Архипелаг ГУЛАГ. Книга 3 - Александр Солженицын

Приговор: двоим по 5 лет лагеря, двоим – по 4, многодетному Базбею – 3. Подсудимые встречают приговор с радостью и молятся. «Представители с производства» кричат: «Мало! Добавить!» (Керосином поджечь…)

Терпеливые баптисты учли и подсчитали и создали такой «совет родственников узников», который стал издавать рукописные ведомости обо всех преследованиях. Из ведомостей мы узнаём, что с 1961 по июнь 1964 года осуждено 197 баптистов[154], среди них 15 женщин. (Все пофамильно перечислены. Подсчитаны и иждивенцы узников, оставшиеся теперь без средств пропитания: 442, из них дошкольного возраста – 341). Большинству дают 5 лет ссылки, но некоторым – 5 лет лагеря строгого режима (только-только что не в полосатой шкуре!), вдобавок ещё и 3–5 лет ссылки. Б. М. Здоровец из Ольшан Харьковской области получил за веру 7 лет строгого режима. Посажен 76-летний Ю. В. Аренд, а Лозовые – всею семьёю (отец, мать, сын). Евгений М. Сирохин, инвалид Отечественной войны 1-й группы, слепой на оба глаза, осуждён в селе Соколово Змиевского района Харьковской области на 3 года лагерей за христианское воспитание своих детей Любы, Нади и Раи, которые отобраны у него решением суда.

Суд над баптистом М. И. Бродовским (город Николаев, 6.10.1966) не гнушается использовать грубо подделанные документы. Подсудимый протестует: «Это не по совести!» Рычат ему в ответ: «Да Закон вас сомнёт, раздавит и уничтожит!»

За – кон. Это вам – не «внесудебная расправа» тех лет, когда ещё «соблюдались нормы».

Недавно стало известно леденящее душу «Ходатайство» Святослава Караванского, переданное из лагеря на волю. Автор имел 25, отсидел 16 (1944–60), освобождён (видимо, по «двум третям»), женился, поступил в университет, – нет! в 1965 пришли к нему снова: собирайся! не досидел 9 лет[155].

Где ж ещё возможно это, при каком другом земном Законе, кроме нашего? – навешивали четвертные железными хомутами, концы сроков – 70-е годы! Вдруг новый Кодекс (1961): не выше 15 лет. Да юрист-первокурсник и тот понимает, что, стало быть, отменяются те 25-летние сроки! А у нас – не отменяются. Хоть хрипи, хоть головой об стенку бейся – не отменяются. А у нас – даже пожалуйте досиживать!

Таких людей немало. Не попавшие в эпидемию хрущёвских освобождений, наши покинутые однобригадники, однокамерники, встречные на пересылках. Мы их давно забыли в своей восстановленной жизни, а они всё так же потерянно, угрюмо и тупо бродят всё на тех же пятачках вытоптанной земли, всё меж теми же вышками и проволоками. Меняются портреты в газетах, меняются речи с трибун, борются с культом, потом перестают бороться, – а 25-летники, сталинские крестники, всё сидят…

Холодящие тюремные биографии некоторых приводит Караванский.

О свободолюбивые левые мыслители Запада! О левые лейбористы! О передовые американские, германские, французские студенты! Для вас – этого мало всего. Для вас – и вся моя эта книга сойдёт за ничто. Только тогда вы сразу всё поймёте, когда «р-руки назад!» потопаете сами на наш Архипелаг.

Но действительно, политических – теперь несравнимо со сталинским временем: счёт уже не на миллионы и не на сотни тысяч.

Оттого ли, что исправился Закон?

Нет, лишь изменилось (на время) направление корабля. Всё так же вспыхивают юридические эпидемии, облегчая мозговой процесс юридических работников, и даже газеты подсказывают умеющим их читать: стали писать о хулиганстве – знай, повально сажают по хулиганской статье; пишут о воровстве у государства – знай, сажают расхитителей.

Уныло твердят сегодняшние зэки из колоний:

«Найти справедливость безполезно. В печати одно, а в жизни другое» (В. И. Д.).

«Мне надоело быть изгнанником своего общества и народа. Но где можно добиться правды? Следователю больше веры, чем мне. А что она может знать и понимать – девчёнка 23 лет, разве она может представить, на что обрекает человека?» (В. К.)

«Потому и не пересматривают дел, что им тогда самим сокращаться» (Л-н).

«Сталинские методы следствия и правосудия просто перешли из политической области в уголовную, только и всего» (Г. С.).

Вот и усвоим, что́ сказали эти страдающие люди:

1) пересмотр дел невозможен (ибо рухнет судейское сословие);

2) как раньше кромсали по 58-й, так теперь кромсают по уголовным (ибо – чем же им питаться? и как же тогда Архипелаг?).

