Сыщик-убийца - Ксавье Монтепен

— Их было двое…

— Двое!…

— Маленький толстяк и другой, высокий и худой.

Этьен и Рене снова переглянулись. Лакей в ресторане Ришфе также говорил о высоком, худом и о маленьком, толстом. Казалось несомненным, что оба эти описания относились к одним и тем же лицам.

— А они жили в том доме, куда вы возили дрова? — продолжал доктор.

— Да, они сказали, что служат у господина Гоше.

— А! Так вы не видели его самого?

— Нет.

— Ну, так мы пойдем к нему.

— Пойдете к нему!… — со смехом повторил рабочий. — Я думаю, что это будет не очень легко.

— Почему? — с беспокойством спросил Этьен.

— Потому, что Проспера Гоше нет больше на свете, если верить тому, что все рассказывали на другой день после пожара. Он сгорел заживо вместе со своими слугами, так как их никто не видел.

— Сгорели… пожар… — прошептал доктор прерывающимся голосом. — Где это, объясните?

— В своем доме, конечно.

— В его доме, на холме?

— Да, в том самом, куда я отвозил дрова. Можно подумать, что они купили их нарочно, чтобы изжариться.

— А когда произошел этот пожар? — едва мог спросить Рене.

— В тот же вечер, когда я отвез дрова, с 20-го на 21-е число.

— О! Я боюсь понять!… — прошептал Этьен. — Мне кажется, что я схожу с ума!

— Мужайтесь, друг мой, — сказал Рене. — Ничто еще не доказывает, что было совершено ужасное преступление. Кому принадлежал сгоревший дом? — спросил он.

— Не могу вам сказать, но вы узнаете это в Баньоле.

— Как туда пройти?

— Поднимитесь на холм по маленькой тропинке, которая начинается в двух шагах отсюда, пройдите через площадку холма, потом снова спуститесь, и вы очутитесь в Баньоле. На половине дороги, на холме, вы увидите кучу пепла — это место пожара.

— Благодарю, друг мой, — сказал доктор, давая Жаку пять франков.

Затем он поклонился хозяину и, взяв под руку Рене, увлек его за собой. Работник проводил их до ворот, крича:

— Поверните направо!

Два приятеля почти бежали, не обмениваясь ни словом, отлично зная мысли друг друга. Задыхаясь, они взбежали на вершину холма и, остановившись на несколько минут, чтобы перевести дух, побежали дальше.

Минут через пять они заметили в трехстах шагах перед собой кучу камней и обгоревших бревен.

Они снова остановились перед развалинами сгоревшего дома.

— А! — вскричал молодой доктор, лицо которого было покрыто слезами. — Если Берта погибла в пламени, это ужасно.

— Не думайте так, — возразил Рене, стараясь подавить свое волнение. — Ничто еще не доказывает, что было совершено такое ужасное преступление. Помните, что до открытия истины мы нуждаемся в полном хладнокровии и спокойствии.

— Я чувствую, что вы правы, но не могу быть сильным, когда отчаяние разрывает мне сердце, но тем не менее я постараюсь.

По приходе в Баньоле Рене остановил первого попавшегося прохожего.

— Можете вы мне сказать, сударь, кому принадлежал сгоревший дом?

— Господину Сервану.

— А где он живет?

— Здесь, в Баньоле, на Парижской улице.

Минуту спустя Рене и Этьен звонили у двери, и служанка вводила их к хозяину.

— Мы узнали сейчас в Монтрейле,. какое ужасное несчастье вас постигло, — сказал Рене, — и пришли просить у вас некоторые сведения.

— По поводу пожара?

— Главное, по поводу той особы, которую считают погибшей в пламени.

— Господина Проспера Гоше, моего жильца?

— Да.

— Бедняга, вероятно, сгорел. Предполагают, хотя нельзя сказать наверное, что, делая химические опыты, он сам стал причиной пожара, в котором нашел смерть.

— Господин Гоше был химик?

— Да, он, по крайней мере, выдавал себя за химика.

— Давно ли он жил у вас?

— Двое суток. Он нанял дом за день, то есть 18 октября.

— Вы его знали прежде?

— Нет, никогда не видел.

— Извините, сударь, что я обращаюсь к вам с этими вопросами, но, поверьте, что мною руководит не любопытство. Дело идет о жизни дорогой мне особы.

— Спрашивайте, пожалуйста, не стесняясь, — ответил Серван. — Я даже очень рад, так как мне нечего делать. В один прекрасный день Проспер Гоше явился сюда снимать мой дом на холме. Мы вместе осмотрели его; я назвал цену, он согласился и заплатил за год вперед, после чего я отдал ему ключи.

— И не видели его больше?

