Люди сороковых годов - Алексей Писемский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Но все-таки, когда смотритель стал у тебя требовать их, отчего ж ты не отдавал их ему?
- Жалко, ваше благородие, было: мы тоже привыкли к ним; а потом мы и отдали-с!
- Отдали? - обратился Вихров к смотрителю.
- Отдали-с! Голуби-то у меня и теперь с опечатанными крыльями гуляют на дворе. Прикажете принести? - говорил смотритель.
- После. В этом только грубость арестантов и состояла? - прибавил Вихров.
- Нет, вон за этим молодцом много еще и других историй, - произнес смотритель, показывая на первого арестанта, - его вон на двор нельзя выпустить!
Арестант при этом заметно сконфузился и потупил глаза в землю.
- Почему нельзя выпустить? - спросил Вихров.
- А потому-с... - отвечал смотритель и, как видно, не решался доканчивать своего обвинения.
- Все это одна напраслина на меня, ваше высокоблагородие, - говорил арестант окончательно сконфуженным голосом.
- Какая же напраслина - на других же не говорят.
- Это все, ваше высокоблагородие, Гаврюшка вам солдат насказал, говорил арестант.
- Ну, хоть и Гаврюшка - что же?
- А то, ваше благородие, что он перед тем только четвертак с меня на полштофа требовал.
- За что же он именно требовал с тебя? - вмешался в их разговор Вихров.
- Прах его знает! - отвечал арестант, по-прежнему сконфуженным голосом.
- В чем же именно он еще обвиняется? - отнесся Вихров к смотрителю.
- А в том, ваше высокоблагородие, что по инструкции их каждый день на двор выпускают погулять; а у нас женское отделение все почесть на двор выходит, вот он и завел эту методу: влезет сам в окно да баб к себе, арестанток, и подманивает.
Арестант при этом обвинении окончательно уже покраснел, как рак вареный. Прочие арестанты - кто тихонько смеялся себе в кулак, кто только улыбался.
- И те подходили к нему? - спрашивал Вихров.
- Еще бы! Бунт такой на меня подняли, когда я запретил было им к окнам-то подходить: "Что, говорят, ты свету божьего, что ли, нас лишаешь!" Хорош у них свет божий!
- Что же, ты подманивал арестанток? - спросил Вихров арестанта.
- Да так, ваше благородие, пошутил раз как-то, - отвечал тот.
- Да, пошутил! Отчего же Катька-то в таком теперь положении?
- Я ничего того не знаю.
- Кто же знает-то - я, что ли?
- Да, может, и вы; я неизвестен в том.
- Как же я? Ах ты, подлец этакой!.. Вот, ваше высокородие, как они разговаривают! - жаловался смотритель Вихрову, но тот в это время все свое внимание обратил на моложавого, седого арестанта.
- Ты за что посажен? - обратился он к нему, наконец, с вопросом.
- За покражу церковных вещей-с, - отвечал тот.
- Что же такое он вам грубил? - обратился Вихров к смотрителю.
- Да тоже вон голубей-то не давал, - отвечал тот.
- И больше ничего?
- Больше ничего-с.
- Отчего ты такой седой - который тебе год? - спросил Вихров арестанта.
- Двадцать пять всего-с. Я в одну ночь поседел.
- Как так?
- Так-с! Испугался очень, укравши эти самые вещи.
- Но как же ты украл их?
У парня при этом как-то лицо все подернуло и задрожали губы.
- Я-с, - начал он каким-то отрывистым голосом, - за всенощную пришел-с и спрятался там вверху на этих палатцах-то, что ли, как они там называются?
- На хорах.
- Да-с!.. Священники-то как ушли, меня в церкви-то они и заперли-с, а у спасителя перед иконой лампадка горела; я пошел - сначала три камешка отковырнул у богородицы, потом сосуды-то взял-с, крест, потом и ризу с Николая угодника, золотая была, взял все это на палатцы-то и унес, гляжу-с, все местные-то иконы и выходят из мест-то своих и по церкви-то идут ко мне. Я стал кричать, никто меня не слышит, а они ходят тут-с! "Подай, говорят, подай нам наше добро!" Я хочу им подать, а у меня руки-то не действуют. Потом словно гроб какой показался мне.
- Какой гроб?
- Не знаю-с. Меня поутру, как священники-то пришли служить, замертво почесть подняли, со всеми этими поличными моими вещами, и прямо же тогда в острог, в лазарет, и привезли.
- С этого времени ты поседел?
- С этого самого разу-с, - отвечал малый.
В числе арестантов Вихров увидел и своего подсудимого Парфена, который стоял, как-то робко потупя глаза, и, видимо, держал себя, как человек, находящийся в непривычном ему обществе.
