Конспект - Павел Огурцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет мест, — сказал он. — Написали на направлении когда явиться, это — через двенадцать дней. — Горик чесал затылок, и фуражка со звездочкой подпрыгивала. — Что же я дома скажу? Придется идти в общежитие, надеюсь — приютят.
Приехал в отпуск отец. Он и Клава сидят во дворе. Я на веранде готовлюсь к экзаменам, и до меня доносятся отрывки их разговора, настолько интересного, что я присаживаюсь к ним и слушаю, не вмешиваясь.
— Выходит так — кто кого обдурит: Англия и Франция нас или мы их? — говорит отец и смеется.
— Кто бы ни обдурил, — отвечает Клава, — все равно на пользу Гитлеру. Германию можно одолеть только общими усилиями. Сделка с Германией, кто бы ее ни заключил, даст ему возможность побить сначала одних, потом – других.
Ни на какую сделку с Гитлером мы, конечно, не пойдем. Как они этого не понимают? — думаю я. — Федя считает, что можем заключить пакт о ненападении, но это же не сделка, вроде Мюнхена.
— Это я прекрасно понимаю. Зимними вечерами у меня много свободного времени, и о многом передумаешь, — говорит отец. — Ну, вот о том, почему Франция и Англия тянут с заключением антигитлеровского союза. Наверное, им одинаково противны и гитлеровский режим, и наш, и они не горят желанием заключить союз ни со Сталиным, ни с Гитлером.
— Я думаю, Гриша, дело обстоит сложнее. Многим, и в первую очередь тем, кто у власти, — тут ты прав, — противно иметь дело с обоими режимами. Но в массах и, как это ни странно, — в среде интеллигенции, отдают предпочтение нам, как союзнику против Гитлера. Рабочие, наверное, еще видят над нашей страной нимб пролетарской революции. Европа переполнена беженцами из Германии, и что там творится в Европе хорошо знают. А что творится у нас — откуда им знать? У нас очень многие, если не большинство, не знают всего, что творит Сталин, и верят ему. Как ты думаешь, — большинство верит?
— Если считать и тех, кто притворяется, будто верит, а поди разберись, кто верит, а кто притворяется, тогда — абсолютное большинство.
— И в Европе, по-видимому, многие верят. Что касается интеллигенции, тут свою роль сыграл Горький поддержкой Сталина. Подумать только, — тот Горький, который после большевистской революции разошелся с Лениным и так резко его критиковал, вдруг во всем поддерживает Сталина! Это же, с точки зрения западной интеллигенции, что-нибудь да значит! Вот и клюнули на эту удочку и Бернард Шоу, и Анри Барбюс, и Ромен Роллан, даже Леон Фейхтвангер, я уже не говорю о других, — а это, можно сказать, властители дум в нынешней Европе. Вот и получается; правительства Англии и Франции, если бы и хотели заключить союз с Гитлером, — Мюнхенское соглашение это еще не союз, а уступка, — не могут пойти против общественного мнения, а со Сталиным не хотят иметь никакого дела, кроме торговли, когда она им выгодна.
— Да, положение... — после небольшого молчания сказал отец. — Не представляю, что нас ждет и на что можно надеяться. Слышу, солдаты поют: «Если завтра война, если завтра поход, мы сегодня к походу готовы». А я не верю, как ты думаешь, — готовы?
— Конечно, нет.
— Почему вы думаете, что мы к войне не готовы? — спросил я.
— По некоторым признакам, — ответил отец.
— Каким признакам? По-моему, вообще, нет никаких признаков, что готовы, ни что не готовы.
— Да, хотя бы по этой песне, которую поют солдаты. Пугают, что готовы. Это как с беспрерывными заклинаниями, что граница на замке. Пугают, чтобы не вздумали переходить.
— Да откуда ты знаешь, что граница не на замке?
— А ты читаешь очерки из жизни пограничников? Только и делают, что ловят тех, кто переходит границу. И, конечно, всех задерживают. Это в очерках. А в жизни? Так ли уж всех задерживают? Вот и пугают, что на замке.
— Уж очень какие-то косвенные признаки, неубедительные.
— А ты о нашей военной мощи уж не по парадам ли судишь? Или по газетам?
— Ты прав, — сказала мне Клава, — никакими прямыми признаками мы располагать не можем, но вот тебе еще один косвенный и, по-моему, достаточно убедительный. Ты же знаешь, что творится в стране.
— Ты об арестах?
— И об арестах. Вообще, о терроре. Ты думаешь, армия избежала террора?
— Конечно, нет. Но ведь, несмотря на этот страшный террор, страна не развалилась, народное хозяйство развивается. Почему же армия развалится?
— В мирное время не развалится, — ответил отец, — а в военное ее ждет разгром.
— Да почему?
— А ты сам сообрази — не маленький. Да... Если вскоре война, нашу армию ждет страшный разгром. Что-что, а Украину немцы оккупируют, по опыту знают, как это выгодно.
— Ты думаешь, — спросила Клава, — войну мы проиграем?
— Нет, я так не думаю. Россию-матушку не одолеть, они в ней увязнут, как увяз Наполеон. Это, наверное, наша особенность — побеждать, когда нас припрут к стенке. Война будет страшная, куда пострашней прошлой мировой и гражданской — такая теперь техника и такая ненависть. Гитлер будет драться не до победы, а до полного нашего уничтожения, ему не нужен мирный договор ни на каких условиях, ему нужно жизненное пространство для своей высшей расы, будь она проклята!
Отец разволновался, встал и направился к дому, но остановился и обернулся.
— Конечно, мы выстоим, все перенесем и одолеем, несмотря на Сталина и всю его банду.
Но ценой каких жертв — страшно подумать. А я-то надеялся, — отец посмотрел на меня, — что может быть хоть ваше поколение проживет без войны.
Отец вошел в дом. Клава сидела, прикрыв глаза ладонью. Я вернулся на веранду, но какое-то время только делал вид, что занимаюсь.
Кажется этой весной, а когда именно — не помню, по радио транслировали митинг в Киеве по случаю открытия памятника Шевченко. Событие приятное, и дома мы внимательно слушали передачу. Выступал Хрущев, говорил, конечно, по-русски и, когда в начале речи упомянул Шевченко, то назвал его Григорием Тарасовичем. Мы засмеялись, а находившийся у нас Михаил Сергеевич пробурчал: «Ну, и оговорочка!» Речь Хрущева была недолгой, в конце ее он еще раз упомянул Шевченко и снова назвал его Григорием Тарасовичем. Мы уже не смеялись и молчали, опустив головы, — стыдно было за Хрущева. Подумалось: жить годами среди какого-либо народа и не знать его языка и имени его великого поэта — значит не уважать этот народ, а ведь Хрущев не просто живет на Украине — его поставили руководить этим народом. Как бы отвечая моим мыслям, Галя вдруг сказала:
— А что вы хотите от этого кугута?
Заранее купили билеты на скорый поезд Шепетовка-Баку. Хороший был порядок: на металлических опорах, подпирающих крышу перрона, висят таблички с номерами вагонов, и ожидающие поезд знают, где остановится их вагон. Мой отец — единственный провожающий. Знаком он был только с Женей Курченко, и мне приятно, что он и мои спутники за время ожидания поезда вполне освоились и разговорились.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});