Среди ночи - Роберт Кормер

И почему-то он подумал о мистере Зарбуре. Бедный мистер Зарбур. Наверное, он так и не вышел из шока, как об этом писали газеты.

— Мистер Зарбур… — сказал он.

— Конечно, — ответил детектив. — Ты не должен никого защищать — ни мистера Зарбура, ни кого-либо еще. Ты обязан говорить правду, ничего не скрывая.

Но ему нечего было скрывать.

— Мистер Зарбур мог что-нибудь упомянуть при тебе о состоянии балкона? — снова заговорил детектив Катер.

— Нет. Я думал об этом. Там были ящики и все такое. Прежде я туда старался не ходить. Мне не нравилось там находиться.

— Почему?

— Там было пыльно и грязно. Оттуда постоянно слышался странный шум. Наверное, бегали крысы.

— Ты уверен, что это были крысы?

— Уверен, — головная боль снова к нему вернулась, будто пружина, выскочив из своего механизма, стала в распор его черепа.

— Какие звуки там были еще?

— Не понял…

— Может, что-нибудь похожее на то, что ты слышал перед тем представлением, перед самым крушением балкона. Мистер Зарбур что-нибудь говорил об этом балконе загодя до того?

Разве минутой до того он об этом не спрашивал?

— Нет, — будто молоток ударил у него в голове где-то над правой скулой.

И тут вмешался отец.

— Я думаю, у моего сына сильные головные боли. Наверное, стоит пока прекратить.

Детектив отступил к двери, а уполномоченный сказал:

— Постарайся отдохнуть, — это прозвучало мягко и легко.

— Но подумай о заданных тебе вопросах, — напомнил о себе детектив Катер, обернувшись через плечо, выходя из палаты. Его голос звучал совсем не мягко.

Следующим утром маленький человечек, настолько маленький, что его с трудом можно было разглядеть из-за тележки, которую он толкал, остановился у двери и спросил Джона Пола, не хочет ли он купить конфет или жевательной резинки, журнал или газету.

— Если сейчас у тебя нет денег, то можешь заплатить позже, — бодро провозгласил он.

— Можно газету? — спросил Джон Пол, и тут же об этом пожалел. Ему больше не хотелось читать статьи о «Глобусе». — Мой отец оставил деньги в выдвижном ящике, — и он кивнул на тумбочку около койки.

— Меня зовут Мак, — представился человечек. — Я ростом всего лишь три фута и девять дюймов. Я работал в цирке жонглером. Мы выступали в «Глобусе». Это было еще до того, как ты начал там работать. Сколько мне лет, ты думаешь?

Пока он все это говорил, маленький человечек достал из тумбочки деньги, вернул туда сдачу и дал в руки Джону Полу газету.

— Я не знаю, — пожал плечами Джон Пол, но он был рад встрече с таким собеседником, который не был врачом, медсестрой или следователем.

— Пятьдесят один. Все говорят, что мне не дать и тридцати, — качал он головой. — Как же жалко мистера Зарбура. Он был хорошим человеком и любил цирк.

«Как же жалко… был хорошим человеком…» Эти слова насторожили Джона Пола. Когда он раскрыл газету, то из него вырвался стон. Заголовок гласил:

«Владелец театра покончил жизнь самоубийством. Он не вынес последствий случившейся катастрофы».

Ночью он молился о душе мистера Зарбура и о душах детей, погибших в театре. Он загибал пальцы, будто, молясь о них, перебирал четки. Он молился о душе каждого из них снова и снова, затем он повторял «Отчий Наш» и «Пресвятая Мария». Молился он только по-французски, пока, наконец, не уснул. Сон пришел к нему, как добрый и заботливый друг.

Через четыре дня его выписали из больницы. За ним приехали родители. Хлопоча вокруг его, они суетились. Мать помогла ему одеться, хотя он мог это сделать сам. Она стала на колени, чтобы зашнуровать ему ботинки, и это его смутило. Отец трогал его за плечо и ерошил ему волосы, напоминая Джону Полу о своем существовании.

Наконец, прибыла Элли, светловолосая медсестра. Она прикатила инвалидное кресло с большими колесами.

— Садись, поехали, — сказала она.

— Зачем, — начал сопротивляться Джон-Пол. — Я могу идти сам. Я — в порядке…

— Больничное правило, — настаивала Элли, показывая на кресло. — Всех довозят до двери главного входа.

Но когда началась поездка по лабиринтам коридоров, то они проехали мимо лифта, который бы доставил их в вестибюль к главному входу.

— Куда мы едем? — спросил он.

Он видел неуверенные лица его родителей и гримасу на лице Элли.