Одним словом: хочет гражданин убрать со света другого гражданина, ему не угодного (но, конечно, не прямо ножом в бок, а по закону). Как это сделать без промаха? Раньше надо было писать донос по 58–10. А сейчас – надо предварительно посоветоваться с работниками (следственными, милицейскими, судейскими – а у такого гражданина именно такие дружки всегда есть): что модно в этом году? на какую статью невод заведен? по какой требуется судебная выработка? Ту и суй, вместо ножа.

Долгое время бушевала, например, статья об изнасиловании – Никита как-то под горячую руку велел меньше 12 лет не давать. И стали в тысячу молотков во всех местах клепать по двенадцать, чтобы кузнецы без дела не застаивались. А это – статья деликатная, интимная, оцените, она чем-то напоминает 58–10: и там с глазу на глаз, и тут с глазу на глаз; и там не проверишь, и здесь не проверишь, свидетелей избегают – а суду как раз этого и нужно.

Вот вызывают в милицию двух ленинградских женщин (дело Смелова). – Были с мужчинами на вечеринке? – Были. – Половые сношения были? (А о том есть верный донос, установлено.) – Б-были. – Так одно из двух: вы вступали в половой акт добровольно или недобровольно? Если добровольно, рассматриваем вас как проституток, сдайте ленинградские паспорта и в 48 часов из Ленинграда! Если не добровольно, – пишите заявление как потерпевшие по делу об изнасиловании. Женщинам никак не хочется уезжать из Ленинграда! И мужчины получают по 12 лет.

А вот дело М. Я. Потапова, моего сослуживца по школе. Всё началось с квартирной ссоры – с желания соседей расшириться и с того, что жена Потапова, коммунистка, донесла на ещё одних соседей, что те незаконно получают пенсию. И вот – месть! Летом 1962 года Потапов, смирно живущий, ничего не подозревающий, внезапно вызван к следователю Васюре и больше уже не вернулся. (Учитесь, читатель! В таком правовом государстве, как наше, это может быть и с вами в любой день, поверьте!) Следствие облегчается тем, что Потапов уже отбыл 9 лет по 58-й (да ещё отказался в 40-е годы дать ложное показание на однодельца, что делает его особенно ненавистным следствию). Васюра так откровенно и говорит ему: «Я вас пересажал столько, сколько у меня волос на голове. Жалко, теперь прав старых нет». Прибежала жена выручать мужа, Васюра ей: «Плевать я на тебя хотел, что ты – партийная! Захочу – и тебя посажу!» (Как пишет заместитель генерального прокурора СССР Н. Жогин (Известия, 18.9.1964): «В иных статьях и очерках как-то пытаются принизить труд следователя, сорвать с него ореол романтики. А – зачем?»)

В ноябре 1962 Потапова судят. Он обвиняется в изнасиловании 14-летней цыганки Нади (из их двора) и растлении 5-летней Оли, для чего заманивал их смотреть телевизор. В протоколах следствия от имени 6-летнего Вовы, никогда в жизни не видавшего полового акта, квалифицированно и подробно описывается такой акт «дяди Миши» с Надей, как Вова будто бы наблюдал через недоступно высокое, замороженное, закрытое ёлкой и занавесками окно. (Вот за этот диктант, растлевающий малолетнего, – кого судить?) «Изнасилованная» Надя 6 месяцев беременности о том молчала, а как понадобилось дяде Васюре, так и заявила. На суд приходят преподаватели нашей школы – их не пускают в заседание. Но от этого они становятся свидетелями, как в коридоре суда родители подговаривают своих «свидетелей»-детей не сбиться в показаниях! Преподаватели пишут коллективное письмо на имя суда – письмо это имеет только то последствие, что теперь их поодиночке вызывают в райком партии и грозят снять с преподавательской работы за недоверие к советскому суду. (А как же? Эти протесты надо обрывать в самом зародыше! А иначе для правосудия не будет и жизни, если общественность посмеет иметь своё мнение о нём.) Тем временем – приговор: 12 лет строгого режима. И всё. И кто знает провинциальную обстановку – чем можно противиться? Ничем. Мы безсильны. Самих с работы снимут. Пусть погибает невинный! Всегда прав суд, и всегда прав райком (а связаны они – телефоном).

И так бы осталось. Вот так всегда и остаётся.

Но по стечению обстоятельств в эти самые месяцы печатается моя повесть о давно минувших неправдоподобных страданиях Ивана Денисовича – и райком перестаёт быть для меня кошкой-силой, я вмешиваюсь в это дело, пишу протест в Верховный Суд республики, а главное – вмешиваю корреспондентку «Известий» О. Чайковскую. И начинается трёхлетний бой.