История города Москвы. От Юрия Долгорукого до Петра I - Иван Егорович Забелин

31 числа сам государь осадил Динабург и взял, о чем на радости поспешил уведомить Семена Лукьян., и 3 августа пошел к нему под Куконос.

14 августа Семен Лукьян. в присутствии государя взял приступом этот Куконос, по какому случаю 17 августа после стола в шатрах государь пожаловал Семену Лукьян. за его службу, за взятие Немецкого города Куконоса, что он был на приступе: шубу атлас золотной, да кубок, да атлас золотной, да два сорока соболей, сто рублев денег.

21 августа государь пришел под Ригу и остановился, не доходя за 5 верст, а потом 23 августа подвинулся к городу за 2 версты. Здесь военные дела пошли весьма неудачно, по случаю измены Немецких офицеров, служивших в наших полках, так что государь 5 октября принужден был идти домой.

На возвратном пути в Полоцке 31 октября государь получил весьма приятную весть, что после наших переговоров с Польскими послами его избрали Польским королем и великим князем Литовским. С этою радостною вестью государь послал к царице, к сыну царевичу Алексею Алексеевичу и к отцу своему и богомольцу патриарху Никону боярина Семена Лукьяновича Стрешнева.

По случаю морового поветрия царица с семейством пребывала в это время в Вязьме, куда потом пришел и государь и возвратился в Москву уже 14 января 1657 г.

После военных трудов Семену Лукьяновичу в том же 1657 году было поручено управление гражданскими делами. Для заведывания завоеванными Литовскими и Белорусскими городами был учрежден Приказ Великого Княжества Литовского, в который начальником с помощью дьяка и был посажен Семен Лукьянович.

Вместе с тем ему же был отдан в управление и другой весьма значительный Приказ – Устюжская Четверть, где в 1663 г. он, по повелению государя, исполнил важнейшее по тому времени дело, – это уничтожение с 15 июня чекана медных денег и заведение вновь чеканки серебряных денег.

Обоими Приказами он управлял до самой своей кончины, с 1657 по 1666 год.

В эти самые годы произошла известная и для того времени весьма печальная распря или смута между царем и патриархом Никоном, к которой оказался прикосновенным между другими и Семен Лукьянович.

Никон, собинный друг царя, пользовавшийся его сердечной привязанностью и безграничным вниманием, так возмечтал о высоте своего сана, что в конце концов ставил даже вопрос, кто выше – государь самодержец или он, патриарх самодержец? На этом корне возродилась и разрасталась упомянутая распря. Само собою разумеется, что царская Палата, царский синклит, то есть все боярство было на стороне государя, тем более, что Никон в сношениях с царскою Палатой давал ей сильно чувствовать свое высокоумие и высокомерие.

Его невыносимое поведение сделалось, наконец, предметом общего рассуждения и осуждения. Но боярство не имело законного да и нравственного права судить и осуждать патриарха, как церковного владыку, которого могли судить только высшие же церковные власти. В самый разгар смуты и пререканий (в 1662 г.) в Москву прибыл Газский митрополит, родом Грек, Паисий Лигарид, человек в высокой степени образованный и умный. И для Никона, и для синклита он являлся той нейтральной, третьею стороной, которая могла рассудить дело по справедливости; для синклита же он являлся полным авторитетом, как высокая церковная и притом ученейшая власть, которая могла по праву определить, справедливы ли и верны ли обвинения и обличения дел Никона.

С этою целью, как представитель царской Палаты и, несомненно, по воле самого государя, Семен Лукьян. Стрешнев подал Паисию длинный список вопросов, числом 30, о различных деяниях Никона, а отчасти и о правах царя, прося решительных ответов на эти вопросы, для представления самому государю. Почему именно Семен Лукьян. явился ходатаем в этом случае, это можно объяснить особою близостью его к государю, а также и тем обстоятельством, что он сам испытывал в это время суровую тяжесть Никоновского самоволия и самоуправства. Никон наложил на него церковное проклятие за то, что будто Семен Лукьян. у себя в дому, назвался сам патриархом, творил благословение попатриарши и сверх того еще научил свою собаку сидеть и передними лапами благословлять как патриарх, в поругание благословению Божию, и называл собаку Никоном патриархом. Никон узнал об этом, как сам же свидетельствовал, только по слуху. На соборе, который в лице Вселенских патриархов судил Никона, царь Алексей Мих. утвердил, что Стрешнев перед ним, государем, сказал с клятвою, что ничего такого не бывало.

В числе упомянутых вопросов Семен Лукьян. вставил и такой последний, тридцатый вопрос: достойно ли проклинать человека за это?

Паисий, конечно, принял сторону царя и синклита и на все вопросы дал ответы в осуждение поведения Никона. По поводу проклятия он объяснил, что, «Если бы мышь взяла освященный хлеб, нельзя сказать, что она причастилась; так и благословение собаки не есть благословение». Шутить святыми делами не подобает; но в малых делах недостойно употреблять проклятие, потому что тогда считают его за ничто. К тому же не должно проклинать без суда, а судил ли Никон в этом случае?

Вопросы Стрешнева и ответы Паисия распространились между боярами во множестве списков и, конечно, дошли и до Никона, который с негодованием написал на них возражения в объеме большой тетради, чуть не целой книги. Всего больше его раздражило мнение Стрешнева, что собственно государь поручил ему, Никону, надзор над церковными судами и доставши, ему многие преимущества. Здесь в раздражении Никон и высказал коренное начало всех своих деяний и всего своего поведения, именно свой взгляд на отношения царской власти к патриаршей, – такой взгляд, который вовсе не сходился с преданиями восточной Церкви и тем еще менее сходился с понятиями Русского общества и с преданиями всей нашей Истории. Мнение Стрешнева он обозвал гордостью демона и пояснил, что не от царей приемлется начальство святительское, но цари от святителей на царство помазуются; что священство выше царства и т. д. В этом убеждении высокомерного патриарха и скрывалась, как упомянуто, коренная основа всей распри и смуты между ним и царем. И во всем этом деле поведение царя Алексея Мих. сияло высоконравственною и в полном смысле христианскою красотою, между тем как поведение патриарха отличалось в высокой степени гордыми и грубыми поступками и вспыльчивыми неразумными, бранными и оскорбительными речами.

Во всем деле, во всех разъяснениях отношений Никона к царю самым существенным вопросом был один вопрос: Что есть царь? Кроткий и тишайший государь пожелал этот вопрос разъяснить окончательно и потому за таким разъяснением обратился даже к Вселенским патриархам, которые, четыре патриарха, в 1663 г. доставили ему это разъяснение за своею подписью и за подписью двадцати других меньших