Отстрел негодяев - Василий Головачев

Он выпятил было губы, но зазвонил мобильный.

Константин опомнился, глянул на экранчик айфона: звонила сестра Зина.

– Привет, Зинуля. Давно не слышал твоего приятного голоска. Что так рано звонишь?

– Костик, родной… – Голос сестры прервался, она задышала чаще, пытаясь справиться с собой, – помоги!

Сердце дало сбой. Зина была старше его на пять лет, жила в подмосковном Митяеве, одна, без мужа, с тремя детьми, и приходилось ей несладко. На ум пришло, что он звонит ей редко, а приезжает и того реже.

– Что случилось?

– У меня детей забрали! – зарыдала Зинаида.

– Как забрали? – не понял Константин. – Кто?!

– Органы опеки… вчера вечером…

– За что?!

– Соседи наврали, что я за ними не слежу и им есть нечего. Приехали трое, посмотрели – якобы в холодильнике ничего нет из еды, и забрали. – Зина снова заплакала.

– Тихо, тихо, сестрёнка, – пробормотал он, переживая не меньший шок. – Всё можно поправить, не переживай, я скоро приеду.

– Когда?

– Как раз собирался выезжать, к обеду буду у тебя.

– Ой, Костенька, жду тебя как бога!

– Какой я бог, – невольно улыбнулся он, – обыкновенный военнослужащий. Жди, разберёмся.

Выключив телефон, он слепо уставился в окно, успокаивая сердце, и погрозил кулаком небу, не подозревая, что вступает на тропу войны с сильнейшей мафией на Земле – бюрократической.

Композиция 5

Калёнов

Майское утро для Максима Олеговича Калёнова, полковника ГРУ в отставке, началось как обычно с пробежки вдоль набережной реки Протвы. Жил он в Верее более пятнадцати лет и своей привычке не изменял никогда, ни в дождь, ни в лютые морозы.

Калёнову в июне должно было исполниться шестьдесят девять лет, но выглядел он, несмотря на полное отсутствие волос на голове (примерно лет двадцать назад он стал брить голову наголо), пятидесятилетним и производил впечатление человека, которого лучше не задевать. Высокий (метр девяносто пять), широкоплечий, не потерявший ни подвижности, ни гибкости, ни силы, он являл собой пример мужчины, отвечающего за свои слова. Про таких говорят – лучше быть их друзьями! И Калёнов вполне заслуживал такой оценки.

У него было твёрдое лицо смелой мужской лепки, твёрдые прямые губы, синие глаза и прямые седые брови. Подкачал в твёрдости лишь нос – не туфля и не картошка, но всё же не слишком серьёзная деталь во всём интерьере, зато при улыбке эта деталь добавляла доброты лицу, и редко кто мог удержаться от улыбки в ответ.

Жил Максим Олегович в пятиэтажке на Второй Набережной улице, недалеко от церкви Богоявления. Квартира принадлежала старшему брату Калёнова Дмитрию, а переехал он в Верею из Москвы, когда брат умер в восемьдесят три года, а сам он уволился в запас. Дети Дмитрия давно жили отдельно, дочь в Санкт-Петербурге, сын в Сочи, и менять место жительства не захотели.

В те времена Калёнов ещё жил с женой Мариной Ильиничной, младше его на пять лет, и примерно два года они отстраивали новое жильё, стараясь преодолеть возникшие разногласия. Однако трещина, возникшая между ними ещё в те годы, когда он служил в Главном Управлении разведки Минобороны (что говорить, он сам был виноват), постепенно росла и достигла той стадии, когда жить вместе стало невозможно. И они разошлись. Марина Ильинична уехала обратно в столицу, к дочери, а он остался в Верее и после увольнения в запас устроился начальником охраны верейского пансионата «Акварели».

Верея ему понравилась. Это был небольшой городок в Наро-Фоминском районе Московской губернии, расположенный в сорока километрах от Наро-Фоминска и в ста десяти километрах от Москвы. Жителей в нём насчитывалось чуть больше пяти тысяч человек. Основан город был в тысяча триста семьдесят первом году, а название получил, по одной из версий, в соответствии с названием столбов, на которые навешиваются створки ворот. По другой версии, вереёй назывался небольшой участок земли или леса либо клин поля.

За время, прошедшее с момента переселения, Калёнов исходил городок, что называется, вдоль и поперёк и знал все его природные и архитектурные достопримечательности. Хотя по церквям, – а их в городе насчитывалось больше десятка, – не ходил, поклоняясь более древним, нежели Иисус Христос, ведическим богам.

