Соловей и халва - Роман Рязанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шейх Гиясаддин оказался ещё крепким, худощавым стариком лет семидесяти. Он окинул купца Рахматулло долгим пытливым взглядом из-под густых, кустистых бровей, не уставая при этом перебирать чётки своими худыми, бескровными пальцами. Затем шейх сделал едва заметный кивок головой и мой господин, как он сам потом мне рассказывал, помимо воли, подскочил к Гиясаддину и поцеловал его жилистую руку.
– Что привело тебя в нашу обитель, уважаемый купец? – задал вопрос глава накшбандии, когда Рахматулло опустился на ковёр напротив него. – Неужели ты решил завещать все свои богатства скромному братству шейха Накшбанда? Но ведь ты ещё молод, – раздвинул тонкие губы в лёгкой усмешке Гиясаддин.
– Вы, должно быть, знаете, мавлоно, – заговорил тут купец Рахматулло. – В минувшую пятницу на приёме в ханском дворце скончался Али Ахмад Бухари, известный в нашем городе стихотворец, и смерть его произошла от яда джунгарского корня…
Далее, мой господин, чуть запинаясь, поведал шейху Гиясаддину обо всех событиях последних дней, в том числе и об аресте китайца Ли Ши, и об истории господина Чжана, и о гибели второго поэта, отравленного настойкой опиумного мака.
Шейх внимательно слушал его рассказ, изредка кивая головой, и, наконец, произнёс:
– Твоё повествование весьма занимает меня, купец, но, сдаётся мне, что ты, почтенный, ходишь вокруг да около? Скажи прямо, кому-то удалось узнать, что покойный Али Ахмад состоял членом нашего братства?
– Да, – тихо, но твёрдо проронил в ответ купец Рахматулло. – Мы, я и мой слуга, обнаружили в его доме мешочек для сбора подаяния с символом братства – сердцем, куда было вписано имя Аллаха.
– Совершенно верно! – немного резко и сухо промолвил шейх – Члены нашего братства вручают своё сердце Господу миров, но разум наш остаётся при нас, ибо только разумом можно постичь тайну тайн, ту, что искали тридцать птиц…24 – тут шейх помолчал и спросил напрямик:
– Неужели ты думаешь, что наш разум позволил бы нам поднять руку на Али Ахмада Бухари или на кого бы то ни было, неужели бы наш разум позволил бы нам ввергнуть наш благородный город в пучину смуты и мятежа?! – продолжил он, заметно распаляясь. – Мы, нищие братья, не ищем себе сокровищ в подлунном мире, а ищем лишь единения с Аллахом, дабы слить с ним свои души!
Между собеседниками воцарилось напряжённое молчание, и его снова нарушил Гиясаддин, заговорив на этом раз мягким, приглушённым голосом:
– Я слышал о тебе, купец, как о порядочном и справедливом человеке, которому довелось немало пережить, да вознаградит тебя Аллах своей милостью. И я скажу тебе правду, тем паче, что мне как шейху дервишей лгать и не пристало. Так вот слушай же… Я был единственным сыном нашего бухарского кади, и отец готовил меня к стезе знатока шариата.
Однажды отец разрешил мне присутствовать в суде, и я увидел, как по его приговору бьют палками какого-то бродягу, укравшего лепёшку на рынке. Слушая вопли этого несчастного, я, дабы отвести взор от вида его страданий принялся смотреть по сторонам и наткнулся взглядом на дервиша, стоявшего с мешочком для сбора подаяния чуть поодаль. Дервиш смотрел на наказание вора, но не было в его взгляде жадного одобрения приговора властей, не было и затаённой ярости на тех, кто приводил его в исполнение. Была лишь лёгкая укоризна… И когда дервиш двинулся прочь, я бросил своё место по правую руку отца и пошёл вслед за ним, и вскоре уже стучался в дверь ханаки…
Вот так я бросил всё – учёбу, родителей, младших братьев и сестёр и сделался послушником – мюридом. В стенах ханаки я выполнял разные позорные указания своих наставников, дабы смирить свою гордыню, а после некоторое время торговал тканями в Бухаре, а затем снова вернулся в ханаку. Когда же я вошёл в стены обители братства во второй раз, я застал у нас нового мюрида, умевшего слагать стихи. Им и был прославленный ныне Али Ахмад, известный под тахаллусом Бухари. Новый послушник, казалось бы, ничем не отличался от всех нас – точно также рано вставал, точно также трудился, не брезгуя самой чёрной работой. Но однажды ночью он исчез, а утром наш шейх собрал всех нас и промолвил:
– Ведомо ли вам, братья, или нет, но Али Ахмад, вот уже без малого полгода, деливший с нами и пищу и кров, оказался тайным соглядатаем хана. По воле владыки Бухары проник он в нашу обитель, дабы передавать хану и великому визирю все наши тайны. Узнал я об этом, когда нашёл листы бумаги, исписанные тайнописью в его келье. Он пытался оправдываться, говорил, будто это его стихи. Но то была ложь, братья! За эту ложь и за слежку за братьями изгнал я Али Ахмада из стен нашей ханаки! И да будет его зловредный поступок примером другим, как не следует поступать с братьями и нашим учением!
Такие слова промолвил нам тогдашний наш глава. Слышал их своими ушами и я – молодой послушник. С тех пор не доводилось мне больше видеть Али Ахмада, и слышать о нём ничего больше я не хочу! – подвёл горький итог своим воспоминаниям шейх Гиясаддин.
– Благодарю за искренний рассказ, мавляна! – сказал в ответ купец Рахматулло.
– Шейх Аттар говорил: «У кого нет муршида25, у того муршид сам Иблис!» – наставительно, с чувством произнёс Гиясаддин. – Стихотворец Али Ахмад отверг наставничество наших братьев, а стало быть, избрал своим наставником самого шайтана! Злобе и клевете на правоверных обучил его этот наставник! В тех тёмных водах, что подобны кипящим источникам ада, куда привёл его путь зла следует искать вам его убийцу! – высказал своё мнение шейх. – Мне же, равно как и иным дервишам, добавить более нечего…И запомните, почтенный, никогда орден накшбандии не пойдёт на убийство! – повторил он ещё раз.
Никогда? – переспросил купец Рахматулло – А как же Улуг-бек-мирза? – вырвалось вдруг у него. – Улугбек-мирза, внук великого Тимура?
– Улуг-бек- мирза? – погладил свою чёрную, кустистую бороду шейх. – Улуг – бек-мирза слишком часто смотрел на небо, на звёзды и мало обращал свой взор на землю, вот и воспитал своего сына тираном, сын и отправил его держать ответ перед Аллахом…а может быть, кто знает, каким тираном стал бы и сам Улуг-бек мирза, проживи он дольше, сегодня он смотрел на звёзды из башни, а завтра бы строил бы
