Осень в Пекине - Борис Виан

I

И тогда, движимый чувством голода, Афанарел Парфирогенет отложил свой археологический молоток в сторону и, верный своему девизу (sit tibi terra levis), зашел в палатку, бросив у входа почти обчищенный туркоидный горшок, дабы отобедать.

Для удобства читателя он заполнил анкету со сведениями о себе, которую мы воспроизводим ниже полностью, но типографским способом.

Рост: 1 м 65 см

Вес: 69 кг

Волосы: седеющие

Волосяной покров на теле: малоразвит

Возраст: неопределенный

Лицо: вытянутое

Нос: самый что ни на есть прямой

Уши: университетского вида в форме ручки амфоры

Облачение: небрежное, карманы деформированы непомерной набивкой

Особые приметы: не представляют ни малейшего интереса

Образ жизни: оседлый, за исключением переходных периодов.

Заполнив анкету, он тут же разорвал ее, ибо ему она была совершенно не нужна: с юных лет он регулярно проделывал несложное упражнение в духе Сократа, именуемое в просторечье gnvqi deaton.

Палатка Афы была изготовлена из специально скроенного цельного куска полотна с проделанными в нем в удачно выбранных местах круглыми отверстиями, и закреплена она была при помощи колышков из древесины цилиндрической базуки, которые достаточно прочно и надежно прижимали ее к земле.

На некотором расстоянии над палаткой был натянут еще один кусок ткани, привязанный веревками к металлическим кольям, которые и заземляли всю конструкцию, что позволяло эффективно бороться с отрицательным воздействием громкого храпа.

Установка палатки, прекрасно выполненная доверенным лицом Афанарела, Мартеном Толстеном, вызывала у предполагаемых посетителей целый ряд переживаний в связи с богатством и изощренностью заложенных в ней возможностей, однако наиболее существенным ее свойством было то, что она могла быть расширена в будущем. Действительно, она занимала всего лишь шесть квадратных метров (и сколько-то там сотых и тысячных, поскольку сделана она была в Америке, а англосаксы, как известно, измеряют в дюймах и футах то, что весь остальной мир мерит в метрах; именно в этой связи Афанарел любил повторять, что пора наконец рукой мэтра покончить с Дюймовочкой), и кругом было много неиспользованной земли.

Мартен Толстен, чинивший неподалеку искривленную слишком сильным увеличением оправу своей лупы, проследовал в палатку за своим господином. Он в свою очередь заполнил анкету, но разорвал ее так быстро, что мы, к сожалению, не успели ее воспроизвести, однако никуда он от нас не денется. Уже сразу, увидев его, можно было сказать, что волосы у него темные.

— Можете подавать, Мартен, — сказал археолог; в поле, когда он вел раскопки, всегда царила железная дисциплина.

— Сию минуту, — отозвался Мартен, справедливо не претендуя при этом ни на какую оригинальность.

Он поставил поднос на стол и сел напротив Афанарела: пятипалые вилки со скрежетом столкнулись, когда присутствующие, как по команде, воткнули их в банку концентрированного рагу, открытую к обеду слугой-негром по фамилии Дюпон.

Дюпон, он же слуга-негр, был занят у себя на кухне приготовлением следующей банки консервов, предназначавшейся уже для ужина. Сначала он варил в большом количестве воды кусок волокнистого мяса мумии с ритуальными приправами на тщательно поддерживаемом в состоянии горения огне из сухой парадной лозы, затем перегонял припой и только тогда накладывал в банку из луженой жести с уже переложенным туда куском мумии, сваренной в большом количестве воды, которая сливалась впоследствии в маленькую кухонную раковину, хлеб из кукурузной муки. После чего он намертво запаивал крышку припоем, и банка консервов к ужину была готова.

Дюпон, сын ремесленников, посвятивших жизнь тяжелому труду, убил их, дабы дать им возможность наконец бросить работу и как следует отдохнуть. Стараясь уйти от слишком шумного одобрения окружающих, он начал вести замкнутый образ жизни, отдавшись самоотречению и вере, в надежде, что папа канонизирует его еще при жизни, подобно отцу Фуко, проповедовавшему полезность морских путешествий. Обычно он просто прогуливался, выпятив грудь вперед, но в данный момент был занят тем, что складывал лучины в неустойчивые штабеля над огнем, одновременно закалывая кривым ножом влажных каракатиц; их защитную темную жидкость он сливал свиньям, а самих каракатиц швырял в ведро с кипящей минералогической водой, сделанное из тесно пригнанных друг к другу дощечек тюльпанового дерева с красной сердцевиной. При соприкосновении с кипятком каракатицы приобретали очень красивую темно-синюю окраску. Свет от костра, попадавший на дрожащую поверхность воды, отбрасывало на кухонный потолок: отражение напоминало по форме индийскую коноплю, но запахом мало чем отличалось от душистого лосьона «Патрель», который всегда был под рукой у хороших парикмахеров, в частности, у Андре и Гюстава.