Вихров довольно отрывисто и довольно нескладно сказал арестантам, чтобы они не буянили и слушались смотрителя, а что в противном случае они будут наказаны.
- Мы слушаемся, ваше благородие, - отвечало несколько голосов, но насмешливый оттенок явно слышался в тоне их голоса.
Чтобы дать такое же наставление и женщинам, Вихров, по просьбе смотрителя, спустился в женское отделение.
- Вы к окнам не смейте подходить, когда арестанты на дворе гуляют! сказал он арестанткам.
- Нам зачем подходить - пошто! - отвечала одна старуха.
- Вот это самая Катюшка-то и есть! - сказал потихоньку смотритель, показывая Вихрову на одну довольно еще молодую женщину, сидевшую в темном углу.
Вихров подошел к ней. Арестантка встала.
- Давно ли ты содержишься в остроге? - спросил Вихров, осматривая ее круглый стан.
- Полтора года-с, - отвечала арестантка.
- Но как же ты очутилась в таком положении?
- Да что кому за дело до того? - отвечала арестантка.
- Да дело-то не до тебя, а до порядков в остроге.
- Мы не в одном остроге сидим, а нас и по улицам водят, - отвечала арестантка.
- Да, но вас водят с конвоем.
- А конвойные-то разве святые?
- Кто же такой именно этот конвойный?
- Я не знаю-с!.. Солдат - известно!.. Разве сказывают они, как им клички-то, - отвечала довольно бойко арестантка, видно, заранее уже наученная и приготовленная, как говорить ей насчет этого предмета.
Вихров пошел из острога. Все, что он видел там, его поразило и удивило. Он прежде всякий острог представлял себе в гораздо более мрачном виде, да и самые арестанты показались ему вовсе не закоренелыми злодеями, а скорей какими-то шалунами, повесами.
- Скажите, отчего эти два арестанта называют себя не помнящими родства? - спросил он провожавшего его смотрителя.
- Солдаты, надо быть, беглые, - отвечал тот, - ну, и думают, что "пусть уж лучше, говорят, плетьми отжарят и на поселение сошлют, чем сквозь зеленую-то улицу гулять!"
IX
СЕЛО УЧНЯ
Село Учня стояло в страшной глуши. Ехать к нему надобно было тридцативерстным песчаным волоком, который начался верст через пять по выезде из города, и сразу же пошли по сторонам вековые сосны, ели, березы, пихты, - и хоть всего еще был май месяц, но уже целые уймы комаров огромной величины садились на лошадей и ездоков. Вихров сначала не обращал на них большого внимания, но они так стали больно кусаться, что сейчас же после укуса их на лице и на руках выскакивали прыщи.
- Вы, барин, курите побольше, а то ведь эти пискуны-то совсем съедят! сказал, обертываясь к нему, исправнический кучер, уже весь искусанный комарами и беспрестанно смахивавший кнутом целые стаи их, облипавшие бедных лошадей, которые только вздрагивали от этого в разных местах телом и все порывались скорей бежать.
- И ты кури! - сказал Вихров, закуривая трубку.
- И мне уж позвольте, - сказал кучер. Он был старик, но еще крепкий и довольно красивый из себя. - Не знаю, как вашего табаку, а нашего так они не любят, - продолжал он, выпуская изо рта клубы зеленоватого дыма, и комары действительно полетели от него в разные стороны; он потом пустил струю и на лошадей, и с тех комары слетели.
- Здесь вот и по деревням только этаким способом и спать могут, объяснял кучер, - разведут в избе на ночь от мужжевельнику али от других каких сучьев душину, - с тем только и спят.
- Отчего же здесь так много комаров? - спросил Вихров.
- Оттого, что места уж очень дикие и лесные. Вот тут по всей дороге разные бобылки живут, репу сеют, горох, - так к ним в избушку-то иной раз медведь заглядывает; ну так тоже наш же исправник подарил им ружья, вот они и выстрелят раз - другой в неделю, и поотвалит он от них маленько в лес.
- А ты крепостной исправника? - спросил Вихров.
- Нет, я вольный... годов тридцать уж служу по земской полиции. Пробовали было другие исправники брать своих кучеров, не вышло что-то. Здесь тем не выездить, потому места хитрые... в иное селение не дорогой надо ехать, а либо пашней, либо лугами... По многим раскольничьим селеньям и дороги-то от них совсем никуда никакой нет.
- Как же они сами-то ездят?
- Сами они николи не ездят и не ходят даже по земле, чтобы никакого и следа человеческого не было видно, - а по пням скачут, с пенька на пенек, а где их нет, так по сучьям; уцепятся за один сучок, потом за другой, и так иной раз с версту идут.
- Зачем они делают это?
- Чтобы скрытнее жить... Не любят они, как наш русский-то дух узнает про них и приходит к ним.