История Руси - Вадим Кожинов

Позже, в 1980-х годах, появились статьи и затем книга Л. Н. Гумилева, в которых особенно последовательно выдвигалось именно такое понимание45. Эти публикации вызвали очень широкий интерес, но нельзя не сказать, что перед нами произведения человека, который был, если угодно, в равной мере и историком, и поэтом (кстати сказать, несколько опубликованных в последние годы его стихотворений не уступают по своей художественной силе поэзии его прославленных родителей). И в трудах Л. Н. Гумилева первостепенную роль играет "домысел" и даже прямой "вымысел".

Это позволяет ему не только властно захватывать сознание читателей, но и нередко замечательно "угадывать" скрытое, подспудное движение истории. Но в то же время именно эти качества вызывают неудовлетворенность (или даже негодование) у людей, которые считают обязательным строгую документированность, не приемлют никакого "интуитивного" домысливания в изучении истории. Впрочем, при всех возможных оговорках, несомненно одно: статьи и книги Л. Н. Гумилева способны пробуждать мощный и страстный интерес к истории, в том числе к истории эпохи Куликовской битвы.

Вот чрезвычайно выразительный факт. В авторском "Введении" к только что названной книге Г. М. Прохорова "Повесть о Митяе. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы" сказано: "Благодарю от души моего первого учителя, доктора исторических наук Л. Н. Гумилева за привитый мне вкус к историческому исследованию..."46. Однако в самой этой книге, где есть, например, ссылки на упомянутые выше работы М. Н. Тихомирова, Ю. К. Бегунова и И. Б. Грекова, автор ни разу не ссылается на Л. Н. Гумилева!..

Словом, имеет место специфическая ситуация: высокая одаренность и размах мысли Л. Н. Гумилева дали ему возможность во многих отношениях верно и глубоко охарактеризовать сущность Куликовской битвы, но недостаточность, а порой и прямая недостоверность фактической аргументации отвращает тех или иных читателей (прежде всего - профессиональных историков), и в результате отчасти дискредитируется то истинное в своей основе представление о причинах и значении великой битвы, которое выразилось в гумилевских статьях и книгах. И как-то уже не обращают внимания на тот факт, что концепция Л. Н. Гумилева подтверждается (а не опровергается) в ряде работ таких историков, которым отнюдь не свойственно "вольное" обращение с источниками.

* * *

Но обратимся непосредственно к Мамаю. Еще полвека назад, в 1946 году, М. Н. Тихомиров утверждал, что Мамай перед Куликовской битвой заключил договор с Кафой. А в 1994 году С. П. Карпов, давно занятый тщательными разысканиями в генуэзских архивах, сообщил, что в своего рода бухгалтерских книгах Кафы, массариях, оказывается, "есть сведения и о переговорах с Мамаем", хотя в то же время "не обнаружено следов... участия генуэзцев в Куликовской битве"47; между тем, согласно русским источникам, в ней участвовали и "фряги", то есть итальянцы.

Но, во-первых, не исключено, что такие "следы" еще отыщутся; ведь сам С. П. Карпов в той же статье отмечает: "Разумеется, богатство архивных собраний Венеции и Генуи не исчерпывается" теми, "с которыми нам довелось работать в Италии. В стороне остались, например, собрания Ватиканского архива с его материалами по истории церкви и религиозных миссий на Востоке (а как мы видели, представители папства постоянно вступали в контакты с золотоордынскими правителями.- В. К.), собрания рукописей в различных библиотеках... Не одному поколению историков и архивистов хватит материалов для будущих исследований" (там же, с. 15).

А во-вторых, при верном понимании общей картины открывается ранее почти или совсем "не замечаемая" весомая "информация", содержащаяся в давно известных источниках. Обратимся к наиболее объемному источнику сведений о Куликовской битве - "Сказанию о Мамаевом побоище".

Здесь сообщается, что, узнав о движении Мамая к Москве, Дмитрий Иванович посылает навстречу ему - в качестве, выражаясь современным языком, дипломата и разведчика (в частности, сообщившего точные известия о союзе Мамая с великим князем Литовским Ягайло) - "избранного своего юношу, довольно суща разумом и смыслом, имянем Захарию Тютьшова" (это был, как известно, далекий предок великого поэта и мыслителя Ф. И. Тютчева). Автор "Сказания" явно стремится "оправдать" решение князя поручить столь ответственную задачу именно юноше, подчеркивая, что он - "избранный", что он особо разумный и смышленый. И все же - почему юноша, а не богатый опытом муж?.. Характерно, что автор изданного в 1985 году сочинения о Куликовской битве, невзирая на вполне определенное сообщение "Сказания", написал о княжеском после: "...уже пожилой и сметливый боярин Захар Тютчев"... Но в другой современной книге дана верная "разгадка": Захарий был сыном итальянца Дудже, или Тутче, поселившегося в Москве в 1350-х годах48, и, очевидно, владел языком своих предков.