— Нет, с той минуты, как он заплатил вперед, я счел бесполезным наводить какие бы то ни было справки.

— Что это был за человек?

— Мне показалось, что ему от пятидесяти до шестидесяти лет. Он был хорошо одет.

— Была ли у него прислуга?

— Я думаю, но он ничего не говорил об этом. Однако мне рассказывали о двух слугах, которых видели выходящими и входящими в дом, и предполагают, что они пали жертвой пламени, как и их господин.

— Это очень невероятно.

— Почему же?

— Трудно предположить, что трое погибли в пожаре, если даже пожар застал их во время сна. Хоть один спасся бы, выскочив в дверь или в окно.

— Это совсем не так легко, как кажется. Окна заделаны решетками.

— Но дверь?

— У двери внутренняя решетка. И если эти люди спали, что очень вероятно, так как был поздний час, то, проснувшись, потеряли голову и не смогли найти выхода. Дом выстроен из сухого дерева, и его сразу охватило пламя. Заметьте, что если бы кто-нибудь спасся, его видели бы.

— Но, — заметил механик, — может быть, он не хотел показываться.

— Почему? — спросил Серван. — Что вы предполагаете?

— Что пожар не случаен, а для того, чтобы уничтожить следы преступления!

— Преступления! — вскрикнул побледневший домохозяин.

— Производили ли розыски на месте пожара? — продолжал Рене.

— Да.

— Нашли останки этих троих?

— Нет, ничего не нашли.

— Не знаете ли, сударь, — спросил Этьен, — не подъезжал ли к сгоревшему дому фиакр за час до пожара, в котором была девушка?

— Фиакр? Девушка? Я не слышал ни о чем подобном. Но постойте, мне рассказывали, что какие-то работники, подходя к пожару, слышали ужасный крик, крик женщины.

— И это все? Никто не обратил внимания на крик?

— В ту минуту — нет, но на другой день произошло событие, подтвердившее рассказ рабочего.

— Какое?

— В трещине каменоломни нашли тело девушки.

— Девушка была мертва? — прошептал Этьен едва слышно.

— Не знаю. Когда мне сказали об этом, я уезжал в Париж в страховую компанию. Я был слишком занят, чтобы обратить внимание на рассказ, но вы можете сходить в каменоломни и расспросить рабочих, нашедших тело.

— Где они? — спросил Рене.

— Направо от дороги, ведущей на холм патронного завода. Главного надсмотрщика зовут Симоном. Больше, при всем желании, я не могу ничего рассказать.

— Благодарю за сведения. Мы продолжим наши поиски.

Этьен и механик расстались с Серваном и пошли в указанное им место.

— Сомнение больше невозможно, — говорил Рене по дороге. — Берту привезли в этот проклятый дом сообщники негодяя, скрывшегося под именем Проспера Гоше. Дрова купили в Монтрейле явно для пожара. Несчастная девушка сумела убежать, но упала в трещину.

— Падение должно было убить ее! — вскричал доктор. — Моей дорогой Берты нет больше!

— Не может быть! Это значило бы сомневаться в Правосудии Божьем. Я боюсь, как и вы, но еще надеюсь.

Они вышли на дорогу, ведущую к каменоломне. Навстречу им попалась тяжелая повозка с камнями.

— Где найти надсмотрщика Симона? — спросил Рене у рабочего.

— Во второй каменоломне направо. Я только что видел его.

Этьен и механик слышали издали глухой стук ломов по камням.

Наконец они очутились в большом пустом пространстве, где работали пять человек.

Рене Мулен повторил вопрос, с которым несколько минут назад обращался к рабочему.

— Симон — это я. Что вам угодно?

— Мы пришли узнать, знаете ли вы рабочих, которые утром 21 октября нашли здесь тело девушки?

— Да, сударь, я их знаю, — с улыбкой ответил Симон.

— Мы хотели бы поговорить с ними.

— Это нетрудно. Ее нашли Граншан, Ганюш и я.

Сильное волнение охватило друзей Берты.

Истина должна была открыться, но она могла быть ужасна.

— Девушка была жива? — едва мог выговорить Этьен.

Между вопросом и ответом прошло не более секунды, но она показалась веком для Рене и доктора.

— Жива, — ответил Симон.

Рене и Этьен вскрикнули от радости.

— Чудо, что не убилась. Не будь дерева, которое вы видите, она упала бы вниз и разбилась насмерть.

— Знаете ли вы ее имя? — спросил Рене.

Симон покачал головой.

— Она была без памяти и, следовательно, не могла говорить.

— Но, по крайней мере, не можете ли вы описать ее наружность?

— О да. Лет двадцати, белокурая и прелестная, как Мадонна, несмотря на смертельную бледность и кровь, покрывавшую все лицо.