Отрок - Евгений Красницкий

— Господи Иисусе Христе…

Уже привычно подняв руку для крестного знамения, Мишка так застыл в изумлении. Запущенное холостяцкое жилище отца Михаила, по определению, отличающееся от медвежьей берлоги только наличием мебели и отопительных приборов, преобразилось самым чудесным образом.

Полы и стены чисто вымыты, выскоблены, чуть ли не до бела. На полу расстелены половики. Печка побелена и от нее веет вкусной смесью запахов ухи, пшенной каши и топленого молока. Чистейшая до стерильности посуда аккуратно расставлена на одной полке, а на другой, строго по ранжиру, выстроились книги. Даже шахматы на клетчатой доске расставлены, хоть и неправильно, но аккуратно.

Какая- то незнакомая девка заканчивает застилать постель, а сам отец Михаил, умытый и причесанный, благообразный, словно иконный лик, лежит на лавке в свежайшей белой рубахе, укрытый теплым одеялом из волчьих шкур.

Были и еще какие-то приятные изменения, придавшие дому уют, но Мишка сразу их даже и не заметил. Просто-напросто, дом стал другим.

Из ступора его вывел громогласный голос тетки Алены:

— Ну, чего встал? Ноги вытер? Проходи. Отче святой тебя заждался, уже два раза спрашивал. Хотя, погоди-ка! Сейчас.

Тетка Алена подхватила на руки мгновенно запунцовевшего от смущения монаха и легко, словно ребенка, перенесла с лавки на постель.

— Давайте, беседуйте, а потом кашки поедим с молочком. — Алена глазами строгой воспитательницы детского сада взглянула на монаха и предупредила: И не вздумай опять отнекиваться! Насильно запихну!

Отец Михаил обреченно закрыл глаза, видимо опыт общения с Аленой быстро и эффективно приучил его к покорности. Мишка, стуча костылями, подошел к постели, присел на стоящий рядом чурбан, исполняющий роль табурета. От отца Михаила тоже пахло хорошо: баней и лекарственными травами.

— Здравствуй отче, поклон тебе привез от друга твоего отца Феофана.

— Спаси тя Христос, Миша. Как он, благополучен ли?

— Вполне благополучен, у епископа Кирилла в ближних людях состоит. Крамолу и ересь изыскивает и искореняет.

— Ну да, изыскивать и искоренять, как раз по его натуре. А сам-то как, вижу — ранен?

— Ничего страшного, отче, заживает уже.

— Ну, и слава Богу. А я вот, то ли в рай попал, то ли…

Взгляд монаха зацепился за богатырскую фигуру Алены.

— … То ли еще куда. Сплошные соблазны вокруг. Лежу, вот, телесно ублажаюсь…

— И правильно! — Поддакнул Мишка. — Ты, отче, нам здоровым нужен.

— Сила не в плоти, но в духе!

— И в плоти тоже. — Не согласился Мишка. — Помнишь, как латиняне говорят: "Милитат спиритум — милитат гладио. Воюешь духом — воюй мечом"? Твой меч, конечно, слово Божье, но и для него телесная сила нужна. У нас три сотни душ, закосневших в язычестве, появилось, как ты с этим управишься, если болеть будешь?

— Правильно — встряла Алена — А то уху есть не хотел! Жирная, видишь ли!

Отец Михаил осторожно покосился на Алену и тут же отвел взгляд.

— Вижу, отрок, многое тебе поведать надо. Сестры! Оставьте нас на малое время, мне исповедь принять надо.

— Пошли, Улька, — скомандовала Алена — мы еще в церкви не закончили.

В сопровождении девчонки, Алена двинулась было к выходу, но обернулась и произнесла тоном смертного приговора:

— А вернемся, будем кашку есть.

Помолчала и зловеще добавила:

— С молочком!

Отец Михаил выждал, пока за женщинами закроется дверь и доверительно, полушепотом, произнес:

— Не женщина — лев рыкающий, прости меня Господи! А вторая! Язычница, а в храме полы моет!

— Ну, у Алены и медведь на дудке играть будет! — Мишка с трудом сдержал улыбку.

— Только один раз в жизни такое, как сегодня, переживал. — Продолжил трагическим шепотом монах. — Это когда на море буря случилась и наша ладья чуть не потонула. Только милостью Божьей и спаслись тогда из бездны вод. А ныне… Миша, ты не поверишь, в бане, без одеяний, в четыре веника меня… Думал, помру… Не женщины — две стихии необузданные.

"Да- а-а, можно только посочувствовать. Интересно, он отчего скорее помереть мог: от физического воздействия, или от визуального? Алена кого хочешь, впечатлит до беспамятства, а уж монаха-то… Впечатление же, надо понимать, было будь здоров. Чего-чего, а слезы в голосе я у Михаила не слышал никогда. Впрочем, а сами-то Вы, сэр?".