Изломанная порывистая тень Дюпона быстро передвигалась по комнате. Он ждал, когда Афанарел с Мартеном закончат обедать, чтобы убрать со стола.

Мартен тем временем в беседе со своим господином сообщал о событиях, случившихся в первую половину дня.

— Новости есть? — спросил Афанарел.

— Если вы имеете в виду саркофаг, то нет, — сказал Мартен.

— Какой саркофаг? — спросил Афанарел.

— Вот именно, что никакой… — сказал Мартен. — Его просто здесь нет.

— Но вы продолжаете искать?

— Продолжаем. Копаем во всех направлениях.

— Все направления мы сведем к одному, как только это будет возможно.

— Говорят, здесь объявился какой-то человек, — сказал Мартен.

— Кто?

— Приехал на 975-м. Зовут Амадис Дюдю.

— А-а-а… — протянул Афанарел. — Значит, им все-таки удалось подобрать пассажира…

— Он здесь поселился, — сказал Мартен. — Достал где-то письменный стол, сидит и пишет письма.

— А стол откуда взял?

— Не знаю. Но вкалывает он, по всей видимости, с утра до ночи.

— Странно.

— С саркофагом что делать будем?

— Послушайте, Мартен! Не воображайте, пожалуйста, что каждый Божий день мы будем находить по саркофагу.

— Но мы еще ни одного не нашли!..

— Это лишний раз указывает на то, что их вообще очень мало, — заключил Афанарел.

Мартен раздраженно тряхнул головой.

— Гиблая затея, — сказал он.

— Но мы только начали, — возразил Афанарел. — Вы слишком спешите.

— Извините, хозяин, — сказал Мартен.

— Пустяки! Напишите-ка мне к вечеру строк двести.

— В каком жанре?

— Переведите на греческий что-нибудь из геометрической поэзии Изидора Изу. Возьмите строку в длину.

Мартен встал со стула и вышел. Переводить придется как минимум до семи часов вечера, а жара стояла невыносимая.

Афанарел закончил трапезу. Выходя из палатки, он подобрал с земли свой археологический молоток: надо было во что бы то ни стало закончить обчистку туркоидного горшка. Афа спешил. Личность вышеупомянутого Амадиса Дюдю заинтересовала его всерьез.

Горшок большого размера с росписью внутри был сделан из грубого фарфора. На дне его можно было разглядеть наполовину скрытый под известковыми и кремниевыми отложениями глаз. Не сильными, но точными ударами Афанарелу удалось сколоть окаменевшие отложения и полностью очистить зрачок и радужную оболочку оного. Глаз в целом оказался довольно красивым, голубым, с довольно жестким выражением. Ресницы были изящно загнуты вверх. Афанарелу даже пришлось отвести взгляд, чтобы уйти от настойчивого вопроса, сквозившего во взоре глиняного визави. Когда горшок был полностью освобожден от посторонних наслоений, археолог наполнил его песком, чтобы не видеть больше глаза, перевернул глиняную посудину вниз головой, разбил несколькими точными ударами молотка и аккуратно собрал разрозненные черепки. В таком виде горшок займет гораздо меньше места и его можно будет засунуть в стандартную складную коробочку, не нарушая тем самым единообразия коллекции мэтра, который тут же извлек означенное вместилище из кармана.

Покончив с черепками, Афанарел с корточек встал и отправился туда, где, как он предполагал, находился Амадис Дюдю. Если последний выкажет археологу свое расположение, то личность его действительно будет заслуживать самого пристального внимания. Безошибочное чутье, которым Афанарел руководствовался во всех своих изысканиях, не подвело его и на этот раз — очень скоро он оказался на месте. И в самом деле, Амадис Дюдю сидел за письменным столом и говорил по телефону. Под левой рукой у него красовался бювар, чья промокашка уже несла отпечаток его бурной деятельности. Прямо перед Амадисом лежала пачка писем, готовых к отправке, а полученная корреспонденция уже покоилась в корзине.

— Вы, случайно, не знаете, где здесь поблизости можно пообедать? — завидев археолога, спросил Амадис, прикрывая трубку рукой.