Боль - Ольга Богуславская

— Не пущу, — говорит Розов.

И не пустит. Своих артистов хватает.

Первая в России колония особого режима для содержания лиц, приговоренных к пожизненному заключению, учреждение ОЕ-256/5, в просторечии именуемое "пятаком", находится в бывшем Кирилло-Новозерском монастыре на маленьком острове. Остров называется Огненный. Вокруг него сияет Новозеро. Собственно, стоя на старинных мостках, которые соединяют остров Огненный с островом Сладкий, на котором живут люди, работающие в колонии, никакого Огненного острова вы не увидите. Прямо из воды поднимается старинный монастырь, точнее, то, что от него осталось.

Колония в монастыре находится давно, а колонией для "пожизненников" это учреждение стало в 1994 году, после того как Президент России подписал Указ о замене смертной казни на пожизненное заключение.

Указ осужденные ненавидят люто, и нет осужденного, который рано или поздно не упомянул бы его в разговоре самым непечатным словом.

Интересно, за что?

Все "насельники" колонии совершили преступления до 1994 года. И поэтому все считают, что, по справедливости, на них должно распространяться действие старого закона, по которому либо приговаривали к исключительной мере наказания, то есть расстреливали, либо к пятнадцати годам лишения свободы. Как в первом, так и во втором случае все было предельно ясно. Или тебя расстреляют, или ты сидишь и точно знаешь, когда тебя выпустят. А сидеть до скончания века не хочет никто. Потому что не на что надеяться и нечего ждать. И все осужденные, как один, говорят, что смертная казнь лучше.

Это на словах.

На деле же за все время существования этой колонии, то есть в течение пяти лет, лишь один осужденный покончил с собой и один совершил попытку.

Всё.

Конечно, осужденные находятся под неусыпным надзором инспекторов, и мимо камер каждые пятнадцать минут проходит сотрудник охраны. Конечно, в камерах нет ничего колющего и режущего, и сообщения между камерами тоже нет никакого. Однако при желании уйти из жизни можно. Но никто не торопится.

В дискуссиях о смертной казни неизбежно звучит утверждение о том, что смертная казнь, безусловно, удерживает от совершения преступлений — или, напротив, никогда не удерживала. И я никогда не могла понять, на основании каких исследований можно получить достоверный ответ на этот вопрос. Да, существует некая закономерность, в соответствии с которой введение смертной казни кардинально не изменяет количество преступлений в стране. Существует и другая — в соответствии с ней отказ от смертной казни очень незначительно, можно сказать условно, совпадает с неким падением показателей совершенных преступлений. В целом же, как показывает мировая практика, реальная картина криминальной жизни страны реально не видоизменяется в зависимости от введения или отмены смертной казни. И, по существу, смертная казнь за совершение тяжких преступлений против личности — это не "профилактическая мера", а реакция общества на насилие.

Подавляющее число осужденных на острове Огненном — это люди, совершившие страшные преступления, доказанные судом. Там нет людей, по пьяному делу покалечивших соседа. Практически каждый осужденный лишил жизни нескольких человек (и очень часто это были дети) ради корысти или из желания удовлетворить похоть и скрыть следы. Как быть? Ждать, пока они исправятся? Убить их так, как убивали они?

Никто не смог ответить мне на вопрос: есть ли здесь люди, которые изменились к лучшему? Ответа и не существует. Для того чтобы это понять, нужно этих людей выпустить на свободу — что будет дальше, не скажет никто. Значит, убивать? Но разве государство имеет на это право? Государство не рожает детей, и не оно дает жизнь человечеству. Наверное, природное право лишить жизни есть лишь у того, кто её дает. Верующий человек скажет, что жизнь дает Бог, неверующий — что смертная женщина. Выходит, что государство должно решить какую-то другую задачу. Какую же?

Заменив смерть на жизнь, государство берет на себя обязательство ведь это его именем в приговорах зачеркивается слово "смерть" — полностью ограничить свободу преступника, тем самым оберегая нас с вами от опасности, однако внутри этого ограничения провозглашена жизнь, а не медленная, мучительная погибель. И это — самое главное и самое трудное.

Каждый осужденный имеет право на ежедневную полуторачасовую прогулку. Я выхожу на монастырский двор и спрашиваю у майора Макуха, где гуляют насельники здешних мест? Он показывает. Это небольшая металлическая коробка, сверху затянутая сеткой, по которой во время прогулки ходит охранник с автоматом. Внутри? Я думала, что это бетон, а оказалось, что убитая, смертельно утоптанная земля. Есть люди, которые годами не выходят на прогулку. Не выходят — не надо. Но этот металлический короб — это жизнь?

