Книги Якова - Ольга Токарчук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У общины есть свои коровы и сотня кур. Их только что купили, слышно, как строят курятники – сколачивают деревянные насесты. За домами красивые сады, но урожай небольшой, потому что в Иванье перебрались слишком поздно, стоял уже август. На крыши ползет виноград, одичавший, и не только, ягоды мелкие и вкусные. Удалось собрать немного тыквы. Еще сливы уродились, мелкие, темные и сладкие; яблони сгибались под тяжестью плодов. Сейчас, после заморозков, все сделалось серым, начался зимний спектакль гниения.
Всю осень каждый день приезжают люди, особенно из Валахии и Турции, а то и из Черновцов, Ясс и даже Бухареста. И все благодаря Осману – это он сзывает собратьев, в первую очередь тех, кто уже принял ислам, подданных султана. Они не слишком сильно отличаются от знакомых евреев, подольских: чуть более загорелы, подвижны, охотнее танцуют и песни их кажутся более энергичными. Все тут перемешано – языки, одежда, головные уборы. Кое-кто носит чалму – например, Осман и его большое семейство, другие – меховые штраймлы, у третьих на голове турецкие фески, а у северян – конфедератки. Дети привыкают друг к другу: маленькие турки носятся вместе с подолянами вокруг прудов, а когда ударяет мороз, бегают по льду. Места маловато. Пока они теснятся в крошечных комнатках вместе с детьми и всем своим скарбом и мерзнут, потому что, в сущности, единственное, чего здесь недостает, – это дров. По утрам маленькие окна зарастают морозными узорами, которые наивно имитируют то, что может предложить весна: листья, побеги папоротника, бутоны цветов.
Хаим из Копычинцев и Осман выделяют вновь прибывшим домики. Хава, которая отвечает за продовольствие, раздает одеяла и горшки, показывает, где кухня и где можно помыться – в конце деревни даже миква имеется. Объясняет, что едят они здесь вместе и готовят вместе. И работать будут сообща: женщины займутся шитьем, мужчины – ремонтом зданий и заготовкой дров. Молоко полагается только детям и старикам.
Так что женщины стирают, готовят, шьют, кормят. Уже родился один ребенок, мальчик, его назвали Яков. Утром мужчины уходят зарабатывать деньги – они занимаются торговлей, коммерцией. Вечером совещаются. Несколько подростков служат почтальонами – верхом развозят посылки: если необходимо, в Каменец и, прокрадываясь через границу, в Турцию, в Черновцы. Оттуда почта идет дальше.
Другой Хаим, тот, что из Буска, брат Нахмана, привел вчера стадо коз и распределил по справедливости – люди этому очень рады, потому что детям не хватало молока. Молодые женщины, которых отправили на кухню, оставили малышню под присмотром пожилых, устроивших в одной из хибар нечто под названием «киндергартен».
Сейчас конец ноября, и все в Иванье ждут прибытия Якова. Послали на турецкую сторону караульных. Юноши стоят на страже на высоком берегу и проверяют броды. Деревня готова к празднику еще со вчерашнего дня. Дом, предназначенный для Якова, сверкает чистотой. Убогий пол из утоптанной глины прикрыли коврами. На окнах висят белоснежные занавески.
Наконец слышатся свист и возгласы от реки. Приехал.
На въезде в деревню гостей ждет Осман из Черновцов, ликующий и торжествующий. Увидев их, запевает красивым, сильным голосом: «Дио мио Барухия…» – гимн подхватывает взволнованная толпа встречающих. Процессия, появляющаяся из-за поворота, напоминает турецкий отряд. В центре экипаж, в нем любопытные глаза высматривают Якова, но Яков едет впереди, на сером коне, одетый по-турецки, в чалме и синем пальто на меховой подкладке, с широкими рукавами. У него длинная черная борода, которая делает его старше. Яков спешивается и своим лбом касается лбов Османа и Хаима, кладет ладони на головы их жен. Осман ведет его к самому большому дому, двор убран, вход обложен еловыми ветками. Но Яков указывает на хибарку по соседству, старую мазанку, и говорит, что хочет жить один – где угодно, хоть во дворе в сарае.
– Ты – хахам, – говорит Хаим. – Как это ты будешь жить один и в хибаре?
Но Яков настаивает:
– Я буду спать в сарае, потому что я человек простой.
Осман не очень понимает, но послушно велит привести сарай в порядок.
О рукавах священной рубашки Шабтая Цви
У Виттель густые локоны цвета осенней травы, она высокая и статная. Голову держит высоко и сама себя назначила в услужение Якову. Стремительно идет между домами – стройная, румяная, за словом в карман не лезет. Язычок у нее острый. Поскольку домик Якова стоит на их дворе, Виттель до приезда законной жены Ханы с детьми взяла на себя роль стражницы Господина. А пока у нее на Якова монополия. Все то и дело чего-то от него хотят, морочат голову, она гонит их, сторожит подходы к сараю, носит ему турецкие печки. Когда собираются люди, посмотреть на дом Господина, Виттель выбивает одеяла на заборе и заслоняет своим телом калитку:
– Господин отдыхает. Господин молится. Господин спит. Господин просит благословения для Иванья.
Днем все трудятся, и часто можно увидеть, как Яков в расстегнутой рубахе – он никогда не мерзнет – размашисто рубит дрова или разгружает телегу и таскает мешки с мукой. Лишь когда стемнеет, они собираются на занятия. Когда-то мужчины и женщины учились по отдельности, но в Иванье Господин сразу завел другие порядки. Теперь все взрослые занимаются вместе.
Те, что постарше, сидят на скамьях, младшие – на снопах, друг подле друга. Самое приятное – в начале урока, потому что Яков всегда начинает с того, что смешит собравшихся: слышатся взрывы хохота. Яков любит скабрезные шутки. Он рассказывает:
– В молодости я приехал в одну деревню, где никогда не видали евреев. Пришел на постоялый двор, где собирались девки и парни. Девки пряли, а парни рассказывали им всякие истории. Один сразу принялся оскорблять меня и насмехаться. Стал рассказывать, будто однажды еврейский Бог шел вместе с христианским и христианский Бог ударил еврейского по физиономии. Это всех очень развеселило, и они начали смеяться, точно услыхали удачную шутку, а ведь это ничуть не смешно. И я в ответ рассказал им, как однажды Магомет гулял со святым Петром. Магомет говорит Петру: «Очень хочется поиметь тебя на турецкий манер». Петр сопротивлялся, но Магомет был сильнее, так что привязал его к дереву и принялся за свое. Петр