И другая "информация" из "Сказания": отправляясь в поход на Мамая, Дмитрий Иванович взял с собой десяток "московских гостей сурожан". Обычно историки полагают, что речь шла о купцах, осуществлявших торговые отношения между Москвой и крымским городом Сурож (ныне Судак). Но, как убедительно показал Л. С. Хачикян в исследовании "Гости-сурожане" в русских летописях и "Сказании о Мамаевом побоище" (в кн. Русская и армянская средневековые литературы.- Л., 1982, с. 335), эти историки "не учитывают того обстоятельства, что... весь Крымский полуостров называли Сурожским полуостровом" (и даже само Черное море - Сурожским), и потому "гостями-сурожанами" наверняка именовались и те, кто имел дело непосредственно с Кафой.

Пытаясь объяснить причину введения этих людей в состав княжеской свиты и особую важность самого их присутствия в ней (ведь их имена в "Сказании" удостоены специального упоминания в одном ряду с именами главных героев битвы!), А. Ю. Якубовский утверждал, что это-де были люди, "знающие нравы, обычаи и язык татар" и "имеющие более или менее точные сведения о дорогах, мостах, бродах на пути в Орду"49. Другой широко известный историк Л. В. Черепнин так определял "мотив, которым руководствовался московский князь, делая своими спутниками гостей: они могли быть использованы как проводники, толмачи, как люди, осведомленные о нравах и привычках ордынцев"50 и т. п.

Однако эти объяснения едва ли хоть сколько-нибудь основательны. Во-первых, в окружении Дмитрия Ивановича было немало людей, постоянно имевших дело и с Золотой, и с Мамаевой Ордой (к таким людям, кстати сказать, принадлежал и сам великий князь, с юных лет не раз посещавший обе орды). Когда в 1380 году потребовалось сообщить хану Тохтамышу радостную весть о победе на Куликовом поле и наладить дальнейшие отношения, Дмитрий Иванович послал к нему, как уже говорилось выше, испытанных знатоков золотоордынских дел Толбугу и Мокшея, а не каких-либо сурожских купцов. Во-вторых, главный опыт и главные знания этих купцов были связаны, конечно же, с крымскими генуэзскими центрами, и, беря их с собой в поход на Мамая, Дмитрий Иванович исходил именно из этого; в "Сказании о Мамаевом побоище" ясно сказано, что гости-сурожане "знаемы... в фрязех" (то есть в итальянцах).

А отсюда, без сомнения, следует, что Дмитрию Ивановичу была вполне известна огромная роль итальянцев Кафы в стане Мамая.

Не приходится уже говорить о том, что, согласно тому же "Сказанию", Мамай после Куликовской битвы сделал не что иное, как "прибеже ко граду Кафе... И собрав остаточную свою силу, и еще хотяше изгоном (набегом) итти на Русскую землю",- то есть именно в Кафе "организовывался" его новый поход. И когда затем по дороге на Русь он был в причерноморской степи перехвачен и окончательно добит Тохтамышем, "Мамай же прибеже пакы (снова, опять) в Кафу... и ту(т) убиен бысть фрязи" (то есть убит итальянцами очевидно, как не оправдавший возлагавшихся на него надежд воитель).

Итак, целая цепь исторических фактов, запечатленных в "Сказании о Мамаевом побоище", свидетельствует о ведущей, определяющей роли итальянцев в походе Мамая на Москву; "фрязы" упомянуты и на первой, и на последней страницах "Сказания".

При этом необходимо иметь в виду, что, согласно современным представлениям, "информация", содержащаяся в "Сказании", почти всецело достоверна. Много лет изучавший "историю" создания самого этого "Сказания" член-корреспондент РАН Л. А. Дмитриев доказывал, что в основу его легло произведение, написанное вскоре же после Куликовской битвы, в конце XIV века:

"И у нас есть основания,- заключал исследователь,- утверждать, что в большинстве подробностей и деталей "Сказания" исторического характера, не имеющих соответствий в пространной летописной повести, перед нами не поздние домыслы, а отражение фактов, не зафиксированных другими источниками"51.

Наряду с ведущей ролью итальянцев по-своему не менее существенна другая тема - союз Мамая с великим князем Литовским Ягайло. Правда, именно в связи с этим нередко ставился вопрос о "недостоверности" сведений "Сказания". Ибо во многих списках "Сказания" вместо Ягайло, который правил Литвой в 1380 году, выступает его, гораздо более известный на Руси, отец Ольгерд, умерший еще в 1377 году. И стремясь продемонстрировать недостаточную надежность "информации", содержащейся в "Сказании", Л. А. Дмитриев называет три "анахронизма": Ольгерд вместо Ягайло, присутствие в Москве во время Куликовской битвы митрополита Киприана, который, мол, находился тогда в Киеве, и, наконец, молитва Дмитрия Ивановича перед Владимирской иконой Богоматери, приносившейся в Москву только в 1395 году, во время движения к Руси войск Тимура.