Аллегро на Балканах - Михайловский Александр

– Лучше не надо, – покачал головой оберст Слон, – вот узнает этот Петков, что ты с ним хочешь сделать, и помрет от страха, не дожидаясь не то что казни, но и самого суда. Он тогда будет жертвой режима, Миша, а ты останешься с несмываемым пятном на репутации. Политическая смерть тут важнее физической, а позор и презрение людей важнее страха смерти. По моему мнению, пожизненная каторга, которую практикует твоя сестра, не подписавшая еще ни одного смертного приговора, для таких персонажей гораздо страшнее банальной петли на шею.

– Вы, господин Рагуленко, очень умный человек, – сказала сербская принцесса, потупив взгляд, – сначала я думала, что вы плохо влияете на моего мужа, но теперь вижу, что это мнение было ошибочным. Иногда вы кажетесь дикарем, который всегда идет напролом, но теперь мне ясно, что это не так.

– Просто я, уважаемая Елена Петровна, в два раза старше вашего Мишеля, – отпарировал Слон, – и видел такое, что не дай Бог никому. Будьте снисходительны к своему супругу, ведь, по сути, он большой мальчишка, и иногда ему хочется похулиганить, хотя бы на словах. Но если это хулиганство перейдет какую-то определенную грань, то мы, его ближайшие друзья – я, Командир, Павел Павлович Одинцов, да его сестрица Ольга – найдем способ сказать ему об этом во вполне определенных выражениях.

– Что есть, то есть, – вздохнул Михаил, – и по большей части я вынужден признавать вашу правоту. Так значит, ты считаешь, что пожизненной каторги в этом деле будет достаточно?

– Не просто достаточно, – хмыкнул Слон, – она будет даже страшнее смертной казни. То есть суд должен приговорить это типа к гражданской казни и повешенью, а ты, Миша, заменишь это приговор на гражданскую казнь и пожизненную каторгу. И пусть знает, что впереди у него не тридцать секунд удушья в петле и все, а целая вечность мучений в наказании за все его прегрешения.

– Ладно, так мы и сделаем, – со вздохом сказал Михаил, – а сейчас меня беспокоит другое. Тебе, Елена, вместе с Джорджи и нашим другом Слоном пора выезжать в Белград, чтобы побудить вашего отца исполнить вторую часть Марлезонского балета. К тому моменту, когда на Фракийском и Македонском фронте начнутся активные боевые действия, ты должна быть сербской королевой и прочно держать в руках вожжи государственной политики. Я, конечно, буду о тебе скучать, но ничего не поделать: такова наша с тобой монаршия доля – приносить свои желания в жертву государственным интересам.

– Я тоже буду о тебе скучать, – чуть покраснев, сказала Елена, – но понимаю, что так надо для государственных интересов. Я лишь хочу надеяться, что, даже отправившись на фронт, ты не будешь рисковать понапрасну и не оставишь меня вдовой с новорожденным дитем на руках…

– Джорджи, пойдем, – сказал оберст Слон королевичу Георгию. – Этим двоим сейчас слишком многое надо будет сказать друг другу наедине.

31 июля 1907 года. Полдень. Румыния, Бухарест, Королевский дворец.

Два дня назад, ровно на рассвете двадцать девятого числа, русские и болгарские армии внезапно, без объявления войны и каких-либо переговоров, а также без единого выстрела перешли румынскую границу на всем ее протяжении и двинулись вглубь территории обреченного государства. Одновременно русский Черноморский фронт блокировал Констанцу, которой в ближайшем будущем было суждено оказаться переименованной в Кюстенджи, и высадил в ее порту морской десант. Это были еще не знаменитые головорезы из корпуса морской пехоты князя-консорта (ибо из пушек по воробьям не стреляют), а просто десантные роты с броненосцев и крейсеров, но и такая демонстрация возможностей привела всех сторонних наблюдателей в трепет. А этих наблюдателей в Констанце оказалось немало, особенно на иностранных торговых судах, застрявших в главном румынском порту после того, как Черное море оказалось наглухо закрыто из-за предстоящих боевых действий.

