Я, Богдан (Исповедь во славе) - Павел Загребельный

- Челом, гетмане, - беззвучно промолвил он.

- Благодарение тебе, Самийло, за то, что пожаловал. Нарушил мое одиночество, и вельми кстати.

- Жаждал же ты одиночества, вот я и не хотел мешать.

- Жаждал, а теперь не знаю, что с ним делать.

- У тебя власть над людьми, а ты спрятался от них. Не можешь без людей. Власть способна и погубить человека, если переполнит его и не найдет выхода, как дождь из тучи. Ведаю это по себе, ибо имею власть над словами, и они тоже душат меня, если некому их передать. Выходит, высочайшее наслаждение для человека не в том, чтобы брать, а в том, чтобы отдавать, освобождать себя от того, что порой с такими трудностями, а то и с муками собрано.

- Так утешь меня словами, Самийло.

- От власти нет утешенья, кроме самой власти, Богдан.

- А разве любовь не выше?

- Тогда я спрошу тебя: а что такое любовь? Разве не власть одного человека над другим? Когда мы были с тобой малыми, нас учили, что спасение от всего можно найти в вере, но даже вера должна быть надлежащим образом обряжена и украшена, чтобы привлекать сердца. Отцы иезуиты ведали весьма хорошо, что скукой сердец не завоюешь, наверное, потому и выдумали барочное слово, барочные храмы, барочный стиль искусства и всей жизни, упругий, патетичный вплоть до истерии, грозный стиль сей, который соответствует настроению нашего времени, верящему больше сабле, чем рассудительности.

- Правду молвишь, Самийло. Все рождены своим временем, и неважно простой ты казак, гетман или король. Какова моя вера? В чем она? Сабля - мой крест, победа - мой бог, а дума - моя молитва. Может ли быть свобода без войны? Примирить свободу и мир - можно ли? Кто подскажет? Нидерланд Гроций провозгласил мысль про вечный мир. Но входить в мир порабощенным - кому охота? Я уже сожалею, что так безрассудно покинул Киев.

- Ты спешил к своей любви, гетман.

- Может, и к любви, хотя изведать мог ее и в Киеве. Не это гнало меня оттуда в Чигирин, а потом в Переяслав, а потом снова в Чигирин, Самийло. Наверное, искал я в этих заснеженных степях свою Украину, искал ее будущее и не мог найти. Где же эта Украина? Где ее искать? Есть ли она на самом деле? Я послал в прошлом году из Черкасс Лист в вечность, но до сих пор нет на него ответа. Обеспокоенность и растревоженность моя не имеет предела. Теперь я тяжко казнюсь, что не задержался в вечном городе нашем, не собрал всех, кого хотел бы услышать, не окружил себя умами величайшими своего народа, может начиная еще от митрополита Иллариона и Клима Смолятича, не послушал их речи, их мысли. Или, может, призвать их сюда, в нашу светлицу, Самийло, в мои бессонные ночи и в мою усталость?

- А что скажет молодая гетманша?

- Она спит. Она спокойна. Пока ее тело живое, женщина не думает ни о душе, ни о разуме. Но вернусь к началу своего повествования. Как там сказано? Когда засыпают утомленные от любовных ласк влюбленные. Я влюблен, потому и не сплю. Дух мой превосходит не только все пережитое, но и меня самого. И все же пусть подтвердят это великие сыны земли моей. Пусть соберутся живые, мертвые и еще не рожденные, пусть прозвучат голоса вблизи или издалека, из прошлого и будущего, пусть заговорят все великие и безымянные. Может, пришел бы к нам сам Нестор-летописец, и славный Боян, и Митуса с ним, а потом Туровский и Ореховский, Дрогобыч и Рогатинец, Филалет и Кальнофойский, Копыстенский и Княгиницкий, Беринда и Косов, пусть бы дух Вишенского спустился с Афона и заклокотал гневом на земле нашей, как это сказано у него: "Внутрь души мрак и тьма, на языце же вся их премудрость". Пусть услышали бы потомки высокоученое слово Петра Могилы, а ему ответил бы Иннокентий Гизель.

- Не думаешь ли ты, Богдан, что для стольких умов тесновато будет в твоем Субботове? - спросил Самийло осторожно.

- А где же их собрать? Нужны мне там, где я, а не в другом месте.

- Нужны тебе, а нужен ли ты им? Может, для них и не ты и не все мы, а Киев более всего важен? Мысль твоя простирается аж до митрополита Иллариона, так вспомни же, как обращался он к князю Владимиру: "Встани, о честная главо, от гроба своего, встани, отряси сон! Виждь же и град величеством сияющ, виждь церкви цветуще, виждь христианство растуще, виждь град иконами святыих освещаем блистающеся и тимиамом обухаем и хвалами и божественными пении святыми оглашаем, - и си вся видев, возрадуйся и возвеселися!" Многие века мысль в нашей земле неминуемо имела формы святости, а более всего святынь имел в себе Киев. Так если бы и в самом деле должна была быть такая необычная встреча умов, о которой молвишь, то непременно в Киеве, в каком-нибудь славном монастыре, среди святых отцов, высоких воспоминаний и еще более высоких напоминаний.