Как я уже писала, первые десять лет осужденные имеют право на два коротких свидания с близкими. Четыре часа — вот что такое короткое свидание. Даже из Вологды, до которой всего двести километров по чудовищной дороге, не всякий рискнет приехать второй раз. А если родные едут издалека? Постоять, поглядеть и назад? Это жизнь?

Вы скажете — поделом вору и мука. Но зачем тогда лукавить и говорить, что выбрали жизнь? Этот выбор, быть может, самое ответственное решение последних десятилетий.

Англичан постоянно упрекают в излишней мягкости в обращении с людьми, совершившими преступления. Сидя в кабинете начальника английской тюрьмы, я долго восхищалась разными чудесами, цветами в тюремном саду, прекрасным спортивным залом, компьютерным кабинетом. Потом спросила: для чего все это делается? Он ответил: ради достоинства короны, именем которой осуждены эти люди.

После обеда мы пошли к Шараевскому. Вячеслав Шараевский — бывший прокурор Глинкинского района Смоленской области. Десять лет назад он вместе с братом совершил убийство. Но какое… Будучи прокурором, Шараевский знал, где и когда получает деньги кассир совхоза "Устромский". В назначенный день братья "случайно" встретились с бухгалтером у банка, предложили подвезти, а по дороге узнали, что сегодня выдали мало денег. Так убийство было перенесено на другой день. Назавтра они снова встретили приговоренную ими женщину, которая была в банке вместе с кассиром совхоза. Их, беспечно болтавших на заднем сиденье, привезли в поле неподалеку от деревни Беззаботы. Убивали топором и ломом. Потом сбросили в яму. Услышав, что женщины подают признаки жизни, Шараевский нанес каждой из них множество рубленых ран. По голове. Забрали деньги и поехали домой.

Шараевского выводят из камеры, и мы садимся с ним за стол, друг против друга. Стоит мне опустить голову — и я уткнусь носом в наручники, которыми стянуты его жилистые руки. Называю фамилию. Он улыбается: знаю, читал. Молчим. Потом я спрашиваю, думает ли он когда-нибудь о том, что произошло в поле возле деревни Беззаботы?

— Что говорить? — его прорвало. — Я убил человека. Этим все сказано.

Потом он, торопясь и уже не выбирая слов, расскажет, как работал в Узбекистане с Гдляном, как видел, что меньше всего большое начальство интересует истина. Закрывал дела, уничтожал документы. И понял, что закона нет. А на одном маленьком клочке земли, именуемом Глинкинским районом, закон — это он. И как он хочет, так и будет. Он захотел убить и убил.

Говорят, что часто беседует с богом.

Я подумала, что для своих шестидесяти лет он неплохо выглядит. Оказалось, ему сорок один.

Не пройдет и часа, как я окажусь за другим столом и напротив будет сидеть другой человек. Он тоже сложит руки — только без наручников, и в его глазах я увижу ту же безнадегу. И все у меня начнет путаться. А все просто. Ну, угадайте: чем отличаются приговоренные к пожизненному заключению от людей, взятых заложниками правительством, — от сотрудников охраны? Одними только деревянными мостками, по которым работающие в колонии люди каждый день идут домой на остров Сладкий.

Люди, работающие в колонии, необычайно доброжелательны. Тем более удивительно слышать от них время от времени чрезвычайно эмоциональные речи об осужденных. Говорю вам: я то и дело выскакивала во двор. Стоять возле клеток с людьми, заглядывать в них и слышать голос их обитателей непросто. Между тем сотрудники охраны смотрели на меня с искренним удивлением. Убийцам сохранили жизнь, пусть скажут спасибо — вот что читалось в глазах. Так-то оно так, и что должен думать отец двоих детей, охраняя убийцу, лишившего жизни маленького ребенка? Но чего-то мне недоставало.

Все встало на свои места, когда мы услышали Фатулу Газаровича Гусейнова, старшего специалиста по социальной работе, начальника отряда, работавшего здесь уже 16 лет.

Знаете, сколько получает младший инспектор? Тысячу рублей вместе с пайковыми.

Знаете, что ни у кого из работающих здесь нет нормального жилья? Человеку, уходящему на пенсию, ничего не положено. Здесь оставаться невозможно, это тюрьма на свежем воздухе, отрезанная от всего мира, а на большой земле ожидает только место на церковной паперти. Фатула Гусейнов из Азербайджана. Есть люди с Украины, из-под Архангельска. У всех одна участь: дома жилья не осталось, здесь его нет и не будет. Ловушка. Но и это ещё не все. На медленную погибель обречены и дети невольных заложников. Бубровская школа, в которой учатся эти дети, построена в прошлом веке. Летом её закрывают навсегда. А другой нет. Всех детей придется переводить в дальние школы, имеющие интернаты. Им-то за что? За то, что родители работают в преисподней?