В тени луны. Том 1 - Мэри Кайе

Алам Дин, прислуживая за столом, упомянул о свадьбе комиссара — она вызвала значительный интерес в Лунджоре — и одобрительно высказался, что в резиденции наконец-то появилась мем-сахиб, но Алекс отвечал невпопад, не воспринимая ни одного сказанного слова. Алам Дин отличался разговорчивостью, а мыслями Алекс был далеко.

Уже при свете звезд он подошел к резиденции и остановился под темной аркой ворот поговорить с Акбар Ханом, привратником, поднявшимся при его появлении. Оранжевый свет маленькой масляной лампы делал его фигуру с длинной бородой, в белом халате, похожей на какого-то пророка из Ветхого Завета. До этого он с кем-то переговаривался, потому что чуткое ухо Алекса уловило почти неразличимое журчание голосов, но никого не увидел. Маленькая каменная ниша в толще ворот, где Акбар Хан проводил большую часть времени, стоя на посту, была темной, и привратник стоял, загородив собой вход.

Акбар Хан низко склонился в приветствии, выразив сожаление, что с Хузуром произошел несчастный случай, и надежду на то, что теперь он полностью поправился. Но его глаза при свете лампы избегали встречаться с глазами Алекса и, казалось, ему не терпится, чтобы тот поскорее прошел в ворота. Догадавшись об этом, Алекс стал тянуть время, говоря о всяких пустяках и раздумывая, кто мог прятаться в темноте за спиной Акбар Хана. Не было никакой причины, запрещавшей ему говорить с посетившим его приятелем. Возможно, это была какая-то женщина из дома. И все же…

В воздухе он уловил тонкий знакомый запах. Запах, явно отличавшийся от смеси пыли и политой земли, камней, буггенвиллеи, горячего лампового масла и дешевого табака в трубке, которую курил Акбар Хан. Это был зловонный, почти животный запах, исходивший от немытого человеческого тела и напомнивший Алексу запах обнаженных, вымазанных золой байраги[61] в подземелье Канвая. Он прищурился и тихо произнес:

— Кто там сидит так неподвижно? Заставь его выйти.

Выражение лица Акбар Хана не изменилось, но теперь глаза его перестали бегать. Он прямо посмотрел в глаза Алекса и заговорил с просительной интонацией:

— Это моя жена, Хузур. Она принесла мне немного масла для лампы и услышала, что вы приближаетесь, поэтому она спряталась внутри, потому что там темно и она может обойтись без чадры.

Алекс внимательно посмотрел на него. Инстинкт и тот почти неуловимый неприятный запах подсказывали ему, что привратник лжет. Но если он ошибся и это действительно жена Акбар Хана, прячущаяся в темноте, то заставлять ее выйти на свет с непокрытой головой означало бы нажить неприятности.

— Скажи… жене, — мрачно произнес Алекс, — что выходить с открытым лицом, даже под покровом ночи, неразумно, ведь кто-нибудь, кроме меня, сможет ее увидеть. И рассказать об этом.

Предупреждение и угроза не скрылись от Акбар Хана, его глаза на мгновение стрельнули по сторонам, он снова низко поклонился, словно соглашаясь, и Алекс прошел в ворота, вспоминая о Канвае и о том, как примерно год назад он стал свидетелем любопытного сборища под деревом баньян. Мусульмане (Акбар Хан был мусульманином-фанатиком) не общаются с индусскими святыми… И все же человек с ястребиным лицом, обращавшийся к собранию в Канвае, был одновременно мусульманином и муллой. Алекс остановился на темной подъездной дорожке и хотел было повернуться и пойти назад, но решил лучше идти к дому, и подымаясь по ступенькам крыльца и быстрым шагом направляясь в приемную комиссара, он продолжал в задумчивости морщиться и качать головой.

Большая комната была ярко освещена и пуста, но в ней чувствовалось что-то необычное. Здесь больше не царил хаос, так знакомый ему. Обстановка разительно изменилась: комната была чисто прибрана, и в ней было не меньше трех ваз с цветами. Алекс рассеянно взглянул на букеты оранжевых лилий и желтого жасмина, все еще думая об Акбар Хане, когда дверь в дальнем конце комнаты распахнулась, он поднял голову и увидел Винтер.

Ему следовало бы приготовиться к возможной встрече, но он был совершенно не готов. Он был абсолютно уверен, что с ее молодостью, характером и смелостью она не позволит обстоятельствам заставить ее выйти замуж, увидя Конвея. Конечно, он предполагал, что она может все еще оставаться в Лунджоре, но он считал более вероятным, что те друзья, с которыми она встретилась в дороге — возможно, друзья по Уэйру или знакомые сэра Эбенезера? — уже помогли ей вернуться к Эбатнотам или в Калькутту, и он мог быть только благодарен им за это. То, что она могла выйти замуж за такого пропойцу и гуляку, было просто невероятно, невозможно. Поэтому он не был готов ни к тому, что увидит ее вновь, ни к тому, какой эффект на него произведет эта встреча.

Винтер не знала о возвращении Алекса. Конвей не счел нужным сообщить ей об этом, и она не представляла, что вообще когда-нибудь снова увидит его. Зная, что ее муж сидит за бутылкой вина с двумя своими приятелями, она проскользнула в приемную через боковую дверь, чтобы взять ножницы, оставленные там вечером. Она открыла дверь и увидела Алекса…

Они стояли неподвижно, глядя друг на друга; лица были бледными, а широко раскрытые глаза полны недоверия и изумления. В приемной висели массивные часы из мрамора с позолотой. Их маятник качался взад-вперед, отсчитывая секунды в полной тишине, и его тиканье, нарастая, становилось все громче и громче. Алекс, словно слепой, протянул руку и нащупал спинку стула, и Винтер заметила, как сжавшиеся костяшки пальцев побелели, а на лбу выступили бисеринки пота.

Ее собственные пальцы отчаянно вцепились в дверную ручку, пока она боролась с приступом стыда и отчаяния, сходными с теми, что она испытала в брачную ночь. Алекс сказал ей правду о Конвее, а она не поверила ему. Он сделал все, что мог, чтобы она не попала в эту ловушку в зыбучих песках, в которую завела ее собственная глупость и упрямое нежелание слышать, и ей было совершенно невыносимо видеть сейчас его.

Алекс хрипло произнес:

— Вы вышли за него?

— Да, — едва слышно прошептала она.

— Почему?

Винтер не ответила, но слегка качнула головой с беспомощным выражением, которое было скорее не отказом отвечать, а означало полную безнадежность.

Что-то в этом маленьком жесте отчаяния вызвало у Алекса невыносимую боль, почти физическую, словно он коснулся раскаленного железа.

— Вы сделали это, потому что вам больше ничего не оставалось? Вы могли бы… — Он запнулся, осознавая всю бесполезность расспросов. Какое значение имели теперь все эти «зачем» и «почему»? Дело сделано. Его рука, все еще сжимавшая спинку стула, разжалась и безвольно опустилась. Голова раскалывалась, и ему трудно было стоять выпрямившись. Он заговорил неожиданно официальным тоном, создававшим впечатление, что он немного пьян: