Фантастика, 1975-1976 - Сборник

Ту же научную гипотезу, что и Сенковский, разрабатывает гв своих “Правдоподобных небылицах, или Путешествии к центру Земли” Ф. В. Булгарин; побывал в мире “наизнанку” и герой “Земли Безглавцев” Кюхельбекера.

И только спустя четыре десятилетия она начинает использоваться в западной фантастике (“Путешествие к центру Земли” Ж- Верна, 1864 год). Не была забыта гипотеза Лесли и научной фантастикой XX века. На ней основывает в 1924 году свою известную “Плутонию” академик В. А. Обручев. Характерно, что из числа своих литературных предшественников он может назвать только Ж. Верна и К. Дойля (роман которого на ту же тему - “Затерянный мир” - вышел в 1912 году).

Но все-таки наиболее полно связь русской фантастики с наукой отразил в своих произведениях Одоевский. Может быть, поэтому его “4338 году” и больше повезло по сравнению с другими русскими фантастическими произведениями. Эта утопия несколько раз переиздавалась после революции, разбор ее (правда, очень поверхностный) помещен в известной книге А. Ф. Бритикова по истории русского советского научно-фантастического романа.

Здесь Одоевский не очень решительно, но все-таки назван “пионером научной фантастики не только в России”, В самом деле, в 1840 году, то есть за 20 лет до появления первых романов Ж. Верна, Одоевский пишет произведение о будущем, главное внимание в котором уделяется научно-техническому развитию человечества. Конечно, и у него были свои предшественники. Ф. В. Булгарин, например, в “Правдоподобных небылицах, или Странствования по свету в двадцать девятом веке” предугадывает множество технических новинок и даже поразительно точно описывает… военно-воздушные маневры с парашютным десантом.

Но Одоевский был, пожалуй, первым в мировой литературе писателем, давшим научно обоснованную картину технического расцвета будущего общества, поставившим этот вопрос на историческую основу. “Люди всегда останутся людьми, как это было с начала мира… - утверждал он, - с другой стороны, формы их мыслей и чувств, а в особенности их физический быт должен значительно измениться”.

В 44 веке, как явствует из утопии Одоевского, метаморфоза произойдет и с животным миром Земли. Путешественник будущего, сменив “электроход”, на котором он “с быстротой молнии пролетел сквозь Гималайский и Каспийский туннели”, на “воздушный корабль-гильваностат”, попадает в Петербург. Здесь в кабинете редкостей он видит столь знакомое путешественникам XIX века животное. Редкий экземпляр его, на котором “сохранилась даже шерсть”, вызывает у Ипполита Цунгиева изумление: “…Можно ли верить тому, что люди некогда садились на этих чудовищ? Ведь они совершенно не походят на тех лошадок, которые дамы держат нынче вместе с постельными собачками?” В предисловии к утопии “измельчание пород лошадей” объясняется как “дело очевидное, которому есть множество примеров в наше время. Не говоря уже о допотопных животных, об огромных ящерицах, которые, как доказал Кювье, некогда населяли нашу Землю, вспомним, что, по свидетельству Геродота, львы водились в Македонии, в Малой Азии и в Сирии, а теперь редки даже за пределами Персии и Индии, в степях Аравийских и в Африке. Измельчание породы собак совершилось почти на наших глазах и может быть производимо искусством, точно так же, как садовники обращают большие лиственницы и хвойные деревья в небольшие горшечные растения”.

Люди 44 века научились управлять земным климатом, изобрели “книги, в которых посредством машины изменяются буквы в несколько книг”, “машины для романов и отечественной драмы”, получают письма с Луны. “Увеличившееся чувство любви к человечеству достигает до того, что они не могут видеть трагедий и удивляются, как мы могли любоваться видом нравственных несчастий точно так же, как мы не можем постигнуть удовольствия древних смотреть на гладиаторов”, Если “4338 год” предшествует нынешним научно-фантастическим романам, то два других фантастических произведения Одоевского близки той разновидности современной фантастики, которую называют “романом-предупреждением”. “Город без имени” и “Последнее самоубийство” рассказывают о катастрофах, которые могут случиться с человечеством, “вследствие принятия ложного направления” (В. Г. Белинский).

В первом погибает колония последователей английского политэконома, автора теории утилитаризма И. Бентама. Эта колония положила в основу своей жизни тезис о пользе как главном двигателе прогресса. “Последнее самоубийство” - рассказ о том, что стало бы с человечеством, если бы учение Мальтуса о перенаселении Земли оказалось истинным и “потерялась соразмерность между произведениями природы и потребностями людей”. “В обоих случаях перед нами фантастическое предположение - своего рода огромный эксперимент, развернутый от противного или - точнее - от нежелаемого” (Ю. Манн).

Но, пожалуй, наибольшей актуальностью, публицистичностью насыщены страницы русской фантастики, рассказывающие о литературе будущего. Это и неудивительно. Все русские фантасты - крупные литераторы, журналисты, активные участники историко-литературного процесса первой трети XIX века.

Уже Улыбышев связывал идеальное будущее России с расцветом литературы, даже определенных литературных жанров.

В своей утопии он предрекал “обращение к разработкам обильной и нетронутой руды наших древностей и народных преданий”, в результате которого “возгорелся поэтический огонь, который светит ныне в наших эпопеях и наших трагедиях”. “Нравы, принимая все более и более черты, всегда отличающие свободные народы, породили хорошую комедию, комедию самобытную”.

Но литература будущего не всегда так совершенна для других русских фантастов. Не отличает ее и идеальное спокойствие.

И странное дело, во многих ее представителях современники без особого труда узнавали черты русских писателей и восстанавливали те отношения, которые существовали между ними в ходе литературной борьбы: например, борьбы “литературных аристократов” с “торговым направлением”, “Арзамаса” с “Беседой”, между любомудрами и сторонниками “умеренной философии”, “Мнемозиной” Одоевского - Кюхельбекера и печатными органами Ф. В. Булгарина.

Рассказчик “Путешествия к центру Земли” Булгарина попадает в мир, состоящий из трех царств: Игноранция (с латинского- “земля незнаек, невежд”), Скотинии и Светонии (состолицей Утопией). Во втором из них - стране “полуобразованности, полуучености, что гораздо хуже невежества”,- он видит некоего “гуслита-философа”, “малого человека, вроде Албиноса, с мусикийским орудием за плечами”, который отрекомендовался ему первым философом и первым мыслителем Скотинии: “Я первый возжег светильник философии и около двух лет тружуся, хотя и не постоянно, над сооружением памятника моему величию, т. е. сочиняю книгу, которая будет заключать в себе всю премудрость веков прошедших, настоящего и будущего времени. Правда, что надо мною смеются и называют меня шутом, но за то я сержусь больно, бранюсь и сочиняю музыку для романсов и песен, которые превозносятся в кругу моих родных столько же, как и моя философия!” Булгаринская утопия появилась вскоре после того, как в IV части “Мнемозины” была напечатана статья Одоевского “Секта йдеалистико-елеатическая”, из предисловия к которой следовало, что это глава задуманного обширнейшего “Словаря истории философии” должного вобрать в себя всю мудрость предшествующих веков, “привести ее к общему знаменателю”.