При этом союзники по Балканскому Альянсу: русская императрица Ольга и ее брат, болгарский царь Михаил – издали совместный манифест, объявив в нем, что пошли войной не на честный и работящий румынский народ (наглая лесть), и даже не на румынского короля, который во всей этой истории ни сном, ни духом, а на наглое, жадное и подлое румынское боярство (истинная правда), составляющее политический класс нынешней Румынии. У большинства румын после радикальных перемен жизнь не ухудшится, а даже улучшится, а те, что грешили, пусть приготовятся ответить за свои дела и дела своих предков, наворотивших такого, за что им не может быть прощения.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Тут надо заметить, что румынское государство изначально создавалось в виде эдакой боярской республики, к которой в качестве украшающей надстройки прилепили германскую королевскую династию Гогенцоллернов-Зигмариненов, ибо румынские бояре напрочь отказывались воспринимать в качестве верховного главы кого-то из своей среды. Ставка на боярство как на классово близкий элемент делалась в первый период русского владычества – с 1829 по 1834 годы. Бояре были правящим классом в полуавтономных от Турции Дунайских княжествах с 1835 по 1848 годы, когда, подавляя народные восстания, в княжества снова вошли русские войска (в основном для того, чтобы то же самое не сделали турки). Во второй период русского владычества местная румынская аристократия снова была лелеема и любима, и эти же люди возглавили строительство независимой Румынии после того, как русские проиграли свою Восточную (Крымскую) войну и отступили прочь.

И вот этому боярскому раю настал быстрый и беспощадный конец. Пришельцы из будущего, хорошо осведомленные о том, что, даже сменив общественную формацию, румынское государство ничуть не изменит своей сути, настояли перед российской императрицей на самом радикальном способе решения этой проблемы – и теперь русские и болгарские армии стремительно продвигались вперед, чтобы сломать разделяющий их барьер. Времена танковых рейдов, когда темпы наступления в чистом прорыве могут составлять до ста километров сутки, еще не пришли, но даже без этого румынская армия, плохо вооруженная и не успевшая отмобилизоваться, почти не оказывала силам вторжения никакого сопротивления – не только потому, что не могла, а, скорее, оттого, что попросту не желала. Да и чего ради простые солдаты, да и младшие офицеры, будут подставлять свои головы под пули из-за боярских хотелок, когда даже сам король отстранился от дел?

Уже к утру второго дня скоротечной и почти бескровной войны, когда передовые болгарские части полукольцом охватили румынскую столицу, а русская армия практически на всем протяжении форсировала реку Серет, стало очевидно, что румынская лавочка вот-вот закроется на вечный переучет. И вот тогда вся та же публика, уже ощущавшая на своих шеях холод набрасываемых на них пеньковых петель, снова потянулась в королевский дворец за советом.

– Ваше величество, – склонив голову, сказал начальник румынского генерального штаба Григоре Грациану, – наша армия разгромлена, солдаты не хотят сражаться ни с русскими, ни с болгарами, а потому бросают оружие и сдаются им в плен.

– А наши мужики приветствуют русских солдат как своих освободителей! – расстроенно воскликнул председатель Сената Иоан Лаговари, – ибо им известно, какие дела творятся в не такой далекой от них Бессарабии.

– Да, это так, – поддержал председателя Сената министр внутренних дел Ионел Братиану, – как мы ни старались вывести эту напасть, все было бесполезно.

На самом деле в Бессарабии ничего особенно выдающегося не творилось: обычные дела для Российской империи. Переселенческая программа, беспроцентные семенные ссуды беднейшим крестьянам, скупка урожая по твердым ценам, конно-машинные станции с твердыми расценками в натуральной форме, а также прочие инициативы императрицы Ольги ужасно раздражали не только местных бессарабских помещиков, которых лишали дешевых батраков, но и их «коллег» пор ту сторону границы. Истошные вопли Пуришкевича в правой прессе были слышны до самого Парижа, и в Бухаресте обсуждались исключительно в разрезе «как хорошо, что Румыния – это не Россия». И даже крестьянское восстание в марте этого года, подавленное с помощью пулеметов, господа Лаговари и им подобные отнесли на счет «тлетворного российского влияния».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})