Записки экспедитора Тайной канцелярии - Олег Рясков

– Ваня! – крикнул он, выплюнув соломинку, что жевал с досады.

– Вася! – отозвался Самойлов и двинулся на итальянца.

Но тот серией ловких ударов заставил Ивана пятиться. А тут еще вечерняя роса, как на грех, – поскользнулся наш герой и через мгновение лежал на сырой траве. Фалинелли навис над ним, приставив острие клинка к груди:

– Ви есть повержен! Ваши извинения, и я считать дело чести закончен!

Самойлов посмотрел на небо, покосился на спешившего к нему Вожжова и согласно кивнул, ударив от злости кулаком по земле. Изящная «бабочка», начертанная шпагой в воздухе, и ответный кивок итальянца закончили дело. Недавний соперник протянул Ивану руку и помог подняться. Вожжов принял раздосадованного приятеля в объятья и повел к карете со словами:

– Ну поскользнулся. Ваня, да не переживай! Я вон третьего дня на крыльце как плюхнулся!

Иван резко обернулся к товарищу. Да неужто не понятно?! Он схватил его за грудки и, хорошенько встряхнув, выкрикнул:

– Так то ж на крыльце!

Потом словно осознав, что Василий здесь ни при чем, отпустил его, но выместил досаду на дверце кареты – со всего размаху двинул по ней кулаком:

– Я дуэль продул!

– Тише, тише, – успокаивал разбушевавшегося дуэлянта Вожжов, запихивая его в карету.

По дороге Василий все продолжал втолковывать абсолютно несчастному Ивану прелести столь удачного исхода:

– Дык ты подумай, что все к лучшему и будет. Вот ежели, к примеру, упаси господи, ты бы его продырявил, вот ведь канитель поднялась бы, и матушка императрица, не дай бог, осерчала. А так вроде ничего и не было, побренчали себе шпажонками и разошлись. Какой спрос!

Да что он такое говорит?! Не он ли в доме Меншикова готов был в драку лезть за честь мундира. Не эту ли горячую голову спасал Иван, пойдя на дуэль во избежание скандала? А теперь Василия как подменили – сама покладистость! Конечно, ему-то что, не он нынче опозорен!

От одной мысли о позоре Ивану захотелось зарыдать, чего он, конечно, не сделал, а только простонал в ответ:

– Ага, теперь сплетен не оберешься: Самойлов, мол, малахольный, дуэль продул!

– Ладно, поедем ко мне, там выпьешь и все забудешь. У меня уж, поди, собрались наши.

Бедный Ваня совсем напрягся:

– Про «наших», я тебя прошу, там – ни слова!

– Ни-ни! Что ты, – заверил его Вожжов.

Карета свернула в переулок и остановилась у дома, где квартировал Вожжов.

В гостиной действительно было уже полно народу: товарищи Василия по полку, полупьяные девицы – то ли полюбовницы их, то ли из публичного дома привезены. Все шумели, пили неумеренно, веселились. Иван сел за стол, обнаружил перед собой кружку с вином, выпил до дна. Встряхнул головой. Гостиная покачнулась перед глазами. Из мути возник захмелевший Вася, подлил еще вина, попытался вновь втолковать:

– Я вот третьего дни тоже.

– Тихо! – зашипел на него Иван.

Тут к Вожжову подскочила шустрая смазливая девка, вольно обняла его и повлекла за собой. Василий засиял, как начищенный котелок, и, прокричав «Ваня, я пошел!», устремился за обольстительницей. Самойлов остался один за столом. От выпитого и пережитого к горлу подкатывала дурнота. Иван поднялся и пошел было к выходу, но наткнулся на группу полупьяных драгун, которые, насмешливо поглядывая на него, стали вдруг разыгрывать представление: один из них, Бугров, опрокинул приятеля на лавку и принялся размахивать вилкой, а затем приставил ее к горлу лежащего и выкрикнул: «Ви есть повержен!» Получилось настолько потешно, что остальная компания дружно расхохоталась. Кровь бросилась Самойлову в голову – такого открытого издевательства он никак не мог стерпеть.

– Ах ты, мерзавец! – задохнулся он от гнева и рванулся в сторону Вожжова, гоготавшего громче всех.

Но тут комната поплыла, в ушах зашумело, и наш несчастный, так и не успев расправиться с обидчиками, рухнул в беспамятстве им на руки.

Сознание вернулось (если это можно назвать сознанием – голова нещадно гудела) лишь утром. За окном надрывались не первые, видать, петухи, солнце уже взошло и надоедливо лезло в глаза. Иван приподнялся на локте, оглядел комнату, попытался вспомнить, что произошло, но память пока отказывалась служить ему. Дурнота подступила к горлу. Иван снова бессильно упал на подушки. Тут за дверью послышались голоса. Самойлов ясно различил вопрос:

– Постоялец твой дома?

– Еще почивают, – ответила хозяйка.

