Бой за рингом - Игорь Заседа

- Это ты уже загнул, я же говорил - не зарывайся. Он - сборник, судить его будут в Москве, в комитете достаточно компетентных и справедливых людей...

- В этом хотелось бы удостовериться. Боюсь, однако, что никто не захочет вникнуть в суть, доискаться до причин. А разве это не важно добраться до корней, до истоков, как и почему известный атлет, человек с чистой биографией мог пасть так низко? Кто виноват - он один или есть еще и соучастники? Ведь если такое случилось, нужно сделать выводы не только по конкретному случаю, а увидеть явление, ведь с ним-то, явлением, и нужно нещадно во имя чистоты советского спорта, наших устоев бороться!

- Умерь свой пыл! Причины... следствия... Ты что, с луны свалился? Кто же это станет доискиваться до корней, эдак ведь самому себе и своей сладкой жизни собственными руками яму можно выкопать. Занесло тебя...

- Отчего же это - занесло? - Я кинулся в драчку. - Разве вы и ты в частности - не живете за счет спортсменов? Разве ты, Павел Феодосьевич, тренируешься по шесть часов ежедневно, гробишь - будем откровенны собственное здоровье во имя рекорда или золотой медали, что может потерять свой блеск уже завтра, потому что появится более сильный или талантливый, разве ты видишь свою жену и детей в короткие перерывы между сборами и новыми сборами, между состязаниями и поездками, разве вы отказываете себе во всем - даже в полноценной учебе, своем будущем - и все во имя того, чтобы на флагштоке под звуки Государственного Гимна поднимался наш красный стяг? Да можно ли так легко списывать спортсмена?

- Говори, говори...

- Могу тебе со всей определенностью заявить: я докопаюсь до истоков этой истории, но рядом с Виктором Добротвором, если он окажется виновен, будут и его тренеры, и работники комитета. Словом, те, кто к нему лично и к этому виду спорта имел непосредственное отношение. Вещи, Паша, нужно... пора начинать называть своими именами! Во всяком случае так я понял Андропова, пусть он даже не успел сказать до конца все, что намеревался. Да вспомни, Павел Феодосьевич, свое время, когда ты плавал! Ты учился в инфизкульте и, кроме стипендии - студенческой, а не комитетской, - не получал ни гроша. Разве не ты плавал - громко сказано - мучился! - в крошечном, вечно переполненном бассейне на Красноармейской, съев перед этим полбуханки черного хлеба... без масла? У тебя не было ни плавок "Арена", ни очков, предохранявших глаза от убийственной концентрации хлора в воде, а ты был счастлив, когда удавалось побить рекорд. Вспомни Анатолия Драпея, Юру Коропа, Колю Корниенко - изувеченных войной, но сохранивших столько чистоты и любви к спорту. Ведь плавали не за деньги, не за блага и иностранные шмотки, что же случилось теперь?!

- Не хуже меня знаешь, что случилось. - Савченко хмурился, и только умение держать себя в руках спасало меня от его ярости. А разве мне сладко, если эти мысли давно будоражили душу, заставляли искать выход и не находить его: уж больно крепкой, и не только на вид, оказалась "стена" современного "большого спорта", как стали именовать все, что происходило на уровне сборных. Причем, что самое поразительное: никто не афишировал эти изменения, никто не объявлял официально об их утверждении в роли неписаных, но скрупулезно соблюдаемых законов; и худо тому, кто попытался воспротивиться их дурному влиянию, отступника, кем бы он ни был "звездой" или спортивным функционером, - если не стирали в порошок, то навсегда удаляли из "высоких сфер". На собраниях сборных куда чаще твердили о необходимости - любой ценой! - добиться победы в тех или иных состязаниях, чем о таких понятиях, как "честность", "порядочность", "цельность физического и морального совершенства".

- Извини. Извини за тон. Что же касается сути, я не отказываюсь от своих слов. Напраслину возводить не хотел.

- Брось извиняться. Ты прав. Я мог бы добавить еще кое-что из этого же ряда: взятки, даваемые за право попасть в сборную и поехать за рубеж, тайные валютные аферы, прикрываемые во имя ложно понятой престижности нашей профессии, бессердечие по отношению к "звездам", чей блеск остался в прошлом, протекционизм, сувениры, коими одаривают спортивных начальников подчиненные... Как следствие - падение престижности и привлекательности спорта, ведь мы сдаем свои позиции на мировой арене потому, что узок выбор талантов, кубертеновская "пирамида" оказалась перевернутой "на голову"... И многое другое. Да, еще проблема: считается, что нынешним спортом можно руководить без специального образования...

- Но это же не может продолжаться вечно! Нужно ломать эти негодные, с позволения сказать, традиции!

- Вкусив сладкого, не захочешь горького... Одно я тебе обещаю твердо: разбирательство поступка Виктора Добротвора будет беспристрастным и глубоким. Даю тебе слово...

6

Вечером, когда в сонном воздухе снов поплыли снежинки, гулкая тишина, что случается только в горах зимой, окутала и Лейк-Плэсид, и дальние берега озера, где громоздились высоченные ели, вползла и в мою комнату на втором этаже.

