Эрнест Хемингуэй. Обратная сторона праздника. Первая полная биография - Мэри Дирборн

В глазах родителей Эрнест довольно-таки преуспевал – за одним существенным исключением, как указал недавно исследователь творчества Хемингуэя Моррис Баск. В один летний день 1916 года в «Уиндмире» Эрнест дал матери понять, чего ей следует ждать в следующие несколько лет. Он сидел за кухонным столом со своим другом Гарольдом Сэмпсоном, когда Грейс поставила перед ними обед. Эрнест вопросил: «Это все, что у нас есть? Проклятые помои». Грейс попросила его выйти из-за стола и не возвращаться, пока он не принесет извинений. Как большинство Хемингуэев, Эрнест был очень обидчив. Сочтя, что с ним поступили несправедливо, он позвал Гарольда и ушел из дома на несколько дней, и жил в это время у Дилуортов в Хортон-Бэе. Обидчивость – слишком мягкое слово для той черты в Эрнесте, которую обнаружил этот случай. Его мать и отец обычно поступали точно таким же образом, когда слышали критику в свой адрес или были неправильно поняты, как и многие в их семье. Это был лишь один случай из жизни (среди очень и очень многих), когда Эрнест будет испытывать огромную обиду из-за пренебрежения или обвинений, выходить из себя и продолжать обижаться независимо от того, чем кончится дело. Этот конкретный эпизод – более жесткая стычка с матерью и изгнание последуют в 1920 году – Хемингуэй запомнит на всю оставшуюся жизнь. Он будет даже несколько раз рассказывать, что сбежал из дома подростком и больше так и не вернулся.

Пятнадцатилетний Эрнест был потрясен, когда Грейс заступилась за него перед охотинспектором и даже изгнала нежданного представителя власти из своих владений с ружьем. Впрочем, недавно Баском был установлен другой малоизвестный инцидент, когда родители Эрнеста, в такой же незабываемой манере, не встали на его защиту. Похоже, что увлеченные работой над школьной газетой и литературным журналом, Эрнест с друзьями составили подпольное издание под названием «Джазовый журнал», причем слово «джаз» тогда только начинало менять свое оригинальное значение («половой акт») на обозначение нового музыкального жанра. Авторы-редакторы сочинили кое-какие грязные шутки и приписали их разным преподавателям. Успел выйти только один экземпляр журнала, причем редакторы упоминались списком на внутренней стороне задней обложки; подразумевалось, что журнал будет передаваться от одного юноши к другому. Товарищ Эрнеста Рэй Олсен, который тоже участвовал в создании журнала и рассказал об этом инциденте, обнаружил, что журнал пропал из учебника английского, где Рэй его прятал. Далее последовал вызов в кабинет директора Марион Макдэниел. Размахивая пропавшим журналом, она обращалась к ним со страстной речью. Родителей поставили в известность, и, по словам Олсена, их дальнейшее пребывание в школе оказалось на чаше весов. Он считал, что именно благодаря Фанни Биггс они избежали исключения из школы, и высказал догадку, будто она вызвалась объяснить, что мальчики приходили к ней за советом и потом пообещали ей прекратить издавать журнал. Отец другого одноклассника приехал на встречу с директором и «решительно» вступился за сына, заявив, что в школе отнеслись к происшествию слишком серьезно.

Позднее Фанни Биггс опишет этот случай исследователю творчества Хемингуэя Чарльзу Фентону в утерянном письме. В другом письме она передаст Фентону слова Эрнеста: «Никто из моих родителей не придет в школу ради меня, неважно, насколько я прав. Мне просто нужно это принять». Эрнест ужасно обиделся на отказ родителей заступиться за него и встать на его сторону. Ситуация с вызовом в кабинет директора по такому серьезному вопросу, как угроза исключения, оказалась травмирующей для мальчика, который, надо думать, чувствовал себя довольно одиноким в этом положении, брошенным на произвол судьбы, и который был спасен только благодаря заступничеству любимого учителя. И через много лет он будет вспоминать эти детские обиды, пока они не превратятся в причину отвергнуть родителей и их мир окончательно. Он не всегда мог позволить себе это в их присутствии и сохранял тесные связи с семьей намного дольше, чем можно было бы предположить по его позднейшим признаниям. Утешением ему стал чрезвычайно красочный язык, которым описывал ненависть к своей семье. О матери в конце жизни он писал: «Разве эта… женщина не ужасна? Не знаю, как я мог быть произведен ею на свет, но очевидно, как-то это произошло».