Кроме того, что он уже почти десять лет руководил охраной пансионата «Акварели», Максим Олегович имел «тайную страсть», а именно – коллекционировал печати из поделочных пород, стекла и хрусталя. Никто его этому не учил, ни отец, ни дед, а сам Максим Олегович увлёкся «печатным хобби» случайно, когда ему в Екатеринбурге во время командировки подарили копию печати «Архимандрит Нилъ» из горного хрусталя. Заинтересовавшись изделием, дома он залез в Интернет, узнал, что первая в России печать была вырезана из агата аж в тысяча семьсот восемьдесят втором году для Приказа общественного присутствия Пермского наместничества, и с тех пор погрузился в коллекционирование с головой, добывая печати во всех уголках страны и за рубежом. К нынешнему времени его коллекция состояла более чем из четырёхсот изделий этого вида, причём не только сувенирного производства, но что ни на есть реального прикладного происхождения, среди которых были и такие шедевры, как найденная в ломбарде Новгорода немецкая печать «К. К. Гортъ де Гроттъ» из розового кварца.

Калёнов не удержался, открыл дверцу стеклянного шкафа, – всего их было четыре, он заказывал шкафы специально, – потёр пальцем фигурку медведя, вырезанную из цельного штуфа малахита, нос которого тоже являлся печатью «Уральский камнерез», на удачу, закрыл и начал одеваться.

Без пяти минут восемь он был уже в пансионате, от дома до территории которого было всего девять километров.

Пансионат «Акварели» построили в начале века, и к двадцатым годам он приобрёл известность не только среди местных жителей, но и в районе, и в области, и по всей России благодаря прекрасному расположению: смешанный ухоженный лес, река, луга, пруды, чистота, порядок, – и развитому сервису с бесплатным вай-фаем. На его территории располагалось восемнадцать коттеджей разного уровня, был даже один именной суперлюкс – Фудзи, и отдыхать в пансионате могли одновременно до ста пятидесяти человек. Ехали сюда действительно отовсюду, даже с севера, и пансионат считался прекрасным местом для семейного отдыха.

Поставив машину на крытую стоянку для служебных авто (Максим Олегович ездил на белом купе «Хёндэ Кисс» очень приличного качества и дизайна), он первым делом обошёл территорию, выглядывая «непорядок» и привычно не находя причин для разноса подчинённых, затем вернулся в свой кабинетик в служебном флигеле, рядом с помещением охраны, имеющем хорошо оснащённый комплекс наблюдения. После чего занялся рутинными делами, которых всегда хватало.

Надо было кое-что подремонтировать на границах подконтрольной территории, заменить пару телекамер, залатать порванную кабаном сетку на южном участке, откорректировать расписание дежурств на май, обсудить с замом, бывшим военным, план мероприятий по улучшению качества охраны, и так далее, и тому подобное. К счастью, Калёнов давно отладил систему обеспечения безопасности отдыхающих, подобрав штат опытных охранников, коих на весь пансионат насчитывалось больше двух десятков человек, и мог не беспокоиться насчёт возникновения инцидентов на его территории. Система контроля и связи пансионата позволяла реагировать на любые проявления некорректного поведения отдыхающих (случалось и такое), а также на попытки несанкционированного проникновения на территорию. В распоряжении охраны имелись электромобильчики «Итало», вмещавшие до четырёх человек, и при необходимости на них можно было пересечь территорию пансионата по диагонали за две-три минуты.

В одиннадцать часов утра Калёнова вызвал к себе директор пансионата.

Максим Олегович выключил компьютер, вышел из флигеля, добрался до главного корпуса заведения и открыл дверь приёмной.

– Заходите, Максим Олегович, – сказала секретарша директора Тоня, – ждёт.

Калёнов вошёл в просторный светлый кабинет руководителя пансионата, окнами выходящий в лес.

Директор «Акварелей» Валерий Романович Симанчук разговаривал с кем-то по мобильному. Сделал знак начальнику охраны: входи. Был он тучен, громаден, как борец сумо, и малоподвижен. Ему исполнилось пятьдесят семь лет, но выглядел он старше лет на десять, контрастно отличаясь от Максима Олеговича, который был старше, но выглядел моложе. Последние лет пятнадцать Симанчук боролся с полнотой, но борьба шла с переменным успехом, и стоило ему скинуть десяток килограммов, как организм начинал отказываться от активного образа жизни, а вовсе не наоборот, как обещали медики. Грань консенсуса между мерой похудения и полнотой Валерий Романович так и не нашёл.

Калёнов сел на стул, разглядывая лицо директора. Судя по опущенным уголкам губ, настроение у Симанчука было минорное, а землистый цвет лица говорил о том, что в борьбе с недугом он терпит очередное поражение.