Идиотка - Елена Коренева

«Ты кто, полька? — поинтересовался Бойд. — Но только не француженка — мой коллега, настоящий француз, сказал, что ты разговариваешь с акцентом. Ну не русская же?» — «Русская, потому и пришла в этот ресторан», — призналась я, чем, кажется, разочаровала своего нового знакомого. Я посмотрела на него и вдруг всем телом качнулась ему навстречу, словно меня притянуло магнитом. Это было настолько ощутимо физически — словно какая-то третья сила руководила мной помимо моей воли, — что я в испуге отпрянула, уставившись на Бойда. Он смотрел мне прямо в лицо, очевидно заметив, что я совершаю иррациональные движения. Когда я отпирала входную дверь ключом, он сказал: «А квартира-то не твоя… Ты открываешь замок как чужая». (Кстати о хозяйке, Аленке — ее дома не было, она уехала на пару дней к родственникам в Бостон.) «Это чей кот?» — поинтересовался Бойд, увидев моего остромордого тощего Кису, который метался по квартире, стараясь привлечь к себе внимание. «Угадай!» — предложила я ему. «Да твой, конечно», — тут же ответил он. «Почему ты решил?» — поинтересовалась я. «Он на тебя похож… поведением! — суммировал свои наблюдения Бойд и продолжил: — У меня тоже есть кошка — Эзме, Эсмеральда. Это самая лучшая женщина в мире, она прожила со мной дольше всех остальных и знает меня, как никто другой». Говорил он без тени юмора, можно даже сказать — строго и значительно. Но кажется, это было все, о чем мы успели поговорить в тот вечер. Тишина и уединение устраивали нас обоих. Перебравшись из гостиной в спальню, мы вскоре погрузились в крепкий сон, так и не расспросив друг друга о том, о чем собирались поговорить… Утром Бойд разбудил меня. Он был уже одет и готов к выходу. Сказав, что должен бежать по делам, он предложил встретиться с ним на следующий день. Он помедлил в прихожей, разглядывая фотографии на стене, и я спросила его по-английски: «What are you looking for?» (Что ты ищешь?) Он тут же отозвался: «I am looking for you!» (Я ищу тебя!) Меня порадовала такая быстрая реакция, я узнала в ней себя и крикнула ему, словно отмахиваясь от впечатления: «Kiss you!» (Целую!) И без промедления получила в ответ: «Missyou!» (Скучаю!) Бойд писал стихи и прозу, поэтому составлять рифмы для него не представляло особой трудности. Как и сочинять различные словесные и смысловые фиоритуры — кроме работы в ресторане, он был студентом философского факультета Нью-йоркского университета. Так начиналась моя самая безумная история любви.

Глава 58. Черное и белое

Фамилия Бойда была Блэк, что значит — черный. Все в нем, начиная с имени, просилось быть зарифмованным. Бойд — void (пустота), avoid (избегать), boy (мальчик), вой, мой, ой… Неожиданно для себя самой я начала писать стихи по-английски и вообще писать. Критическое отношение к реальности, как и пытливый интеллект — вещь заразительная. А какое удовольствие наблюдать воинственно настроенного к своей культуре американца! Он находился в постоянной полемике с окружающей действительностью, по-клоунски играл с ней, насмехаясь или требуя ответа. Пытаясь проследить истоки магического воздействия на меня его внешнего облика, за которым стоит определенный архетип, я вспоминаю любимого актера Черкасова, с его узкой долговязостью и носатостью, затем возникают более ранние воспоминания: развевающиеся по ветру длинные волосы романтических героев всевозможных сказок и мультфильмов, трогательная нелепость сказочных трубадуров, чья худоба торчит из-под старых одежд, и даже бунтарский облик гениев — Листа или Шопена.

Придя спустя пару дней после первого знакомства к нему домой, я увидела на входной двери предупреждение посетителям: череп со скрещенными костями и надпись: «Опасно для жизни!» Оказавшись в квартире у Бойда, я погрузилась в изучение его мира, путешествуя, словно по карте, по стенам, завешанным картинками, многочисленными рисунками, сделанными его рукой, вырезками из журналов, фотографиями и даже стихами. Передо мной предстал образ самого хозяина, ироничного, ранимого, вдохновенного, умного, и культуры, в которой он жил, — абсурдной, нелепой, страшной. Рисунок ракеты, нацеленной острием вверх, словно фаллос, приведенный в боевую готовность. Цитата из какого-то восточного мудреца (могу ошибаться в точности источника), отпечатанная на пожелтелом листке и приколотая к стенке примерно такого содержания: «Важно попытаться изменить то, что ты можешь изменить, и научиться терпеливо переносить то, что ты изменить не в состоянии, а главное — уметь отличить одно от другого». Вырезка из газеты, заголовок: «Тело без головы найдено в баре „Без бюстгальтеров“» — и рядом заметка о несчастной стриптизерше, которая, стоя на рояле, исполняла свой номер, в то время как рояль должен был подниматься вверх и, не дойдя до потолка, вновь опускаться. Какой-то механизм не сработал, и рояль не смог остановиться — стриптизерше снесло голову. Две фотографии одна над другой: невеста в пышном белом наряде и вдова в черном облаченье. Набросок карандашом — ссутулившаяся фигура пожилого мужчины, устало раскуривающего сигару, обратившего свои взоры в пространство, и подпись: «В ожидании бодхисатвы». Коллаж: огромная женская голова в форме телеэкрана, в черных очках, какие носят звезды кино, — обладательница головы хохочет и сексуально ежится, выставляя напоказ свою грудь. Прямо напротив, словно убегая от нее, изображен мужчина. Он катит перед собой детскую коляску, из которой торчит маленькая голова в темных очках, как у голливудской звезды, — уменьшенная копия смеющейся женщины. Эту картину Бойд дорисовывал понемногу, день за днем. Он наносил красные капли, словно брызги крови, на белое, нерасписанное пространство работы. На полке под потолком его тринадцатиметровой квартирки стояли толстенные папки с дневниками, штук двадцать, не меньше. «Вся моя жизнь!» — сказал он, указывая на них широким жестом. «Кто это написал?» — поинтересовалась я, не веря, что такой объем под силу современному молодому человеку. «Я!» — гордясь собой, ответил Бойд. Кошка Эзме оказалась толстой и пушистой серой кошкой с огромными, как у совы, глазами и очень тихим писклявым голоском. «Взял котенка, самого хилого и больного. Как увидел, сказал — этот мой!» — комментировал Бойд историю своей любимицы.

Бывшая жена Бойда — актриса, о которой он говорил при первой нашей встрече, была в те годы восходящей голливудской звездой, ныне известной в Америке, — Келли Мак Гиллис. Ее фильмы выходили один за другим, и по городу то и дело развешивали ее портреты-афиши в три-четыре метра высотой, журналы пестрели ее фотографиями, а газеты — сплетнями о личной жизни. «Келли за один этот год заработала миллион, представляешь?! — восклицал Бойд и по-ребячьи продолжал: — Я хотел одолжить у нее тысячу, а она не дала! Как-то она пригласила меня для разговора в ресторан и сказала — заказывай что хочешь. Я заказал любимую вырезку, а когда я все съел, ехидно заметила: „Ты всегда столько жрешь?“» Она стала звездой внезапно, сыграв главную роль в фильме «Свидетель» — это случилось вскоре после того, как они разошлись. Но ни для него, ни для нее эти отношения не были закончены. «Если моей женщине не нравится Келли, если она не может примириться с тем, что она для меня значит, тогда ей не быть со мной!» — говорил Бойд. А вернее, констатировал свой диагноз, так как его чувства к бывшей жене оставались серьезной психологической проблемой. То, что я актриса и — как он узнал от моих знакомых, довольно известная в Москве — спокойно реагирую на существование в его жизни голливудской звезды Келли, позволило Бойду воспринять меня всерьез и даже обрести некое иллюзорное равновесие.