Ответы на вопросы православной молодёжи - диакон Андрей Кураев

— Есть ли в миссионерском служении грань, которую человек не должен переступать, некая граница, отделяющая Церковь от мира. Например, книги Юлии Вознесенской «Мои посмертные приключения»… Можно ли с юмором описывать ад?

— Я думаю, что только с юмором ад и можно описывать. В наших службах на Страстной Седмице не случайно говориться: «Ад всесмехливый», то есть ад, достойный всяческого посмеяния[317]. Еще апостол Павел говорил: «Ад, где твое жало. Смерть, где твоя победа». Это некая издевка. Надо заметить, что и в некоторых апокрифах, размышляющих о сошествии Христа во ад звучит эта тема иронической издевки над сатаной. Здорово, что у нас есть книги такого жанра, как у Юлии Вознесенской, своего рода «православное фэнтези».

Я считаю, что мы должны использовать тактику агрессивного миссионерства. Это значит, что если есть какие-то пространства, не до конца сожженные, не откровенно антихристианские, то эти пространства надо захватывать и брать под свой контроль. Существует известный принцип земледелия: поле, за которым никто не ухаживает, зарастает сорняками. Возмем, например, «Гарри Поттера». Ведь легче всего испугаться этой книжки и убежать. Но в этом случае мы это поле оставляем нашим врагам, которые засеют на нем свои сорняки, и эти сорняки дадут очень хороших урожай. Так произойдет в том случае, если Церковь скажет: «Да, Гарри Поттер — сатанист». Сатанисты данное утверждение, конечно, с удовольствием поддержат, и, тогда с каждым экземпляром этого издания их число будет увеличиваться, а сама книга станет их рекламой.

— Но ведь есть же такая грязь, где просто ничего не вырастет?

— Даже если не вырастет, это еще не страшно. Главное в таком случае — не дать чему-то другому вырасти там. Например, в полемике по штрих-кодам старец Паисий сказал однажды, что есть люди, которые не боятся штрих-кода на продукте и думают: «Я возьму, перекрещу и тем самым освящу его». Но он возражает и говорит, что не все может принять освящение, вода, например, может принять святыню, а мочу освятить нельзя.

Это очень красивое размышление, но оно логически не корректно, потому что мы крестим какие-то предметы не только для того, чтобы освятить, но и для того, чтобы изгнать. Есть крестная сила как нечто ограждающее, как экзорцизм. Мы что-то можем освятить в смысле «исполнить благодати», а что-то (скажем, туалет), мы кропим крещенской святой водой[318], чтобы там никакое зло не пряталось, а не для потребления там святыни. Точно так же и здесь. Может быть, христианский плод на этой делянке не вырастет, но зато своей работой мы помешаем кому-то растить на ней сорняки. По принципу: «Что смогу, то съем, а что не смогу — понадкусываю». В этом смысле наше присутствие будет «собакой на сене», которая, как гласит редко кем памятуемое продолжение этой поговорки — «сама не ест, но и другим не дает».

— То есть Вы считаете, что интерес к фигуре Христа, чем бы он ни был вызван, в любом случае — хорош?

— Нет, я так не считаю, потому что сам Христос не всякий мотив обращения к Себе приветствовал. Он, например, уходил от людей, которые обращались к Нему по чисто утилитарным мотивам. После того, как Христос насытил 5000 человек пятью хлебами, и часть этих людей на следующий день пришла искать Его снова, Он сказал: «Вы ищите Меня не потому, что видели чудеса, но потому что ели хлеб и насытились» (Ин. 6,26).

— Тогда снова о границе дозволенного в литературном вооружении миссионера. Например, многие люди приходят к вере через рок-оперу «Иисус Христос — Суперзвезда. Но значит ли это, что надо развивать подобные направления миссии?

— Мне кажется, что нельзя заранее ставить какую-то границу. Ее нужно определять каждый раз заново, когда ты находишься в состоянии миссионерского вызова, то есть чьего-либо вызова, обращенного к тебе. Апостолы ведь не ставили заранее такие границы. Они говорили, что здесь нужен опыт и навык в различении добра и зла. Это касается и миссионера, в служении которого очень многое строится на некоем такте, вкусе. Мы видим, что иногда апостол Павел вступает в жесткую полемику, а иногда, например, в афинском Ареопаге, неожиданно мягко говорит о верованиях язычников. Апостолы однажды жестко запретили языческой жрице пророчествовать о них, хотя она сказала правду: «Они рабы Бога Всевышнего!» — Деян, 16. Но последующие Отцы с благоговением цитировали «Сивиллины пророчества» (Августин. О Граде Божием. 18,23) и трактаты, приписываемые египетскому богу Гермесу Трисмегисту. А блаж. Иероним в евангельской притче о неверном домоправителе увидел совет об использовании нехристианских знаний для проповеди христианства[319].