- Тогда надо найти монастырь без клопов и комаров, - засмеялся я.

- Знаешь же, как написано в святых книгах, Богдан. Огонь и град, голод и смерть - все это создано для отмщения. И зубы зверей, и скорпионы, и змеи, и меч... Разве родились бы эти умы в спокойствии и благодати?

- О, вельми хорошо ведаю, что их родило. Даже здесь слышно, как до сих пор еще спорят, отстаивая свои мысли, как топают ногами, гремят голосами, как кипят и клокочут страстями. Гнев уже и нечеловеческий, а словно бы небесный, как стихии, напряжение мысли огромное. Может, мне не дороги их истины, а только их страсти. Я хотел бы представить каковы они, каковы их лица, каковы голоса, во что одеты, как будут добираться до Киева, как встретят друг друга, примут ли меня в свое общество и что скажут мне.

- Не скажут тебе ничего, гетман, потому что слишком озабочены своими яростными спорами. Ты сам должен найти в их словах полезное и нужное, ибо ты - гетман.

- Хотел бы найти слова о добре как наивысшем проявлении красы, о правде, как всеобщем и коренном начале человеческого мироздания, о сердечном целомудрии, чести и благородстве души.

- Может, найдешь и это, хотя больше будет слов и страстей вокруг веры, в особенности же той, которая когда преследуется, тогда процветает, когда притесняется, тогда возрастает, когда презирается, тогда преуспевает, когда уязвляется, тогда побеждает, когда укоряется в непонимании - понимает и стоит непоколебимо. Разве не об этом "Апокрисис" Филалета, "Палинодия" Копыстенского, "Фератургема" Кальнофойского, "Эксегезис" и "Патерикон" Косова, "Литое" и "Парафимия" яснопреосвященного отца нашего Петра Могилы.

- Сердцеломные умы. Пока был молод, приводили меня в восторг их острые слова и неугомонные сердца. Но теперь я устал.

- Не можешь утомляться, потому что ты - гетман, - напомнил Самийло.

- Когда вспоминаю названные тобою книги да и другие еще, то что же вижу в них? Каждый ставит свою веру выше других, и все призывают только к ненависти и войне. А о мире должен думать полководец - одинокий в этом мире злобы, ненависти и вражды. Даже "Литое", эта мудрейшая, может, из книг наших времен, потому что приводятся там мысли и отцов и учителей церкви, и философов, и составителей хроник, и великих схоластов, даже "Литое", говорю, написан не для провозглашения и утверждения спокойного мыслей своих, а вет за вет предателю Саковичу, который переметнулся из православия в униаты, а потом и в католики и написал "Перспективу", где насмехался над православной верой, над нашими церквами, над народом нашим. Это словно бы горсть перца, посланная Александром Македонским царю персов Дарию взамен присланного им мешка маку. Сакович, не имея что сказать, собрал всякие непотребства и наши беды и вставил в свою "Перспективу" злоречивую. Дописался до того, что и поклоны наши в церквах стал высмеивать, мол, православные кланяются в церквах неучтиво и невежественно, головы на землю положив, а зады, как пушки заряженные, выставив вверх. Ну и что же ответил ему отец преосвященный Могила со своими велемудрыми помощниками? Ответили они Саковичу: эти начиненные пушки выставляются православными на тебя и на подобных тебе людей. А в придачу обозвали Саковича безмозглым клеветником, недоучкой, дураком, расстригой, архисхизматиком, застаревшим в злых днях фарисеем, каином, лицемером, смутьяном, кургузым софистом, болтуном, дубиной, простофилей, рабом брюха, старым пирожником.

- Взяли себе за образец слова апостола Павла: "Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом". Разве сам ты, Богдан, не живешь страстями? спросил Самийло. - Даже мой дух не может очиститься от страстей, и это именно они переносят меня на своих крыльях каждый раз туда, где возникает самая настоятельная потребность. Сакович в своей "Перспективе" написал, что коли на Руси нет сильных панов, то она неправо верит. Неправо верить неправо и жить. Вот как получается. Так как же тут не браниться?

- Именно тут Петр Могила ответил этой продажной душе спокойно и с достоинством, как и надлежало имени, которым он подписал свой "Литое", Евсевий Пимин, то есть благочестивый или православный пастырь. Петр ответил ему, что первобытная церковь христианская получила свое начало не от панов, а от убогих рыбаков. Как это сказано у псалмопевца: "Не надейтеся на князи, на сыны человеческие, в них же несть спасения". Но надолго ли хватило этого спокойствия? Там, где речь идет о вере, не ищи благоразумия, ибо так или иначе все заканчивается кровью. Недаром ведь сказано, что и самое крещение бывает трояким: водою, духом святым и кровью. Потому не собирал бы я отцов велемудрых, как ты советуешь, ни в монастыре киевском, ни на княжеской горе, ни в замке воеводском, а нашел бы где-нибудь на Подоле шинок уютный, чтобы подавала отцам горилку и меды длинношеяя, дебелая мадонна украинская.