События недавних дней как-то отстранились, отодвинулись в сторону, и "персональная ЭВМ", а попросту - память выносила на поверхность то далекое прошлое, то вдруг подносила картины совсем недавние, рисовала живые лица. Но чем бессистемнее выглядели воспоминания, тем явственнее выстраивались они в ряд закономерностей, однотемность их уже не вызывала сомнений, и хотел я того или нет - вернулся в прошлое, что, казалось, кануло в Лету.

Я отчетливо представил темную комнату - бунгало Дика Грегори, и тут же гулко забилось сердце, совсем как тогда, когда я включил свет и увидел своего друга мертвым. И ужас охватил меня тогда, и заставил враз ощутить себя одиноким и беззащитным перед лицом неведомой опасности, что уже уничтожила этого-сильного, волевого и умного человека, умевшего избегать Сциллы и Харибды в бурном море политических течений американской жизни. Но он, Дин Грегори, осмелился заглянуть в их тайны - и блестящий, я бы даже сказал, в чем-то откровенно циничный, когда дело касалось сенсации, журналист был уничтожен без предупреждения.

Не знаю почему, но тень той четырехлетней давности истории коснулась меня ледяным дыханием, и я почему-то с тревогой и беспокойством подумал о Серже Казанкини, взявшемся мне помогать, и о Джоне Микитюке, хотя, если верить информации французского репортера, мне скорее нужно было опасаться боксера, а не беспокоиться о его здравии.

Мне не писалось. Быстро одевшись, я вышел под снег, и мягкие, нежные капельки заскользили по лицу, охлаждая горящую кожу.

Мейн-стрит была ярко освещена рекламой и светом витрин, но люди попадались редко, одиночки. Тем не менее я поспешил свернуть в первый же переулочек, ведущий к озеру, и зашагал вдоль темных, дышащих туманом волн.

Сколько бродил - не помню, но мысли крутились вокруг да около все той же заклятой темы, а решение так и не выкристаллизовалось. Словом, возвратился я к себе в пансион еще более растревоженным, и скрыть это состояние мне не удалось. Миссис Келли (мы с ней столкнулись в прихожей) всплеснула руками и обеспокоенно спросила, не заболел ли я. Мне ничего не оставалось, как заверить хозяйку, что чувствую себя превосходно.

Миссис Келли пообещала приготовить чай на калине и лишь тогда сказала то, с чего нужно было начинать.

- К вам все добивались по телефону из Нью-Йорка, - в голосе ее прорвалось недовольство, и я отнес это на свой счет: вот, мол, человек трезвонит весь вечер, а вы шляетесь под снегом по такой ненастной погоде неизвестно где. - Он просил вас быть у себя в полночь, ему крайне нужно с вами поговорить.

- Мужчина?

- А кто же еще мог быть так поздно? - удивленно всплеснула руками миссис Келли, и я чуть было не расхохотался, но вовремя сообразил, что ее пуританизм - осколок "доисторического" прошлого человечества и его нужно лелеять и холить, дабы не забывать, что существовали времена, когда мужчины снимали шляпы при виде женщины, уступали ей место в конке, целовали руку, чтобы засвидетельствовать свое почтение, приносили цветы, когда являлись на свидание, и спрашивали по утрам: "Как ты спала, дорогая?" Помнить, чтобы окончательно не смириться со всеобщей женской эмансипацией и равенством, которые для нас, мужчин, при всей привлекательности подобного положения означали бы бесследно и навсегда утратить способность быть опорой и надеждой слабого пола...

- Спасибо, миссис Келли, это очень любезно с вашей стороны, улыбнувшись, поблагодарил я хозяйку, и она, расцвев, уплыла к себе в просторную угловую комнату, где вместе с ней обитали жирный, самодовольный пушистый серый кот и черная, словно из преисподней, гладкошерстная собачонка с умным, почти человеческим взглядом выпуклых глаз.

Но прежде чем я услышал звонок из Нью-Йорка - не стану скрывать, ожидал его с волнением и опасением услышать что-то неприятное, - объявился Серж Казанкини.

- Хелло, Олег, я чертовски надрался, но ты не спеши ругать меня, это все ради тебя и твоего дела, чтобы мне провалиться вместе с этим проклятым креслом, из коего я не могу выбраться, считай, полдня, и пью, хоть ты и осуждаешь меня, знаю, но ты не прав, когда старый Казанкини, впрочем, не такой уж старый, как тебе хотелось бы, женщины так просто заглядываются на меня, когда... когда... - Серж замолк, словно в кожухе "максима" враз испарилась вода и он захлебнулся в собственной пене. - Олег, это ты, Олег? - Голос и скороговорка выдавали, что мой друг изрядно "нарушил режим" и что ожидать чего-то толкового от него не приходится. Но я ошибся - Серж умел пить и оставаться трезвым, когда надо было быть трезвым. - Олег, черт побери, я действительно пил потому, что нужно было кое с кем поговорить по душам, а души у них раскрываются только после изрядного набора... Прости... - Язык его снова стал заплетаться, и я подумал, что он положит трубку, а если не сделает этого сам, то положу трубку я здесь, в Лейк-Плэсиде. Однако после короткого передыха Серж уже четко сказал: - Я тут действительно кое-что раскопал, отчего можно сразу протрезветь, Олег. Вот тебе мой совет: держись от этой истории подальше. Подальше! Ты понял меня?