Но тяжелые шаги, несмотря на сей довод, стали быстро приближаться, дверь распахнулась, и в комнату вошли несколько человек. В первом – важном, изысканно одетом господине с суровым взглядом – Ваня, хоть и был еще не в ладах с головой, сразу признал Ушакова. А осознав, что за важная персона посетила его самолично, совсем растерялся.

– Он? – строго и как-то даже брезгливо спросил Андрей Иванович.

– Так точно, он, Самойлов! – ответил стоящий рядом драгунский капитан Сухов.

Ушаков прошелся по комнате, не снимая шляпы и плаща, глянул в окно и только после этой весьма ощутимой паузы заявил тоном, не терпящим возражений:

– Одевайтесь, сударь, вы обвиняетесь в убийстве!

Услыхав этот страшный приговор, Иван от ужаса забыл про хворь и рывком попытался встать.

– В убийстве?!

Но тут голова, словно колокол, наполнилась гулом, а горло сдавил очередной комок дурноты. Бедолага судорожно схватил медный кувшин со столика, приложил прохладный металл ко лбу и едва выговорил:

– В каком убийстве?

Ушаков все так же неспешно подошел к креслу, концом трости скинул с него Ванин кафтан, уселся и приказал своей свите:

– Обыщите дом, двор и сад.

Те вышли. Несчастный, ничего не понимающий Иван попытался врачевать голову прикладыванием кувшина, затем поискал спасения на дне сосуда, но тот был пуст. Более помощи ждать было неоткуда, оставалось только повиноваться и уповать на милость божию.

Как добрались до Петропавловской крепости, Самойлов помнил смутно – ужас перед содеянным (или несодеянным – кто знает? – память так и утаила от Вани некоторые подробности вчерашнего вечера) сковал его мысли и чувства. Казалось, в следующий момент уже шли они по гулким коридорам каземата, затем очутились в камере для допросов, где Ивана усадили на невысокую скамью, руки ему оставили связанными. Пленник окинул взглядом голые стены подземелья, каменные своды, на которые падали причудливые тени от разведенной жаровни. Было здесь мрачно и сыро, казалось, что даже воздух пропитан чем-то зловещим.

Знакомый уже Туманов приступил к допросу жестко и с каким-то особым рвением:

– Значит, ты никуда не выходил, после того как покинул дом Вожжова?

– Дык я же в беспамятстве был. – Иван не знал, какие подобрать слова, чтобы ему поверили. Хоть бы скорее объяснили, в чем его подозревают, а то что и думать, неведомо!

Туманов вдруг вытянулся в струнку, а за спиной Самойлова раздался знакомый строгий голос Ушакова:

– А вот товарищи твои сказывали, что ты по приезде грозился: мол, не жить ему, подлецу… Это ты про кого?

– Так это про Вожжова! Растрепал всем про дуэль, подлец!

– Дуэль с господином Фалинелли?

– Ну да… поругались мы с ним.

Ивану стыдно было вспомнить, как глупо и самонадеянно он вел себя, затеяв ссору на торжественном приеме, а затем явившись хмельным на дуэль. Да что теперь: сумел заварить кашу, сиди и расхлебывай. Ушаков с интересом наблюдал за сменой настроения на лице пленника, но продолжал гнуть свою линию:

– Позвольте полюбопытствовать, из-за чего же вы с ним поругались?

– По поводу русского маневра… боевого. Штиля ведения Полтавской кампании.

Ушаков развеселился:

– Браво! И кроме как дуэлью этот вопрос решить нельзя было?

И этот туда же! Смешно ему! А ведь на честь русского мундира иноземец покушался. Прилюдно!

– Да как ему, басурманину, доказать-то? – вскрикнул было Иван, да осекся, вспомнив, на кого кричит и где.

– Ну и что? Доказал? – презрительно поинтересовался Андрей Иванович.

– Доказал, – скис наш герой.

– То есть совершил смертоубийство итальянского дворянина! – встрял Туманов.

Вот те на! Что же он такое говорит? Не осведомлен, видать.

– Так дуэль же миром кончилась, – пояснил Иван, надеясь, что на том все и разрешится.

– Милостивый государь! – отрезал Ушаков. – О том, что ваша дуэль кончилась миром, знаем только я, он (кивок в сторону Туманова) и ваши друзья по полку, а вот то, что ваш визави в тот же вечер был убит у себя в доме, знает вся Москва!

– Как?! – ужаснулся Ваня. – Убит?

– А что вы так испугались? – с издевкой произнес начальник Тайной канцелярии. – Не вы ли перед этим хотели ему кишки выпустить?

В эту минуту в камеру вошел офицер, что-то прошептал Туманову, отдал ему какой-то предмет и тут же вышел.

– Нашли, Ваша светлость! – радостно объявил Туманов и показал Ушакову окровавленные каминные щипцы. – Он в сарае их схоронил, на земле около колоды.