— Мы спустимся на служебном лифте к служебному входу, — сказала она. — Так будет быстрее.

— Почему быстрее, — вдруг насторожившись, спросил он, осознав, что родители в этот день были более чем заботливы. Они волновались, переживали, ласкали его, одевали и обували, и во всем этом была излишняя доля нервозности.

А в данный момент они молча стояли рядом.

Открылись двери лифта, и они вошли внутрь. Они молча спускались на лифте. Джон-Пол больше ничего не спрашивал. Он подумал, что знает, почему им пришлось избегать главного входа в больницу. Он вспомнил женщину, которая плакала и проклинала его за пять дней до того. Может, она ждала его у главного входа, с такими же, как и она, кто проклинал его за случившееся в театре.

Двери мягко разъехались. Джон-Пол увидел офицера полиции, стоящего у служебного входа больницы. Это был крупный, немолодой человек с редеющими волосами. Он дал им знак рукой. «Такси вас ожидает», — сказал он. — «Нужно спешить, пока толпа у главного входа не поняла, что происходит».

Джона-Пола выкатили из лифта, и отец помог ему встать с кресла, хотя он в его помощи не нуждался. Элли быстро поцеловала его в щеку: «Господь тебе в помощь», — сказала она. — «Бедный мальчик…»

Они спешили через дверь и тротуар к раскрытой двери желтой машины. Отец с матерью помогли ему быстро сесть внутрь и захлопнули дверь. В машине пахло сигаретным дымом. Водитель сгорбился за баранкой руля и даже не обернулся на них. «Держись», — буркнул он, и, визжа резиной, машина рванула с места. Запах бензинового перегара перемешался с сигаретным дымом.

Когда они обогнули угол больницы, то Джон Пол обернулся, чтобы взглянуть через заднее стекло. Немногочисленная толпа собралась у главного входа с плакатами и транспарантами, будто на демонстрацию протеста. Он не смог прочитать всего, что на них было написано. Как он увидел, что толпа начала двигаться через лужайку к служебному входу, откуда только что выехало их такси. Они кричали вслед машине и махали кулаками, поняв, что их провели. Джон-Пол обратил внимание на их разгневанные лица.

— Они думают, что я виноват, — сказал он, осознавая, что весь этот гнев адресован ему.

— Ты не виноват, — сказала мать, прижавшись к нему.

«А, может быть, и виноват», — подумал он, когда уже такси стремительно неслось по улицам города.

Еще несколько дней Джон-Пол не мог оправиться от удивления тому, как быстро он оказался дома. Он не был уверен, что ему можно было покинуть больницу сразу, как только с его головы была удалена повязка. Ему приходилось проходить смертельную рутину сдачи крови на анализ, измерения давления и температуры термометром под языком три-четыре раза в день. Еда ему казалась особенно вкусной, когда она лежала перед ним на тарелке, но когда она попадала к нему в рот, то тут же теряла всякий вкус. Его раздражала открытая дверь в палату, и особенно после визита к нему той женщины, которая рыдала и выкрикивала в его адрес проклятья.

Но попав домой, он не находил себе места. Ему казалось, что и тут он чужой, что дом — не его, хотя вроде как он и был здесь в безопасности. Раньше он не задумывался о том, что ему может угрожать, будь то дома, на улице или в региональной школе Викбурга. Теперь он постоянно чувствовал угрозу, с каждым разом в чем-нибудь еще, в новых красках и звуках. Он покопался в словарях, чтобы подобрать самое подходящее из слов, и нашел: «Беззащитность», хотя он произносил его на французский манер, ставя ударение на последний слог. Хотя уже несколько лет он не говорил по-французски, он все еще не отвык от старых привычек произношения.

Но теперь его мучила беззащитность. Даже когда по утрам его отец был дома и отсыпался после ночной работы в ресторане, а мать все время была занята работой по дому, он продолжал себя чувствовать в этом мире неуверенно. Голова больше не болела, порезы и ушибы зажили. Но он ощутил какие-то изменения в его сознании, излечению которые, наверное, уже не поддавались. Изменения были не только в сознании, но и где-то еще, может, в ходе протекающей вокруг жизни, о чем ему не хотелось даже и думать.

Он сказал матери: «Пойду прогуляюсь».

В ответ она уронила большой скребок, которым очищала от золы печь.

— Пойдешь? — недоумение в ее голосе выглядело явным.

— На следующей неделе я иду в школу. Почему бы не прогуляться уже сейчас? Ты говоришь, что я стал бледным. Может, мне нужен свежий воздух, — говоря с матерью, он не старался пользоваться американскими слияниями и сокращениями.