Звериной тропой - Николай Инодин

«Что делать… Чернышевский, блин. Как избавиться от этого, не знаю, как бы ОНО от меня не избавилось. Придётся жить как-то. Что делать, если ты вынужден находиться со зверем в одной берлоге? Приручать надо. А в моей ситуации, ещё и дрессировать, иначе сожрёт меня зверь, тут и сказочке конец». Увязав сучья в вязанку высотой себе по пояс, Роман присел, резко, на выдохе, выпрямил ноги, одновременно рывком за витки скрученной из лыка верёвки выдёргивая вязанку вверх и забрасывая себе за спину. «Под центнер, на неделю должно хватить». Развернулся, и пошел к своему лагерю, напевая «Ещё один кирпич в стене». Шишагов никогда не тратил много времени на бесполезные рефлексии.

— Я сижу в своей берлоге ранним утром в день ненастный, протянув худые ноги прямо к жаркому костру — напевал Роман, укладывая в липовое корыто с рассолом куски мяса.

— Я запасов наготовлю из баранины прекрасной, и тогда зимой, быть может, с голодухи не помру-у — основания гордиться собой у человека были.

Тогда, принеся из лесу и пристроив на просушку вязанку сучьев, Рома какое-то время не мог решиться на то, что задумал, слишком пугающим был выбранный путь. И шансы на успех были, как у блондинки из анекдота на встречу с динозавром, пятьдесят на пятьдесят, то есть, или получится, или нет. Решившись, прихватил верёвку, и направился к выбранному заранее дереву. По какой-то причине оно было почти до земли расколото трещиной, доходящей до середины необъятного ствола. Роман забрался внутрь и начал, упираясь в стенки, подниматься наверх. Преодолев расстояние до второго яруса ветвей, перебрался на внешнюю сторону ствола, и ещё метров пять карабкался, перебираясь с сука на сук. Уселся напротив тёмной дыры, больше похожей на пещеру, чем на дупло, и стал старательно, в несколько оборотов верёвки, привязывать себя к ветви. Закончив, завязал узел в районе левого бедра, вложив в него небольшую щепку. Потом натянул на голову капюшон из шкурок, втянул руки в рукава куртки и бросил вытащенную из кармана шишку в дупло. К пчёлам.

Для того чтобы его звериная сущность вырвалась на волю, Шишагову давно не нужны были критические ситуации. Напротив, для удержания контроля над собой Роману постоянно приходилось прилагать определённые усилия. Услышав гул крыльев растревоженного пчелиного роя, зверь отреагировал мгновенно. Ударная доза выброшенного из надпочечников адреналина пришпорила организм, человеческое тело в неимоверном усилии выгнулось, пытаясь освободиться. Мышцы бёдер, вздувшись и закаменев, натянули пряди кое-как сплетённых между собой лыковых ленточек. Несколько тонких полосок, не выдержав напора, лопнули с почти музыкальным звуком, но даже такое нечеловеческое усилие не справилось с несколькими витками верёвки, лишившей тело подвижности. Количество в этот раз оказалось важнее качества.

Не сумев освободиться, зверь постарался как можно сильнее сжаться, уткнувшись лицом в колени и прижав кисти рук к груди. Не из страха, которого не испытывал, просто применил ещё один приём из множества, доставшихся ему от бесчисленных поколений предков.

Вылетевшие из дупла пчёлы окружили подозрительное животное, оказавшееся в опасной близости от их дома. Но застывшее тело не провоцировало на атаку, а раздражающие насекомых запахи, если и были, маскировались запахом дыма. Источником дыма был укреплённый на спине человека кусок выгнившего изнутри древесного ствола, набитый тлеющими шишками. Попадавшие в клубы дыма пчёлы теряли активность, и большей частью возвращались в дупло. Зверь даже не шевельнулся, когда одна из пчёл ужалила его, найдя полоску открытой кожи между мокасином и нижним краем джинсов.

Но и человеческая составляющая Роминой личности изменилась кардинально. Не прошли даром медитации утренние и вечерние, непростое умение отстраняться на охоте, не сковывая животных рефлексов и звериных инстинктов, не уходя при этом в бессознательное состояние. И пока зверь боролся за существование, человек изучал зверя. Себя изучал. Основу свою, из которой выросло, на которой паразитировало его сознание, загнав с помощью окружающих взрослых и не очень членов человеческой стаи в клетку тотального контроля, в загон запретов и заповедей, именуемый социализацией личности. Основу, от которой отгородился стеной слов, ненужных и непонятных связанному зверю, заплатив за предсказуемость и управляемость утратой возможности адекватно воспринимать язык жестов и запахов, звуков и их отсутствия. Нерусским словом интуиция объясняя те редкие случаи, когда исконная сущность всё же умудрялась донести сообщение до возомнившего о себе рассудка.

Нелегко даётся возврат к истокам, большинству людей не дано вспомнить язык, которым владели они до овладения членораздельной речью. Роману такой шанс выпал. Исчезло ежедневное общение с себе подобными, остался неизвестно где бубнящий крадеными голосами телевизор, не лезут в уши красивые и не очень мелодии. В тартарары провалились десять заповедей вкупе с моральным кодексом строителя коммунизма. И теперь пытался Шишагов Роман при жизни пройти по лезвию меча, по мосту из конского волоса, сохранив от распада человеческую личность, освободить животную свою сущность, соединить их в себе в одно целое. Хоть и не знал, возможно ли это.

Пчёлы, успокоившись, переключились в режим обычной жизнедеятельности, перестали обращать на человека внимание. Привязанная к суку фигура медленно и плавно перетекла в более удобное положение, левая рука несколькими движениями распустила затянувшийся узел. Верёвка, змеёй скользнув вокруг бёдер, повисла на суку, свесившись по обе его стороны. Человек слез с надоевшего насеста, ухватившись за оба конца верёвки сразу, начал спускаться. Через какое-то время лыковая змея заскользила следом, и, махнув на прощанье пчелиному жилищу измочаленным хвостом, пропала внизу.

Когда-то в детстве освоил Рома нехитрую науку изготовления ручек из обрезков проводков. Стержень оплетался ими по кругу, при этом каждый круг был узлом, затянутым вокруг основы. Так, завязывая узел за узлом, меняя направление сгибания проволочек и подбирая цвета изоляции, можно было добиться разной формы готового изделия, пустить по нему цветные узоры. Размоченные и подкопченные в дыму костра бараньи жилы были одноцветными, и плёл их Роман самым простым способом, перекладывая жилки по часовой стрелке. Узлы приходилось затягивать зубами, пальцами получалось недостаточно хорошо. Получившееся в результате изделие имело миллиметров пять в диаметре, и было жестковато. Сделанная из него тетива легонько скрипела своими бесчисленными узлами при натягивании и больно била по запястью левой руки после выстрела, но не резала подушечки пальцев правой руки. Запястье Роман куском змеиной кожи обматывал. Такую тетиву Шишагов изладил в конце, а сначала тетивой лука служил всё тот же капроновый шнур из куртки.

Выглаженный каменными обломками до мебельной чистоты, Ромин лук больше напоминал дубину, особенно весом, но тяжёлую стрелу метал сильно и достаточно далеко. Лак варить Роман не умел, поэтому для защиты от влаги натёр его воском, хоть и не был уверен в том, что это поможет. Провалив первую баранью охоту, Роман потом долго приучал к себя оружию, доводя свои действия до полного автоматизма. Потом начал бить тупыми стрелами по многочисленным белкам, пытаясь поймать момент, когда подвижный зверёк на мгновение замирал — попасть в скачущую белку Шишагов даже не надеялся. Подстрелив нескольких, начал устраивать засады на зайцев. По вечерам часами стоял, практически не двигаясь, у заячьей тропы, ожидая появления ушастой мишени. Загонял себя в транс, сливаясь сознанием с окрестностями, и начал ощущать приближение добычи задолго до того, как мог разглядеть её глазами. Услышав скрип тетивы, заяц замирал, развернув на Романа свои уши, и не успевал прыгнуть, когда стрела срывалась с лука. Вырезанный из бараньего ребра наконечник пробивал зверьку грудину, и в предгорьях раздавался громкий плач раненого зайца.

«Идут. Снова вожак рогами за скалы задевает. И стадо с ним. Через пару минут будут здесь». То же место, что и в первый раз. И три лучших стрелы торчат из земли в ожидании, когда придёт их время рвануться к цели. Светлая поверхность скалы готова выделить из сумрака бараньи силуэты. Вот звуки шагов слышны уже совсем рядом, стало слышно дыхание идущих животных…. Шишагов наложил стрелу на тетиву, приготовился. Идущий первым вожак сделал шаг, другой, Роман вскинул лук … «Рано», почувствовал Роман, «ещё чуть обождать, вот, теперь в сердце войдёт». (На самом деле слов в мыслях не было, но описать как-то надо, да?) Коротко прогудело оперение, удар, всхрап и звуки агонии со стороны упавшего животного. Топот копыт уносящегося прочь стада. Рывок к лежащей туше, и двойное удовлетворение — звериная радость от богатой добычи, сладким запахом свежей крови вливающаяся в ноздри, и человеческая гордость от решения сложной проблемы. «Я смог, у меня — получилось». Пальцы снимают тетиву с лука, убирают оружие в кобуру (не помнил Шишагов, как называется чехол для лука), собирают стрелы. Посох привычно укладывается в лямки висящего за спиной короба, и уже поверх посоха и короба забрасывается баранья туша. Тяжелый шаг гружёного человека, остановка в ближайшей к солонцу расселине, и вкус крови во рту, тёплой, дающей силу, текущей из вскрытой шейной артерии. На солонце кровь из туши выпускать Роман не стал, ни к чему лишний раз дичь пугать. А то, что из раны натекло, за сутки бесконечный дождь смоет.