Что касается конкретно рок-оперы «Иисус Христос — Суперзвезда», то могу сказать одно — я рад, что она пришла к советской молодежи в те годы, когда та еще не знала английского языка. Поэтому многие из тех людей, которые полюбили это произведение, просто не знали, какие кощунственные тексты там звучат на фоне безусловно талантливой музыки. Как это ни странно, но в 70-е годы эта рок-опера сняла шоры со многих комсомольских глаз: люди были шокированы тем, что вера бабушек может давать повод и для современнейшего искусства. Я должен признаться, что «влюбленность» в эту рок-оперу стала для меня ступенькой на пути к Христу (тогда я, конечно, и не ожидал, что это именно путь и не предполагал, что завершится он приходом в Церковь). Под звуки рок-музыки китайская стена атеистического воспитания, отделявшая меня от мира христианства, каким-то кирпичиком все-таки треснула, и вдруг оказалось, что Христос может быть интересен современному человеку. И для меня, подростка, для которого в то время мир Церкви представлялся миром старушек в белых косынках, это открытие было своеобразной и радостной сенсацией.

— А что Вы скажете о миссионерстве через песню?

— Умная, КСП-шная песня — наш союзник. Именно потому, что она дает работу уму и обжигает сердце.

— Видите ли Вы разницу между традициями православной и католической литературы миссионерского направления? Если есть, то в чем она заключается, и может ли в дальнейшем принятие той или иной традиции повлиять на выбор конфессии читателем?

— Я думаю, что между православной и католической художественной литературой (если она серьезная) нет никакого фундаментального отличия. Я не могу сказать, какое различие, например, между Гоголем и Диккенсом, Буниным и Гюго, Шмелевым и Экзюпери. Конечно, у каждого из них есть свой авторский стиль и особенности, но я не могу сказать, что вот, это католическое видение мира, а вот это православное. Напротив, есть даже что-то похожее, например, в книге «Отец Арсений» и романе католика Грэма Грина «Сила и слава». Обе книги — честные, не-рекламные. Кстати «Силу и славу» я считаю романом миссионерским по преимуществу и рекомендовал бы прочитать его каждому юноше, который собирается поступать в семинарию. Это хорошее введение в церковную жизнь.

Впрочем, одно слово о Грэме Грине.

В 70-х годах XX века в Италии было модно вести диалог между коммунистами и католиками. И вот на одну из таких встреч коммунисты пригласили Грэма Грина как представителя католической интеллигенции. В зале висело напряженное ожидание. Но Грэм Грин первой же своей фразой снял напряжение и расположил к себе аудиторию. Он вышел на трибуну и сказал: «Знаете, у вас, коммунистов и у нас, католиков, есть много общего». Грин дождался конца аплодисментов и продолжил: «И у вас, и у нас руки по локоть в крови».

— Я задал этот вопрос потому, что существует мнение о том, что католическая художественная литература вырабатывает у человека отношение ко многим религиозным вопросам с позиции «здравого смысла». Но вера и «здравый смысл» часто входят в прямое противоречие. Апостол Павел прямо пишет, что часто «здравый смысл» является безумием перед Богом. С этой точки зрения, существует ли опасность использования католической художественной литературы с миссионерскими целями?

— А что такое «здравый смысл»? Это очень конвенциональная и условная вещь: у каждой эпохи он свой. Я бы сказал так: «здравый смысл» — это стереотипы эпохи моей бабушки. Так вот, «здравый смысл» эпохи апостола Павла — это предрассудки бабушек языческой эпохи, а «здравый смысл» XX века — это предрассудки бабушек XIX века. Предрассудок — в буквальном смысле: то, что впитано с молоком матери, прежде, чем у человека сформировался личный критический взгляд. «Предрассудок» нашей эпохи — это совесть, замешанная на христианской закваске. Поэтому я убежден, что сегодня, на фоне безумных «ток-шоу», в которых проповедуются всевозможные извращения, оккультизм и язычество, позиция «здравого смысла» — это голос традиции, а значит голос христианства.

Любая художественная книга — это не выверенный богословский трактат. Там есть место для «лирики» — авторского переживания и домысла. Поэтому сравнивать художественные книги с катехизисом — занятие немилосердное. Хотя и очень сегодня популярное.