Тайны смерти русских писателей - Виктор Еремин

Но вот случилась революция, и рассуждения Успенского получили соответствующую социальную окраску, сделав Всеволода Михайловича великомучеником самодержавного строя. «Было бы неверно отрицать предрасположение Гаршина к нервному заболеванию, его острую восприимчивость к впечатлениям внешней жизни. Но какова была эта жизнь, которую он воспринимал своими обнаженными, болезненными, тонко чувствующими нервами?

Гаршин жил и творил в один из самых тяжелых периодов русской истории. На протяжении всей жизни писателя нарастал конфликт между его стремлением к свободе, добру и справедливости и жестокой русской действительностью эпохи Победоносцева.

Болезнь Гаршина питалась впечатлениями внешней жизни. Оттуда, из жизни, шли толчки, обострявшие ее.

Бесполезная борьба группы террористов с самодержавием, выстрел Млодецкого, попытка заступничества за осужденного к смерти, лицемерие и обман Лорис-Меликова — вот цепь событий, выбившая Гаршина из «нормальной» колеи жизни.

Гаршин был окружен славой, любовью друзей и признанием читателей. Но чего стоит слава, если уход с мелкой чиновничьей должности грозит ему полным материальным крахом и нищетой! Слава приносила Гаршину и врагов и завистников. Визиты литературных паразитов отнимали у него остатки сил и здоровья. Слава на каждом шагу оборачивалась к Гаршину своей теневой стороной.

Однако ни одно из гнетущих обстоятельств его быта не загораживало от него окружающей жизни, неисчислимых страданий людей его родины и всего человечества той эпохи…

Политическая реакция в стране укрепилась. Все прогрессивное, все честное бралось мракобесами под политическое сомнение и изгонялось. Цензура свирепствовала. Подлость, угодничество, обывательщина расцветали пышным цветом.

Попытки, как десять лет назад, броситься в гущу политической борьбы с горячими словами любви и всепрощения казались Гаршину сейчас уже наивными и бесполезными.

Гаршин не понимал той громадной освободительной роли, которую должен был сыграть в русской жизни нарождающийся пролетариат. Гаршин был современником знаменитой морозовской стачки 1885 года, но не оценил ее настоящего значения.

Великий народ собирал силы для новой, настоящей борьбы за свое счастье и освобождение. Больной Гаршин этого не видел и не понимал. Он не дождался эпохи, когда молодой рабочий класс выковал в кровопролитных боях свою большевистскую партию, своих гениальных вождей и под их руководством начал штурмовать столь могучее, казалось, здание самодержавия.

«Муза писателя не находила в окружающей его действительности ничего радостного, ничего положительного», — обычно заключают критики гаршинского творчества. Гаршин и не хотел искать в этой действительности ничего положительного, он не мог и не хотел мириться с гнусностями современного ему реакционного режима, он не верил, что в этой кромешной тьме может сиять луч света. Вот в чем корни пресловутого «пессимизма» Гаршина, который так охотно выдвигался на первый план многими критиками. Пессимизм Гаршина — это слезы скованного мечтателя над судьбой любимой родины. Его пессимизм выражал нежелание благородного писателя мириться с гнусностями современного ему общества; это был своеобразный социальный протест. Пессимизм Гаршина часто непосредственно противопоставлялся казенному «оптимизму» представителей реакционного буржуазно-либерального лагеря, призывавших к апологетике мрачной действительности…

Царское правительство боялось произведений Гаршина и старалось спрятать их от народа. Недавно найденные документы из архива царской цензуры показывают, как свирепо преследовало самодержавное правительство гаршинские рассказы при жизни и после смерти писателя.

Цензурный комитет считал, что гаршинские рассказы могут нанести «ущерб значению как царской власти, так и церковной иерархии и питать мысли, клонящиеся к унижению их достоинства».

Целый поток грозных циркуляров предписывал «запретить» гаршинские рассказы, «не допускать их в школьные библиотеки и народные читальни». Царский цензор Кочетов писал о рассказе «Четыре дня», что «…это тенденциозный и вредный рассказ не должен иметь доступа не только в школы, но и в руки народа»; по его мнению, этот рассказ нужно было изъять из обращения и уничтожить.

Запрещая и преследуя гаршинские рассказы, царские цензоры (например, Шемякин) исходили из того, что «все эти сказки и рассказы написаны весьма талантливо, языком живым и образным», — это, по-видимому, особенно подстегивало в стремлении спрятать их от народа.

Лишь сейчас, в Советской стране, произведения Гаршина стали доступны народу. Печаль и безысходность в произведениях Гаршина легко преодолеваются советским читателем, живущим в эпоху, когда вопросы, мучившие Гаршина, давно разрешены, когда с угнетением, насилием и эксплуатацией в нашей стране покончено навсегда, когда сам народ строит свою счастливую, радостную жизнь»[293].

Только не подумайте, что такой длинной цитатой я вознамерился обличить советских литературных критиков. Не дождетесь! Простота и наивность данных рассуждений есть дань времени, свойственному постреволюционному периоду в любом обществе. В целом сказанное столь мило и забавно, что просто нет сил удержаться и не процитировать идеи, на которые теперь с остервенением цепных псов кидаются толпы современных историков и литературоведов. Правда, их трактовка мало чем отличается от первоначальной, общепризнанной в конце 1880-х гг.

Для любого объективно настроенного читателя ясно, что Всеволод Михайлович пал жертвой. Но чьей?

Легче всего свести причины его самоубийства к совокупности событий, из которых выделяются три наиболее существенных — острая депрессивная фаза циклического психоза и страх перед окончательным безумием, на которые наложился многомесячный домашний скандал. Но все это причины возможности самоубийства! Болезнь и страх, своевременно выявленные, лечатся сейчас и успешно лечились в XIX в. От домашнего скандала писатель мог быть огражден, и не только домашними.

Был ли кто-либо повинен в состоявшемся конкретном самоубийстве? Да, был. Главным и единственным виновником гибели Гаршина определенно является доктор А. Я. Фрей! Он досконально знал болезнь писателя, наблюдал больного с 1873 г., то есть в течение пятнадцати лет, являлся специалистом в области таких заболеваний, накануне трагедии принимал Гаршина в своей специализированной именно в данной области медицины лечебнице, по свидетельству жены писателя, установил точный диагноз и знал о возможных последствиях, но отказал Всеволоду Михайловичу в госпитализации по причине беспокойства за коммерческое будущее своего предприятия — вдруг Гаршин покончил бы с собой не где-то, а в его частной клинике. Это было явное профессиональное преступление в интересах сохранения престижа частного заведения.