи не выпрыгнули, к дверям рвались. Оберегов у детей не было, насилу мать с отцом и старшими в дому удержали – в погребе заперли. Да и вечные они, что ли, обереги-то?.. К весне и их сила растратится. Что тогда?

К горестно замершему старосте подковылял дед Амдор. Виновато отводя глаза, он прошамкал:

– Отдай свою девку колдунье, Одиней. Глядишь, оттает, не станет се́рдца держать, черту подновит.

– Побойся Благиев, Амдор, – сжал кулаки мужчина. – Срам такой!

– А упырем по лесам шататься не срам? – зло ударил клюкой об землю старик. – Я помереть в своей избе хочу, чтоб колдун науз мне на шею вздел, отшептал и душу с миром отпустил. И сыновья мои с внуками не должны в закуп идти от дурости твоей. Коли Благии Майрико Даром осенили, так на то ихняя воля. Ее исполнить надобно. Отдай дуру свою. У тебя еще вон две таких же.

– Да ты ведь первый мне глаза этим колоть будешь! – задохнулся Одиней. – Станешь соотчичей отговаривать девок моих замуж брать, сыновей в рода принимать!

– А ты Майрико из рода извергни. – Хитрый старик не желал уступать. – Будет она и тебе, и нам чужая. А чужую что ж не отпустить? Ступай за обережницей, в ноги падай, но чтоб к вечеру деревня кругом обнесена была, иначе тебя и твою семью первыми за тын вышвырнем. Глядишь, Ходящие вами нажрутся и нас не тронут.

Одиней нашел Бьергу в полуверсте от деревни у Горюч-ключа, как и говорила. Крефф жарила на углях обмазанную глиной рыбу и курила трубку.

– Никак пришел? – усмехнулась колдунья.

– Возьми девку мою, – глухо сказал Одиней, – только черту обережную верни. Не по совести это.

– Дочерью откупиться решил? – удивилась наузница. – Отчего ж не по совести? Вы со мной, как с собакой, и я с вами так же. Или ты думал, воздаяния не будет?