Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров - Юрий Васильевич Бондарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Рысью ма-арш!..
Он повторял эту команду, чтобы не ослабить нервное напряжение. Глаза его давно свыклись с темнотой, но Борис скорее угадывал дорогу, инстинктивно нагибаясь, когда черные лапы елей влажно ударяли по фуражке; слышал, как сзади легонько звенели вальки передков, как колеса орудий тупо стучали по корневищам; и, оглядываясь, не видел во тьме, а представлял расчеты, цепко облепившие станины и передки: там их было пятнадцать человек.
– Стой, стой! – раздался крик сзади. И оборвался в вязкой тишине.
Борис резко повернул лошадь, ударил ее плеткой, подскакал к орудиям:
– В чем дело?
Было тихо. Первое орудие стояло. Ездовой, ползая на коленях, со злобой ругаясь шепотом, возился около лошадей выноса, словно кнут потерял, шипел сквозь зубы:
– Ногу, ногу же, упарилась, дура… Да ногу же…
– Быстрей! – поторопил Борис. – Что возитесь?
И нетерпеливо соскочил на дорогу.
– Быстрей, быстрей, – послышался неуверенный голос лейтенанта Ерошина, и тотчас темная фигура с поднятым до ушей воротником приблизилась к Борису, потом рядом он услышал шепот: – Что-то очень тихо, товарищ капитан… Замечаете? Возможно, тут еще немцы? Подозрительно как-то… Не думаете?
– Возможно, Ерошин, – насмешливо ответил Борис, – если уж тут напоремся на немцев, развернем орудия на дорогу. А на всякий случай всегда сохраняйте один патрон в пистолете. Ну? Готово там? – И оглянулся в темноту на орудия.
– Готово, – ответил недовольный голос.
– Садись! Держаться самой короткой дистанции! Марш!
Рассвет он почувствовал по туману, сначала смутно, островами забелевшему в глубине чащи справа и слева от дороги. Потом воздух посинел, заметно прояснилось впереди, и там заколыхалось что-то невесомое, живое, трепетное, как будто белый дым пополз от костра через кусты на дорогу.
Тусклыми монетами заблестели в темной колее облитые росой опавшие листья. Сразу похолодало; по разгоряченной спине проползла сырая зябкость, рукава шинели стали мокрыми. Борис, поеживаясь, оглянулся: проступившие силуэты орудий двигались сзади в серой мути рассвета.
– Подтяни-ись!
Внезапно впереди распались леса, и внизу Борис увидел долину, залитую туманом до краев. В этом тумане угадывалась близкая вода, запахло рыбой, сыростью, намокшей осокой; купы кустов расплывчато темнели, над ними тянулась молочная мгла. Лесная дорога круто уходила туда, вниз, в туман.
– С рыси на шаг! Одерживай! – скомандовал Борис и попридержал коня у обочины: хотел посмотреть теперь, при свете утра, на орудия, на расчеты.
Первая упряжка вынырнула из лесного сумрака; следом – другая; увидев спуск, выносные ездовые осадили потных, дымящихся лошадей; лейтенант Ерошин, уже отогнув воротник шинели (сделал это, очевидно, только что), легко мелькая хромовыми сапожками, первый спрыгнул на дорогу, побежал, споткнулся, скомандовал притворно бодро: «Всем орудия одерживать!» – и живо посмотрел на Бориса неестественно зеркальными после бессонной ночи глазами. И Борис понял его взгляд: видите, все хорошо, ночь прошла без осложнений, а теперь утро – как ни говорите, все же ничего не случилось! – понял и усмехнулся: «Черт его возьми!» Понял он и мимолетные хмурые взгляды невыспавшихся солдат, вразброд, неуклюже соскочивших со станин: серые лица, поднятые, влажные от росы воротники, зябко сгорбленные спины. Почти у каждого новые ботинки, новые, неумело и туго накрученные обмотки: наверняка пополнение из освобожденных районов. «Кто ты такой, сидишь тут на коне? – мрачно спрашивали эти взгляды. – Куда нас ведешь? Зачем?» И Борис вдруг разозлился на капитана Ананяна (кого послал?) и на этих людей (лежали, милые мои, на горячей печке, у баб под боком, когда другие мерзли в окопах!) и, поморщившись, так сильно махнул плеткой, что лошадь под ним шарахнулась в сторону.
– Всем опустить воротники! Не толкаться возле орудий, а лошадям помогать! Да дружней!
Командиры орудий, два ладных, подтянутых сержанта одинакового роста, торопливым эхом повторили команды, солдаты, кто суетливо, кто нехотя, опустив воротники, забегали вокруг колес орудия, выказывая подчеркнутую старательность.
– Лейтенант Ерошин, ведите первое орудие. Командиры орудий, ко мне!
Первая упряжка тронулась. Ездовые что есть силы натягивали поводья, коренные лошади, хрипя, мотая головами, приседали на задние ноги; передки, тяжестью орудия наваливаясь на коренных, ударяли по ногам. Упряжка спускалась в туман. Когда же второе орудие нырнуло в белесую мглу. Борис строго взглянул на командиров орудий и несколько удивленно поднял брови. Перед ним, вытянувшись, стояли два одинаково молодых сержанта, одинаково большеглазых, одинаково широкоплечих.
– Кажется, я не пьян, – немного отходя от прежнего чувства злости и повеселев, сказал Борис, – но у меня вроде двоится в глазах. Вы что, близнецы?
– Так точно, товарищ капитан, – ответил один из сержантов.
– Что же, все время вместе воюете? Давно на войне?
– Так точно, товарищ капитан, второй год, – ответил тот же сержант.
– Вы откуда сами?
– Из Москвы, товарищ капитан.
– Здо`рово! Земляки, значит! Где жили?
– На Таганке, товарищ капитан, а вы?
Один из братьев улыбнулся детской, чистой улыбкой, и другой улыбнулся так же, словно в зеркале отразилось.
– Я? В Сокольниках! Ну, как же мне различать вас, братцы? Ваша фамилия?
– Березкины, товарищ капитан. А в батарее нас различают по именам: сержант Николай Березкин и сержант Андрей Березкин. Это только сейчас так. Вы к нам привыкнете. Будете различать.
Борис засмеялся:
– Прекрасно! – Он опять оглядел братьев. – Черт его знает, не отличишь, первый раз на войне встречаюсь с близнецами! – И, перегнувшись с седла, спросил: – Вы мне вот что скажите, Березкин: состав расчетов из пополнения?
– Так точно, товарищ капитан. Из Сумской области.
– В боях были? Или прямо к Днепру от печек?
– Никак нет, были в одном бою. Ничего. Конечно, не совсем.
– Ладно, проверю, – сказал Борис. – По местам, Березкины!
Спуская коня по покатой дороге в долину, к орудиям, он услышал смеющийся голос лейтенанта Ерошина. Ерошин, возбужденный, шел навстречу, невесомо ставя ноги в легких сапожках, улыбаясь Борису, как давнему знакомому.
– Что, отдых, товарищ капитан?
– Какой отдых? – ответил Борис, с какой-то неприязнью увидев на молодом, веселом лице Ерошина тонкие светлые усики («Подражает Ананяну, что ли?»). – Отдых будет на том свете. Поняли? А усы зачем, усы?..
И, чувствуя, что сказал грубо, оскорбляюще, он нисколько не осудил себя за это, хлестнул коня, проскакал мимо обиженно покрасневшего Ерошина, мимо солдат и орудий, мимо потных, поводивших боками упряжек. Он многое видел на войне и чувствовал за собой право так говорить с людьми, потому что отвечал за