Когда, впервые после ОСОЗНАНИЯ, Мишку повели в баню — по малолетству, вместе с женщинами — он слегка оробел. Когда-то в детстве, в середине пятидесятых годов ХХ века, его тоже водили в женское отделение бани — старого здания из темно-красного кирпича, стоявшего недалеко от Сытного рынка. Визуального ряда детская память не сохранила, но до самого конца ТОЙ жизни помнился звуковой фон: умножаемый эхом, гулявшим под сводами обширного зала, женский гвалт, время от времени перекрываемый грохотом жестяных шаек, плеском воды и детским писком.

Тогда он был малым ребенком. Сейчас, вроде бы, тоже, но смотрел-то из детского тела зрелый мужик! Как отреагирует организм на множество обнаженных женских тел в непосредственной близости? Не дай Бог… Вот номер-то будет!

Робел Мишка, как выяснилось, напрасно. Детскому организму открывшиеся картины оказались совершенно "до лампочки". Тем более, что лампочки-то, как раз и не было — помещение без окон освещалось двумя, громко трещавшими от сырости лучинами.

Впечатление, тем не менее, оказалось очень мощным и неожиданным. Сильные, пышущие здоровьем (и не догадаешься, что не по одному разу рожавшие) женские тела, природная грация, естественная экспрессия, размашистые, но точные движения, царская осанка…

Куда там всяким Эммануэлям и Чиччолинам вкупе с прянишниковскими мочалками! Можно подумать, что порно-дивы просто-напросто принадлежат к иной ветви эволюционного древа земной биосферы. Эти-то, как раз от обезьян и произошли, а ратнинские женщины одним своим видом подтверждали гордое убеждение славян: "Мы — внуки Божьи".

А рядом со взрослыми женщинами — Мишкины старшие сестры. Подростки, но никакой угловатости неуклюжести, костлявости — крепость и изящество. Еще только проклевываются черты женщин, но каких женщин! Как, с почти балетной обманчивой легкостью подхватывает полутаропудовую бадью с водой мать, как колышется тяжелая грудь Татьяны… И рядом не лежало вялое трепыхание… Ну, да Бог с ним. Общее впечатление: "пыльным мешком из-за угла". И это еще мягко сказано.

Мужики, по прошествии времени, удивили еще больше. Единственное, с чем можно было сравнить увиденное — фотографии богатырей первых десятилетий ХХ века. Поддубного, Заикина и других мастеров французской борьбы, жонглирования чугунными гирями и сгибания железного лома. Покатые плечи, плавные формы, только угадывающиеся, а не выпирающие, как у культуристов, стальные мышцы. Ощущение гармоничной мощи и понимание, что только на таких телах и может сидеть, как влитая, стальная кольчуга.

Глубинная, сущностная антитеза накачанным тренажерами и химией, «проработанным» до кондиций анатомического театра, бодибилдингам, прущим парфюмом аж до десятого ряда партера.

А еще, жуткие шрамы боевых ранений. Если уж чужая сталь прорывает кольчатый доспех, то что же она творит с человеческой плотью! Прямо-таки мистический ужас: не то воины Армагеддона, не то хозяева "Обители Героев" — Валгаллы. А на самом деле, обычные мужики.

И все это сложное смешение изумления, восхищения, нового познания женщин и мужчин своей семьи, породило у Мишки твердое, хотя и трудновыразимое словами, понимание того, как смог русский народ перенести тысячелетие вторжений и междоусобиц, смут и бунтов, реформ и экспериментов, культурных, социальных, научно-технических и еще хрен знает каких революций. Выжить, победить, раздвинуть пределы, пасть, подняться, возвеличиться… и снова, в который уже раз, окунуться в весь этот кошмар, не теряя надежды, даже уверенности, в новом грядущем величии.

Ничего удивительно, что Отец Михаил не смог подобрать иного сравнения, нежели: "Стихии необузданные". Еще повезло, что не свихнулся или "дедушка Кондратий не посетил". Всего-то и последствий, что тяжелое обалдение и замена пастырских нравоучений "плачем в жилетку":

— Тяжкий крест возложил на меня епископ Кирилл. — Продолжал, меж тем, жаловаться отец Михаил. — Одно утешает: не ведал Владыка, чем его пастырское увещевание обернется. Представить себе такое — не силах человеческих! Да что ж я все: о себе, да о себе. Ты же исповедоваться хотел, помоги-ка встать.

— Лежи, отче, не вставай! Да лежи же! Алена придет, увидит, что ты встал…

Имя Алены подействовало безотказно: отец Михаил откинулся на подушку и расслабился.

— Давай, отче, я тебе так просто все расскажу, а ты уж потом решай: как и что. С чего начать-то?

— С Феофана. Я его лет семь или восемь не видел. Как он теперь?