Том 2. Пионеры, или У истоков Саскуиханны - Джеймс Купер

Элизабет подошла к склону горы, откуда вдруг послышались, как бы отвечая на ее зов, странные звуки, будто кто-то ударял себя по губам ладонью, одновременно с силой выдыхая воздух. Не сомневаясь, что это подает ей сигнал Кожаный Чулок, указывая, где он спрятался, Элизабет спустилась футов на сто и оказалась на второй площадке, или небольшом уступе, где из трещин в скалах, едва прикрытых слоем почвы, росли редкие деревья. Девушка заглянула за край уступа, который обрывался отвесной стеной, уходящей далеко вниз, но тут шорох сухих листьев заставил ее обернуться. То, что предстало ее глазам, несомненно, испугало ее, но наша героиня быстро взяла себя в руки и решительно, испытывая даже некоторый интерес, вернулась на площадку.

На стволе поваленного дуба, повернувшись темным лицом в ее сторону, сидел могиканин. Его горящие глаза смотрели на Элизабет так странно, что насмерть перепугали бы любую женщину с менее твердым характером. Одеяло спустилось с плеч старика, обнажив торс, руки и почти все его тело. На груди у него висела медаль Вашингтона — награда, которую, как Элизабет знала, индеец надевал лишь в самых важных и торжественных случаях. Да и все во внешнем виде престарелого вождя было необычным, как бы особо продуманным и даже устрашающим. Длинные черные волосы, заплетенные в косы, были откинуты назад и не закрывали высокого лба и горящих глаз; в широких отверстиях, проделанных в мочках ушей, были вдеты и висели, переплетаясь между собой, украшения из серебра, бус и игл дикобраза; гроздь подобных же украшений была подвешена к хрящу носа и спускалась почти до самого подбородка. Полосы красной краски пересекали его морщинистый лоб и щеки узором то ли случайным, то ли по строгому требованию обычаев племени. Все тело могиканина было также раскрашено: индейский вождь, несомненно, приготовился к какому-то событию исключительной важности.

— Как поживаешь, достойный вождь? — спросила Элизабет, подходя к нему.— Тебя давно не видно в поселке. Ты обещал мне сплести ивовую корзинку, а у меня еще с каких пор припасена для тебя ситцевая рубашка.

Индеец долго смотрел на девушку, не отвечая, потом покачал головой и заговорил своим низким, гортанным голосом:

— Руки Джона больше не могут плести корзины. И рубашка Джону не нужна.

— Но, если она ему понадобится, Джон теперь знает, куда прийти за ней,— сказала мисс Темпл.— Сознаюсь, Джон, у меня такое чувство, что ты имеешь законное право требовать от нас все, чего ни пожелаешь.

— Послушай меня, девушка,— заговорил индеец.— Шесть раз по десять горячих лет прошло с тех пор, как Джон был молодым — высокий, как сосна, прямой, как полет пули Соколиного Глаза, сильный, как бизон, ловкий, как дикая горная кошка. Он был сильным воином, таким, как Молодой Орел. Если племени нужно было много дней подряд выслеживать врагов, зоркий глаз Чингачгука находил отпечатки их мокасин. Если люди его племени праздновали и веселились и считали скальпы врагов, скальпы эти висели на шесте Чингачгука. Если женщины плакали, потому что у них не было мяса для еды, Чингачгук был первым на охоте: Его пуля догоняла оленя. И тогда Чингачгук делал своим томагавком зарубки на деревьях, чтобы ленивые знали, где нужно искать его и мингов. И корзин в те времена он не плел.

— Но ведь те времена давно прошли, храбрый воин,— отвечала Элизабет.— С тех пор народ твой исчез, а ты, вместо того чтобы преследовать врагов, научился бояться бога и жить мирно.

— Подойди и встань здесь, дочка,— отсюда видны и великий Прыжок Воды, и вигвамы твоего отца, и земли по берегам Извилистой Реки. Джон был еще молодым, когда его племя отдало свои земли, те, что тянутся от синих гор, где они нависают над водой, и до того места, где Саскуиханна прячется за деревьями. Все эти земли и все, что росло на них, и все, что ходило по ним. и все, что кормилось на них,— все мы отдали Пожирателю Огня, потому что мы любили его. Он был сильным, а наше племя было слабым, и он помогал нам. Ни один делавар не позволил бы себе убить оленя, пробегающего по его лесам, или подстрелить птицу, пролетающую над его землями, потому что все это принадлежало ему. Жил ли Джон мирно? Еще во времена его молодости он видел, как белые люди из Фронтинака шли войной на своих белых братьев из Олбани. Боялись они бога? Джон видел, как английские и американские воины из-за этой самой земли погружали томагавки друг другу в головы. Боялись они тогда бога и жили мирно? Джон видел, как земля ушла от Пожирателя Огня и его детей, и от сына его сына, и новый вождь стал владеть ею. Жили они в мире, те, кто так поступал? Боялись они бога?

— Таковы нравы белых, Джон. А разве делавары не сражаются, разве они не променивают свои земли на порох, одеяла и всякие товары?

Индеец обратил взгляд своих черных глаз на собеседницу и так пристально уставился на нее, что она даже немного испугалась.

— Где же одеяла и товары, которые купили право Пожирателя Огня?—заговорил он уже не таким бесстрастным голосом, как прежде.— Или они у него в вигваме? Разве сказали ему: брат, продай нам свою землю, возьми взамен вот это золото, это серебро, или вот эти ружья, или даже вот этот ром? Нет, они отняли у него земли так, как снимают скальп у врага. И те, кто сделал это, даже не оглянулись посмотреть, жив он или умер. Разве такие люди живут в мире и страшатся Великого Духа?

— Но ты, наверное, не понимаешь всех обстоятельств,— заговорила Элизабет, испытывая смущение, в котором не хотела бы признаться даже самой себе.— Если бы ты лучше разбирался в наших обычаях и законах, ты бы по-иному судил и о наших действиях. Не думай плохо о моем отце, могиканин, он справедлив и добр.

— Брат Микуона добр, и он поступит как нужно. Я так и сказал Соколиному Глазу. И я сказал Молодому Орлу, что брат Микуона восстановит справедливость.

— Кого ты называешь Молодым Орлом? — спросила Элизабет, отворачиваясь от пристального взгляда индейца.— Откуда он и каковы его права?

— И ты задаешь такой вопрос, после того как столько времени прожила с ним под одной крышей? — осторожно спросил индеец,— Старость замораживает кровь, как зимний холод сковывает воды Великого Источника.

А у юности потоки крови горячи, как солнце в ту пору, когда цветут цветы. У Молодого Орла есть глаза — разве у него нет языка?

Красота, на которую намекал старый воин, нисколько не померкла под действием его аллегорических фраз; напротив, румянец на щеках девушки запылал так ярко, что казалось, еще ярче засверкали ее черные глаза. Но, поборов смущение, Элизабет засмеялась, словно не желая всерьез принимать его слова, и шутливо ответила: