Книга смеха и забвения - Милан Кундера

В годы моего отлучения я сделал несколько тысяч гороскопов. Что ж, если великий Ярослав Гашек мог торговать собаками (он продал много краденых собак и много метисов выдал за собак редчайшей породы), то почему бы мне не стать астрологом? Когда-то я получил от своих парижских друзей все астрологические труды Андре Барбо, имя которого было украшено гордым званием «президента международного астрологического центра»; на первой странице, изменив почерк, пером я написал: A Milan Kundera avec admiration, Andre Barbault.[1] Книги с автографом я скромно оставил на столе, а своим изумленным пражским клиентам пояснял, что когда-то в Париже несколько месяцев я проработал ассистентом у знаменитого Барбо.

Когда Р. предложила мне тайно вести астрологическую рубрику ее еженедельника я, разумеется, пришел в восторг и велел ей объявить в редакции, что автором текстов будет известный физик-атомщик, не желающий открывать свое имя во избежание насмешек коллег. Тем самым наше предприятие казалось мне застрахованным вдвойне: несуществующим ученым и его псевдонимом.

Итак, под вымышленным именем я написал одну длинную и прекрасную статью об астрологии, а каждый месяц помещал короткий и довольно нелепый текст об отдельных знаках, к которым сам пририсовывал заставки Тельца, Овна, Девы, Рыб. Заработок был ничтожным, да и само занятие не представлялось ни увлекательным, ни примечательным. Забавным в нем было лишь мое существование, существование человека, изъятого из истории, из литературных справочников и телефонной книга, человека мертвого, который теперь, ожив в удивительном перевоплощении, вещает сотням тысяч молодых людей страны социализма о великой истине астрологии.

Однажды Р. сообщила мне, что главный редактор весьма заинтересовался своим астрологом и хочет получить от него гороскоп. Это меня восхитило. Главный редактор, назначенный в журнал русскими, полжизни провел на курсах марксизма— ленинизма в Праге и Москве!

— Он немного смущался, когда говорил мне это, — смеялась Р. — Ему бы не хотелось, чтобы пошли слухи, что он верит в такие средневековые предрассудки. Но это его страшно увлекает.

— Хорошо, — сказал я, испытывая немалую радость. Главного редактора я знал. Помимо всего, он был шефом Р., входил в высшую партийную комиссию по кадрам и испортил жизнь многим моим друзьям.

— Он хочет сохранить абсолютную анонимность. Я должна сообщить вам дату его рождения, но вам не положено знать, о ком идет речь.

— Тем лучше, — обрадовался я.

— Он заплатит вам за гороскоп сотню.

— Сотню? — рассмеялся я. — За кого он меня принимает, этот скупердяй?

Ему пришлось прислать мне тысячу крон. На десяти страницах я описал его характер, его прошлое (о нем я был достаточно осведомлен) и будущее. Над своим произведением я трудился целую неделю, обсуждая с Р. все подробности. Ведь с помощью гороскопа можно потрясающе воздействовать на людей, даже управлять их поступками. С его помощью можно внушать им определенные действия, от иных предостерегать и мягким намеком на грядущие катастрофы наставлять их на путь смирения.

Встретившись через какое-то время с Р., мы ужасно смеялись. Она утверждала, что главный редактор после прочтения гороскопа стал лучше. Меньше кричал. Начал опасаться своей строгости, от какой гороскоп предостерегал его, гордился и той толикой доброты, на которую был способен, и в его взгляде, часто устремленном в пустоту, сквозила печаль человека, узнавшего, что звезды в будущем ничего, кроме страдания, ему не сулят.

4 (О двух видах смеха)

Воспринимать дьявола как приверженца Зла и ангела как поборника Добра означает принимать демагогию ангелов. Разумеется, дело обстоит гораздо сложнее.

Ангелы — приверженцы не Добра, а Божьего творения. Дьявол, напротив, это тот, кто не признает за Божьим миром рационального смысла.

Как известно, дьяволы и ангелы делят между собой власть над миром. Добро мира, однако, не требует, чтобы ангелы обладали превосходством над дьяволами (как думал я ребенком), а чтобы власть одних и других была приблизительно уравновешена. Если в мире слишком много неопровержимого смысла (власть ангелов), человек изнемогает под его тяжестью. Если же мир полностью теряет свой смысл (власть дьяволов), жить также невозможно.

Вещи, внезапно лишенные предполагаемого смысла, места, кое им отведено в мнимом ряду вещей (марксист, вышколенный в Москве, верит в гороскопы), вызывают у нас смех. Смех, стало быть, изначально исходит от дьявола. В нем есть доля злорадства (вещи вдруг предстают иными, чем хотели казаться), но и доля благостного облегчения (вещи легче, чем казались, с ними можно жить свободнее, они не давят на нас своей строгой серьезностью).

Когда ангел впервые услыхал смех дьявола, он оцепенел. Это случилось на каком-то пиру, в зале было полно народу, и постепенно все, друг за другом, присоединились к дьявольскому смеху, чрезвычайно заразительному. Ангел прекрасно сознавал, что этот смех направлен против Бога и против достоинства его творения. Он понимал, что должен как— то быстро откликнуться, но чувствовал себя беззащитным и слабым. Не сумев ничего придумать сам, он скопировал своего противника. Открыл рот и издал отрывистый, неровный звук на самых высоких нотах своего вокального регистра (звук, напоминающий тот, что издали на улице приморского городка Габриэла и Михаэла), но придал ему противоположный смысл: в то время как смех дьявола указывал на бессмысленность вещей, ангел, напротив, хотел выразить им радость по поводу того, как все на свете четко упорядочено, разумно придумано, прекрасно, хорошо и осмысленно.

И так они стояли, дьявол и ангел, друг против друга, открывали рот и издавали приблизительно один и тот же звук, но каждый выражал им нечто совершенно противоположное. И дьявол, глядя на смеющегося ангела, смеялся все больше и больше, сильнее и искреннее, потому что смеющийся ангел был бесконечно смешон.

Смех потешный — это катастрофа! Но все-таки ангелам кое-что удалось. Они надули нас всех, прибегнув к семантическому обману. Их имитированный смех и смех исконный (дьявольский) называется одним и тем же словом. Люди нынче уже не осознают, что одно и то же внешнее проявление скрывает в себе две совершенно противоположные внутренние позиции. Существуют два вида смеха, и у нас нет слова, которым можно было бы их различить.

5

В иллюстрированном еженедельнике была помещена такая фотография: шеренга мужчин в униформе, с ружьями на плече, в касках, снабженных плексигласовым забралом, смотрит на группку молодых людей в джинсах и майках, которые, держась за руки, танцуют перед ними коло.

Вероятно, это минута ожидания перед стычкой с полицией, охраняющей безопасность атомной электростанции, учебного плаца, секретариата некой политической партии или окон некоего посольства. Молодые люди, воспользовавшись этим мертвым временем, встали в круг и под аккомпанемент незатейливой народной песенки принялись без устали делать два шага на месте, один шаг вперед и затем выбрасывать вверх сначала одну, потом другую ногу.

Думается, я понимаю их: им кажется, что круг, который они описывают по земле, — круг магический и что они связаны им, точно кольцом. И грудь их раздувает сильнейшее чувство невинности: они связаны не маршем, как солдаты или фашистские коммандос, а танцем, как дети. Свою невинность они хотят плюнуть фараонам в лицо.

Так их увидел фотограф, подчеркнув этот выразительный контраст: на одной стороне полиция в своем искаженном (навязанном, приказном) единстве шеренги, на другой — молодые люди в своем подлинном (искреннем и естественном) единстве круга; на одной стороне полиция в угрюмой надзирательской деятельности, на другой — они в радости игры.

Танец коло — магический танец, обращенный к нам из тысячелетней глубины памяти. Преподавательница, мадам Рафаэль, вырезала эту фотографию из журнала и мечтательно на нее смотрит. Она тоже мечтала бы танцевать в таком коло. На протяжении всей своей жизни она ищет круг людей, с которыми, держась за руки, могла бы танцевать коло, сначала она искала его в методистской церкви (отец был религиозным фанатиком), затем в коммунистической партии, затем в троцкистской партии, затем в партии отколовшихся троцкистов, затем в борьбе против абортов (ребенок имеет право на жизнь!), затем в борьбе за легализацию абортов (женщина имеет право на свое тело!), она искала его у марксистов, потом у структуралистов, искала его у Ленина, в дзэн-буддизме, у Мао-ЦзеДуна, среди адептов йоги, в школе нового романа, в театре Брехта, в «театре паники» и, наконец, мечтала слиться в единое целое по крайней мере со своими учениками, а это означало, что она всегда принуждала их думать и говорить то, что думала и говорила она, и таким образом быть с ней одним телом и одной душой в одном круге и одном танце.