Нередкая язвительность Эрнеста, ранимость и грубоватый юмор, а также бесспорный интеллект отличали его от сверстников. В кругу близких друзей он стал благодаря этим качествам лидером и примером для подражания. Но появились они не из ниоткуда. Что-то отличало семью Хемингуэев от жителей Оак-Парка, с их сильным классовым сознанием и буржуазной респектабельностью, несмотря на высокое положение клана в обществе. Фанни Биггс, какой бы защитницей Эрнеста она ни была, пока он находился под ее опекой, предложила несколько объяснений. Спустя годы, когда с ней связался исследователь творчества Хемингуэя Чарльз Фентон, писавший книгу (к большому ужасу Эрнеста) о его ученических годах, Фанни сочла необходимым заявить о превосходстве Оак-Парка и школы Ривер-Форест перед другими учреждениями того времени. (Объективности ради стоит заметить, чем выше качество школы, тем более хорошим учителем она бы казалась.) В этой школе учились те дети из Оак-Парка, которые обыкновенно ходили бы в частную школу, указала она и упомянула «поэтов, музыкантов, дипломатов, критиков и журналистов» – и даже евангелиста Билли Сандея, – которые показывались на собраниях. Родители вкладывали немало денег в школьные спектакли, на которых они присутствовали, как Биггс постаралась отметить, в вечерних нарядах. И все же у Эрнеста, писала она неодобрительно, «никогда не было карманных денег» (пятнадцати пенсов на многое не хватит), и она никогда не видела его родителей в загородных клубах Оак-Парка или клубах для встреч в Чикаго. Хотя это могло отражать положение Хемингуэев в Оак-Парке в то время, маловероятно, чтобы семью с шестью красивыми и умными детьми, с уважаемым врачом во главе и его талантливой и яркой женой, живущую в одном из самых больших домов Оак-Парка, избегали более богатые или респектабельные семьи в силу подобных причин; скорее, они занимали особое место в городе – безотносительно посещений общественных клубов.

Это вряд ли было очевидно Эрнесту, который в старших классах школы и сразу после ее окончания отдалялся от семьи и друзей дома. У него было две подруги: первая Дороти Дэвис и после – Фрэнсис Коутс; Фрэнсис очаровала его на спектакле немецкой оперы «Марта». Об их отношениях мало что известно, очевидно, они не были серьезными, поскольку Эрнест в мае сопровождал Марселину на вечер выпускников в качестве ее «молодого человека». Он, Гарольд Сэмпсон, Фрэнсис и Марселина ходили вчетвером на свидания и иногда плавали на каноэ по реке Дес-Плейнс. В то время Эрнест, кажется, искренне любил бывать в компании с Марселиной. Брат c сестрой объединились ради того, чтобы пошатнуть или даже поменять родительские правила. Марселина хотела научиться танцевать после случившегося конфуза на танцах, несмотря на энергичные возражения Кларенса. Грейс встала на ее сторону, и следующей осенью двое старших детей стали посещать школу танцев мисс Ингрэм по вечерам в субботу (Эрнест, наверное, напомнил себе быть осторожнее в своих желаниях). Марселина и Эрнест демонстрировали то, чему научились, на семейных сборищах возле граммофона. К ним присоединялись остальные дети и Грейс, а Эд сидел кислый в сторонке. Эрнест с гораздо большим энтузиазмом относился к боксу, которым он стал заниматься в средних классах школы. Потом он будет утверждать, что узнал об этом виде спорта от старых чикагских бойцов вроде Джека Блэкберна и Гарри Греба, с которыми, вероятно, встречался в знаменитых чикагских спортивных залах. Боксерский мир всегда будет сохранять важное значение для его творчества; бокс стал источником вдохновения для одного из его первых школьных рассказов, «Вопрос цвета».

Несмотря на уроки танцев, Хемингуэи были не особенно коммуникабельными, включая Эрнеста. Вилгелмина Корбетт, подруга детства, знавшая Эрнеста по школе, отмечала, что «сверстницы за ним не особенно охотились, поскольку он не был «крутым» и в общем-то имел довольно неопрятный вид». В романе Дос Пассоса 1951 года, в котором под именем Уорнеров описываются Хемингуэи, героиня обращает внимание на «непричесанные волосы [Джорджи], торчащие у лба черные, как у индейца, пряди, и грязную полоску вдоль расстегнутого воротничка синей рубашки» и говорит про себя: «Боже, какая деревенщина». Доктор Хемингуэй, которого Вилгелмина тоже называла «неопрятным», покупал ботинки сыну, как всем своим детям, и обувь «никогда не подходила». И хотя Вилгелмина в целом восхищалась Грейс Хемингуэй, она с неодобрением отмечала, что Грейс была «отвратительной хозяйкой» и «полностью доминировала в своей семье». Урсула Хемингуэй потом напомнит брату, что в доме в Оак-Парке сохранялся «неряшливый беспорядок». Однажды Эд Хемингуэй нашел под диваном ручку, потерянную три года назад. Хотя одноклассники считали родителей Хемингуэев довольно ограниченными в религиозных вопросах, одноклассник Эрнеста Льюис Кларахэн называл их «незаурядными» – этим словом Вилгелмина описывала, не без восхищения, дом на Кенилуорт-авеню и его великолепную музыкальную комнату. Другой одноклассник Эрнеста вспоминает, что светловолосая миссис Хемингуэй была похожа на «миссис Санта-Клаус» и что она носила «очень длинные» юбки, «поэтому, когда она шествовала куда-нибудь по улицам Оак-Парка, ее невозможно было не заметить».