Походный барабан - Луис Ламур

Раджпут ухмыльнулся.

— Если бы мне не нужно было охранять принцессу и впереди у нас не лежал долгий опасный путь, я померялся бы с тобой клинками… Но отправляйся в Аламут. Там ты найдешь достаточно клинков и без моего.

Он повернулся к караван-сараю, но Сундари шагнула ко мне, положила руки мне на плечи и поцеловала меня в губы.

— Так приходи же, и я буду ждать тебя, хотя бы даже мне пришлось всадить в него кинжал во время нашей свадьбы…

Она повернулась к Рахендре:

— Ты был мне вместо дяди, но если ты будешь биться с ним и ему не удастся тебя убить, то это сделаю я!

Резко повернувшись, она прошла мимо него к караван-сараю, и изумленный раджпут уставился ей вслед.

— Клянусь всеми богами, — негромко воскликнул он, — вот это идет женщина!

Мы стояли лицом к лицу, оценивая друг друга на будущее. Ему было лет пятьдесят, телосложением он чем-то напомнил мне отца, да и нравом был похож на него.

— Ты держишься хорошо и твердо стоишь на земле, — сказал он, — и у меня нет сомнения, что драться ты умеешь, но учти то, что я говорю: отступись от Сундари. Ее будущее начертано звездами.

— Звездами? Или планами её отца?

Рахендра потемнел лицом:

— Не планами её отца, а планами, которые он не осмеливается отвергнуть! Отступись. Я тебя предупредил.

Его лицо стало более дружелюбным:

— Я тебе сказал — отступись, и повторю это сто раз… но если ты отступишься, то будешь дураком!..

И повторил мои слова:

— «…кроме меча в руке, коня под седлом и любимой женщины после окончания боя». Клянусь всеми богами, это было хорошо сказано!

Он широким шагом ушел вслед за Сундари, а я отвернулся от караван-сарая и посмотрел на горы.

За горами был Аламут. Талеганский хребет и Аламут-руд — река Аламут, — а вблизи них Скала Аламут и долины ассасинов. Завтра я отправлюсь в эти горы, чтобы исполнить свое предназначение.

День разлился малиновым потоком по истерзанным бурями горам, чьи массивные гранитные плечи выплеснулись из пламени начала земли.

— Я войду туда один, Хатиб, но ты жди меня, жди с тремя оседланными лошадьми, потому что я вернусь. День пройдет, неделя или десять лет, но я вернусь!

— Не возлагай веры на слова людей, Кербушар, ибо все люди лгут, когда это сообразно с их целями. Те, что там, на Скале, знают лишь одну верность — самим себе. Иди, подготовясь к смерти; тогда ты, может быть, выживешь.

Тропа, по которой мы ехали, была известна Хатибу, ибо в глубинах его древнего ума таились воспоминания, которые, казалось, простирались далеко за пределы его собственного жизненного опыта.

— Это где-то здесь, — размышлял он, — дерево, правда, исчезло, но оно ведь было уже старое… Нам надо отыскать ущелье, где никакого ущелья быть не должно, и тропу там, где тропы быть не может… Ага — вот и нашли!

Действительно, тропа! Правда, это был лишь намек на тропу, тень тропы, от одного взгляда на которую у меня засосало под ложечкой.

— Следов нет никаких, так что, наверное, даже ассасины о ней не знают… — бормотал старик. — Здесь, высоко в горах, есть долина, скрытая среди вершин. Там я буду ждать, и оттуда я смогу следить за крепостью, а из крепости есть путь… Я тебе покажу.

Наши арабы, выгнув шею дугой, нащупывали дорогу своими изящными копытами, слегка пофыркивая от изумления, что они действительно могут здесь идти.

Ни один плуг не переворачивал камни этих гор, никакие семена не прорастали на этой бесплодной почве. Это была жестокая земля, ощетинившаяся твердыми плечами против неба.

Ночь оставила потеки теней в ущельях, но мы взбирались все выше и выше, останавливаясь только для того, чтобы дать лошадям перевести дух, а нам самим набраться смелости для дальнейшего пути.

На этих высотах утренний воздух был холодным, пугающе прозрачным и открывал вид далеко-далеко на другие вершины, другие замки.

— Лги им, дурачь их, выпускай из них кровь! — приговаривал Хатиб. — Ты молод, с тобой твоя честь, но честь важна только когда имеешь дело с честными людьми…

— А разве эти — не честные люди?

— Честные — на свой лад, — ответил он неохотно, — и хорошие среди них частенько попадаются, вот и Синан тоже, только они реалисты. Они хотят выиграть, и не одну битву, а все битвы… Я все думаю, из головы у меня не выходит этот аль-Завила. Я его не знаю, но в последнее время слышал разговоры о нем… Он пришел сюда тихим, смиренным, а как получил в руки власть, так и стал тираном. Много в нем зла… Многие маленькие люди слывут хорошими, пока остаются маленькими, но дай такому власть — и он превращается в воплощение ярости. Так что берегись аль-Завилы.

— Один старый грек, который был моим учителем, когда я мальчишкой жил в своей стране, — сказал я, — учил меня этому. По-моему, это сомалийская пословица: «Лги лжецу, ибо ложь — его монета; кради у вора, ибо это легко; ставь западню хитрецу — и поймаешь его с первой же попытки; но берегись честного человека».

— Вот как? Да-да, хорошая пословица, очень хорошая.

Тысячелетия пролетели над этими горами; дождь и ветер вылизали камни до шелкового блеска; лавины смели тропы, и теперь приходилось пробираться по гигантским скалистым отрогам, полагаясь на собственное воображение, и каждый миг помнить о возможном падении.

Наша тропа шла параллельно Чала-дербенд, проходу Чала. На фоне далекого неба можно было различить величественный Тахкт-и-Сулейман — Трон Соломона — с белой мантией тонкого снега на плечах.

Мы остановились передохнуть там, где небольшой горный ручей переливался через край обрыва в узкое ущелье. Спутав лошадям ноги и пустив их попастись на редкой траве, мы отдыхали, ели лепешки и твердые дикие груши и оглядывали гранитные кручи, исполосованные языками застывшей древней лавы.

Пустившись снова в путь, мы не спешили, часто останавливались и давали лошадям отдышаться, потому что воздух на такой высоте был разрежен.

В одном месте из-за отрога горы вынырнула манящим пальцем башня и долго следила за нами, пока мы проходили мимо, за несколько миль от нее. Потом показалось крохотное селеньице, прилепившееся, словно орлиное гнездо, к расщелине в скалах; тропа, идущая к нему, давно исчезла в глубоком ущелье.

— Мои внуки будут рассказывать об этом, — сказал Хатиб, — они будут хвастать, что их дед ехал вместе с Кербушаром, когда тот в одиночку штурмовал Утес Аламут. Мужи будут петь песни об этом походе во все предстоящие века…

— Если мы выживем.

— Выживем? Что это такое? Мышь живет, и муха живет; но одна бежит в ужасе, вторая копается в грязи. Они существуют, они есть, но вот живут ли они?.. Бросать вызов судьбе — вот это значит жить! Бороться с бурей, жить дерзновенно, жить благородно, не растрачивая жизнь на дурацкий, неразумный риск и не разрушая мозги излишеством в вине или гашишем!.. Благодарение Аллаху, что я иду вместе с мужчиной! Пусть трусы бегут, ища укрытия; пусть они лгут, хитрят и предают, лишь бы не браться за меч. Пусть они заползают в свои норы; пусть переодеваются женщинами. Они всего лишь отребье, бесполезные отбросы, ублюдки. А мне дай, о Аллах, меч и пошли смерть рядом с настоящим мужчиной!.. О Кербушар, есть вещи похуже смерти. Я человек старый, и часто приходилось мне спасаться бегством, но если я бежал, то лишь для того, чтобы сражаться в другой битве. Но вот это… Это дело для героев! В этом замке тысяча вооруженных фанатиков! Тысяча мечей жаждет отведать твоей крови, и все горы кругом кишат другими той же породы… Вот, господин, каковы достоинства мужчины: он странствовал далеко, он говорит хорошо и умеет биться. Он странствовал далеко — ибо странствия даруют мудрость; он хорошо говорит — чтобы хорошо рассказать о том, что видел; он умеет биться — чтобы как следует отделать того, кто не верит его рассказам!..