Пост Леонардо - Игорь Фесуненко

На землях, которые заняли трумаи, находились богатейшие залежи диабаза — камня, служившего отличным сырьем для изготовления топоров. Трумаи пытались наладить меновую торговлю с соседями, обменивая эти диабазовые топоры на посуду и другую утварь. Однако обитавшие по соседству суйа захотели овладеть диабазом. Начались нескончаемые кровопролитные войны, закончившиеся поражением трумаи. Старики вспоминали, что когда-то давно племя размещалось в шести деревнях. Штейнен, попавший сюда в разгар войны с суйа, нашел уже только две деревни трумаи. В одной было восемь хижин, в другой — пять. В 1952 году научный сотрудник Национального музея Рио-де-Жанейро Педро Эрнесто де Лима, попытавшийся осуществить перепись этого племени, насчитал только восемнадцать трумаи. Да, война с суйа привела трумаи к гибели. Вот что писал Лима в своем дневнике: «Эта группа, ранее столь многочисленная, пребывает сейчас в состоянии полного упадка... Поведение этого племени, занимающего по отношению к остальным подчиненное и зависимое положение, весьма заметно отличается от остальных: они пугливы, ведут себя недоверчиво, прячут глаза. Они никогда ни радуются, и сколько с ними ни общаться, они продолжают оставаться замкнутыми. У них не чувствуется динамизма, здоровья, расположения к труду, какими отличаются, например, камаюра».

Эти сведения я почерпнул в пожелтевших папках Музея индейцев в Рио-де-Жанейро, готовясь к поездке в Шингу. Но, выписывая любопытные факты из истории аборигенов этих мест, я не мог и предположить, что здесь, в Диауаруме, мне доведется встретиться с индейцем, которого можно будет назвать «последним из Трумаи». Впрочем, не будем забегать вперед. Вернемся в кабину нашего крохотного «баркрайфта», заходящего на посадку в Диауаруме.

Под окном изгибается кажущееся широченным по сравнению с Туатуари свинцовое русло Шингу. В ослепительной зелени леса неожиданно вспыхивает узкая красная посадочная полоса. Через несколько секунд самолет окунается в облако красной ныли. Нас трясет. Под ногами оглушительной дробью стучат по фюзеляжу сухие комья земли. Потом дрожь прекращается, скорость падает, и, неуклюже переваливаясь с боку на бок, ковыляя на буераках и кочках, «баркрайфт» останавливается.

Арналдо распахивает дверцу, спрыгивает вниз. Следом за ним, кряхтя и чертыхаясь, вываливается Галон. Затем лезу я, тщательно оберегая от сотрясения сумку с аппаратурой. К нам неторопливо приближается несколько индейцев и Клаудио Вилас-Боас. Бледное изможденное лицо с усами и тощей бородкой клинышком, впалая грудь. Он удивительно напоминает кого-то, кого я уже видел. Видел неоднократно. Но где?

Пока он подходит ближе, меня осеняет: Чехов!.. Он потрясающе похож на Чехова! Только вместо пенсне черные очки. И вместо чистой жилетки потертая, штопаная-перештопаная серая рубаха с закатанными по локоть рукавами.

В отличие от Орландо, который был предупрежден о моем приезде радиограммой, Клаудио еще не имеет ни малейшего представления о том, кто пожаловал к нему в это душное октябрьское утро. Протягивая руку, он деликатно покашливает и вопросительно глядит на меня. Я представляюсь, и его выгоревшие брови удивленно ползут на морщинистый лоб:

— Вы что — из Москвы?!

— Вообще-то я москвич. Но сюда пожаловал из Рио.

Нас окружает такая же, как в Леонардо, пестрая любопытная толпа. Впереди мальчишки. Чуть поодаль степенные отцы семейств. За ними женщины. Почти все с младенцами, оседлавшими материнские бедра. Опираясь на палку, стоит в сторонке дряхлый старик. Его нижняя губа чудовищно растянута темным деревянным диском размером с чайное блюдце. Длинные седеющие волосы опускаются на плечи. Очевидно, это чукарамае, единственное племя Шингу, предпочитающее носить длинные волосы, а не стричь их, как остальные, «под горшок».

Пока изнемогающие от сознания важности исполняемой миссии мальчишки тащат наши чемоданы и рюкзаки к виднеющимся за деревьями хижинам, Клаудио приглашает нас познакомиться с Диауарумом.

Да, это действительно «край света»! Трудно найти на нашей беспокойной планете другую точку, столь удаленную от неоновых реклам и торговли в кредит. По сравнению с Диауарумом Леонардо выглядит шумным столичным центром. Как-никак в Леонардо имеется несколько каменных строений, какое-то подобие механической мастерской, и «контора», напоминающая солдатскую казарму, но вполне пригодная для жилья. А здесь, в Диауаруме, пожалуй, единственной приметой далекой цивилизации служат сарай, два крошечных деревянных шалаша да моторная лодка, приткнувшаяся к коряге на берегу Шингу. Рядом с одним из шалашей ютилась еще «столовая»: навес на четырех столбах с грубо сколоченным столом и вкопанными в землю лавками.

Несколько лет назад на этом месте находилась деревня суйа, от которой осталась пара старых малок. Где-то между ними покоятся в земле кости пятерых американцев, забравшихся сюда в конце XIX века вслед за Штейненом. Суйа встретили их гораздо менее гостеприимно, чем немецкого путешественника.

— Вы, вероятно, проголодались? — спросил Клаудио.

— Да, да, недурно бы и перекусить, — обрадовался Галон. — А потом, Клаудио, дай нам какого-нибудь специалиста по части рыбы, и мы организуем роскошный обед.

В «столовой» уже потрескивают разгорающиеся пальмовые листья и жизнерадостно звенят разбрасываемые по столу алюминиевые миски. Чумазый поваренок лет десяти от роду размешивает в небольшом котле коричневое варево: увы, все тот же традиционный «рис-фасоль».

Пока готовится завтрак, мы с Клаудио завершаем обход Диауарума. Он подводит меня к сараю, у которого толпятся десятка полтора мальчишек.

— Тут наша рация, — говорит он. — Сейчас меня будет вызывать Орландо.

Я заглядываю в дверь поверх голов благоговейно замеревших сорванцов. У старенькой рации сидит парнишка лет двадцати, если не меньше, и сосредоточенно, словно это является самым привычным занятием сынов Шингу, крутит рукоятки. Я удивленно смотрю на Клаудио, предполагая, что сейчас он прогонит мальчишку, но Клаудио молча улыбается и лезет за сигаретой.

— Видали? — говорит он закуривая. — Это моя правая рука. Мой премьер-министр, Аруйаве.

«Премьер-министр», не обращая на нас никакого внимания, продолжает вслушиваться в треск эфира. Вдруг лоб его сосредоточенно морщится, Аруйаве берет микрофон и, не теряя достоинства, провозглашает:

— Алло! Алло! Леонардо! Алло, Леонардо! Вас вызывает Диауарум! Как слышите? Прием! Алло, Леонардо! На связи — Диауарум! Перехожу на прием!

Он щелкает ключом, переключая рацию на прием. Сквозь треск и шумы откуда-то издалека, словно с другой планеты, выплывает знакомый голос: